Почему? Не потому ли, что сама все это время, большой отрезок времени, жила только своими интересами? Не была ли эгоистична, больше того, жестока к тем, кого осуждала сейчас за недостаточную чуткость?
- Лена, что с тобой?
Она оглянулась. Марья Антоновна, в пальто, меховой шапке, с зажженной папироской в руке, строго смотрела на нее с порога.
- Марья Антоновна, - сказала Лена порывисто. - Нянечка осталась ночевать у Васи с Найле… Марья Антоновна, скажите, как по-вашему, что на свете самое главное для человека? Самое главное, вы понимаете?
- Мне кажется, самое главное для человека - это дружба, - серьезно и просто ответила Марья Антоновна. - Да. Большое, бесценное слово.
- А если друг, близкий друг, отвернулся от тебя в беде? - Лена подошла к ней. - Значит, он никогда и не был другом? Так?
- А может быть, это ты сама не захотела его близости?.. - мягко сказала Марья Антоновна. - Идем-ка, девочка, ложиться спать! Уже поздно… Если хочешь, мы с тобой там обо всем и поговорим.
ОГОНЬ И ЦВЕТЫ
Ну, а что же тем временем Дина с Верой Ефремовной?
О, они жили на своем фарфоровом заводе превосходно! Конечно, кое-кому, например Ольге Веньяминовне, подобная жизнь показалась бы чудовищной. Но обе художницы - Дина всерьез уже считала себя таковой - были от нее в восторге.
Перед отъездом Вера Ефремовна дала на завод телеграмму, но по рассеянности перепутала адрес, и художниц никто не встретил. Заводской поселок был от железной дороги за двадцать километров. Дину это ничуть не обескуражило. Тут же она разузнала, что к поселку можно добраться "кукушкой", а оттуда всего пять километров пути - ерунда!
"Кукушка" оказалась забавным маленьким поездом. Паровичок с огромной трубой волочил три крохотных вагончика. В вагончиках было битком набито народа, топились железные печурки, махорочный дым плавал волнами.
Доехали прекрасно. Сошли и, расспросив дорогу, двинулись вдоль заснеженной, неподвижной и величавой реки.
Дина скрыла от Веры Ефремовны, что еще в Москве исподволь готовилась к первой в своей жизни командировке с полной ответственностью. Отыскала в районной читальне замечательную книжечку "Современное производство и роспись фарфора", проштудировала ее от корки до корки и собиралась теперь сразить свою руководительницу знанием дела. Шагая по скрипящему снегу по направлению к заводу и потряхивая обшарпанным чемоданчиком, Дина говорила:
- Печь, в которой происходит обжиг посуды или каких-нибудь там изделий из глиняной массы, называется "горн". Профессия обслуживающего ее персонала - горновые… Гм… Кхм… В заводе цеха распределены следующим образом: формовочно-литейный готовит модели из гипса с помощью…
- Просто невероятно, откуда вы все это знаете! - поражалась Вера Ефремовна, размахивая стареньким, как у Дины, чемоданом. - Меня, собственно, гораздо больше интересует отдел оформления. То есть тот, где разрисовывают чашки, блюда…
- Ага, понятно. Правильно - цех росписи, или живописный.
- Они получили большой заказ из Средней Азии на пиалы и чайники. Вы понимаете, мы сможем использовать весь собранный нами материал! Если дать некоторые орнаменты в золотисто-розовых или зеленых тонах, положим, на высокие изогнутые кувшины! А?
- Прекрасно! - согласилась Дина. И тут же отрапортовала: - А золотые ободки наносятся при помощи остроконечных кисточек на неглазурованную поверхность, вращаемую специальной… как ее… забыла, вроде вертушки. Так же и золотые усики.
И вдруг застыла на месте.
Дорога круто сворачивала вправо. За изгибом реки и темным лесом, как в сказке, неожиданно появился поселок. Он был весь розовый и лежал в белой ложбине, как в сахарнице. Над жилыми, похожими на цветные кубики домами курились дымки. Среди них возвышался небольшой двухэтажный завод с высокой кирпичной, четко видной на голубом небе трубой. А из нее…
Дина рванулась вперед. Из трубы бил к небу золотисто-оранжевый, искрящийся огненный столб!
- Смотрите! Смотрите! Там же пожар! - отчаянно закричала Дина, потрясая чемоданом. - Вера Ефремовна, скорее! За мной!
- Успокойтесь, моя дорогая! - Та схватила ее за чемодан, с трудом удержала. - Это не пожар. Видимо, просто идет обжиг посуды в печи, или горне, как вы назвали… Да, я уверена!
- Вы думаете? - Вытянувшись, Дина с полминуты принюхивалась, не пахнет ли гарью. - Пожалуй, вы правы. Кругом все совершенно спокойно… - и смущенно забормотала, переходя снова на четкий и размеренный шаг: - Задувка горна производится путем нагнетания в поддувало соответствующей смеси…
А когда немного спустя они уже входили в ворота завода, на вопрос сторожа, откуда прибыли и по какому делу, оправившись вполне, Дина невозмутимо доложила:
- Из Москвы. Художницы. Командированы Союзом работников искусств.
Однако со следующего же дня работницу искусств стали постигать новые конфузы. Один за другим.
Вера Ефремовна с утра уходила в маленькую заводскую художественную лабораторию, где обсуждала с мастерами эскизы будущих образцов посуды и рисунков к ним. Откровенно говоря, Вера Ефремовна взяла Дину с собой вовсе не оттого, что боялась не справиться с заданием одна. Просто считала: чем больше Дина увидит и узнает, тем лучше им будет работать обеим в будущем.
И Дина, предоставленная пока что себе, бродила по цехам, жадно рассматривая и изучая все, что попадалось на глаза. Побывала и в формовочно-литейном, и у граверов, вдосталь поторчала у горна. Он был похож на громадную, проходящую насквозь через оба этажа и наглухо замурованную башню, внутри которой бушевало невидимое пламя. Подошло время, обжиг кончился, и рабочие взломали кирпичную стену. Нестерпимым жаром дышало из потухшего горна, несмотря на мощно заработавшие вентиляторы.
- Ты, дочка, под ногами не мешайся! - строго сказал Дине пожилой рабочий в асбестовом фартуке и рукавицах. - Сейчас капсюля выбирать начнем. От жара сомлеешь.
- Ничего! - бойко поддержала разговор Дина. - Я знаю. Посуду обжигают в капсюлях, они вроде футляров, а сам обжиг занимает от двух до трех суток, в зависимости от состава массы и температуры.
- Ого, да ты, посмотреть, грамотная! Техминимум, верно, сдаешь?
- Какой техминимум? - растерялась Дина. - Я изучала книгу. Одного крупного специалиста по фарфоровому делу, И. Д. Сергеенко.
- Иван Дмитриевича? А он вон он пошел, это ж мастер наш!..
Дина чуть не проглотила язык и скромно отошла в сторону.
Рабочие начали выем капсюлей. Все время чередуясь для чего-то местами, они передавали друг другу большие, похожие на гигантские шашки капсюли. В глубине горна эти шашки возвышались колоннами от пола до потолка.
- Может, хочешь туда, в пекло, слазать? - добродушно пошутил молодой, весь взмокший и распаренный рабочий, когда все капсюли были выбраны. - Попробовать, легко ль горновому? Минуту-две вытерпишь?
- Хочу, - храбро заявила Дина. - Разрешите. Вытерплю.
Ей разрешили. Нарядили даже в фартук и рукавицы, надели на голову мохнатую зимнюю шапку… Твердыми шагами Дина вошла в темный остывающий горн. И… под дружный веселый хохот рабочих, как пробка, взвизгнув, выскочила обратно. Какая там минута, в горне невозможно было пробыть и секунды!
Зато в живописном цеху, куда наконец Дина попала, было совсем по-другому.
Пахло скипидаром, красками, было светло и чисто. За круглыми вращавшимися столиками сидели девушки, пожилые женщины и солидные, похожие на врачей мужчины в халатах. У некоторых в руках были лупы, у других на лбу, над глазами, - маленькие зонтики-козырьки…
С несколько высокомерным, а на самом деле испуганно-торжественным лицом Дина села за отведенный ей столик. Здесь-то уж она мечтала развернуться и показать себя вовсю!
На столике лежали краски, набор кисточек, чашечки с позолотой, какие-то непонятные приспособления… Дина слышала, как девушки, сидевшие сзади, шептались:
- Из столицы рисовальщица!.. Восточную роспись привезли… Старшая лекцию в клубе читать будет! Тише, не мешай…
А через час, намучившись, но так и не сумев свести на белую пиалу пробный, взятый у Веры Ефремовны самый простой орнамент, Дина робко подошла к сидящей с краю девушке:
- Знаете что? Покажите, пожалуйста, как сделать, чтобы вот это ложилось ровно. У меня все набок сползает, просто никак не могу! А?
- Вы меня нарочно экзаменуете? - улыбнулась девушка. - Сами ж художница.
- Какая я художница! - честно призналась Дина. - Просто ученица. Еще ничего, ничего не умею… А у вас так здорово получается!
Но вот где Дина уже никому не старалась пустить пыль в глаза и не скрывала своего искреннего восхищения - это в заводском музее, куда в один из ближайших вечеров их с Верой Ефремовной повели те же девушки из живописного цеха.
Там было тихо, торжественно и строго.
На остекленных полках высоких шкафов поблескивали статуэтки: маленькие танцовщицы, томные, напудренные маркизы, статные, в кокошниках и сарафанах, с коромыслами и ведрами русские крестьянки, мальчонка у колодца, толстый купец в шубе, франт с моноклем… Над ними - этикетки: годы 1898, 1907, 1912… И вдруг - мчащийся на коне буденовец, пионер с горном, рабочий на баррикаде с пылающим знаменем… И годы, когда были сделаны, - 1918, 1925…
Блюда, как разрисованные картины, гладкие и пестрые, позолоченные и кобальтовые, с букетами полевых цветов, с жар-птицами, большие вазы, цветные фаянсовые горшочки, пузатые чайники с пунцовыми маками и нежными цветами яблони красовались на стендах… Под стеклянным колпаком расположилась семья прозрачных чашек с тончайшими узорами. Высокие гнутые кувшины с пестрыми орнаментами стояли, как на параде.
Дина млела от восторга. Вера Ефремовна, заложив руки за спину, худая, в болтавшейся как на вешалке жакетке, встряхивая копной стриженых волос, произносила благоговейно:
- Изумительно, неповторимо… На что способны наши мастера! Это же подлинные произведения искусства!..
А сопровождавший их старичок, сторож музея, рассказывал:
- Русский фарфор издавна славен. Нашего завода изделия всему миру известны. Так ведь кто раньше этими произведениями искусства, как вы сказали, пользовался? Простой народ? Нет, простой народ в деревянных мисках пустые щи хлебал. А сам, между прочим, берестяные туески да глиняных коньков с деревянными матрешками очень прекрасно расписывал! Говорят, в столице народные игрушки большой любовью пользуются? Мы же теперь хотим, чтобы в нашей новой жизни каждая рабочая семья изделиями фарфора любовалась, к красоте приучалась. Потому что простой цветок на чашке, если с душой выполнен, жить может! Чуть что не пахнет. А человеку радость великая, когда он ту красоту каждодневно наблюдает… - И вдруг прибавил, обращаясь к Дине: - Что, верно я говорю, гражданочка молодая? Как по-вашему?..
Из музея все вышли поздно.
Как факел, горел над заводской трубой огненный столб, щедро бросая в черное небо золотые искры, - видно, начался новый обжиг.
Поселок засыпал. Только завод светился и дышал теплом… Пошли мимо реки. Она стыла в снежных берегах, скованная и молчаливая. Темный лес на той стороне был загадочен.
Шагавшая рядом с Диной девушка в пуховом платке, та самая, что учила ее в живописном цеху, похрустывая черными валеночками по утоптанному снегу, сказала:
- А в Москве сейчас народу! У вас там друзей много? Вы в Третьяковской галерее, уж конечно, бывали? А Маяковского видели? Расскажите!
И Дина принялась рассказывать.
Почему-то именно здесь, за столько километров от столицы, в тихом поселке, в зимнюю ночь так хорошо вспоминалось все. И сама Москва, и ее музеи, и улицы, и театры, и диспуты в клубах, и родной детдом. И даже незнакомые этим славным, идущим с нею в ногу, доверчиво слушавшим девушкам Алешка с Васей, Ленка, Найле…
Дине казалось: все, что она говорит, близко и понятно им.
А им и правда было интересно и понятно.
Впрочем, что же тут удивительного? Разве Алешкина, Васина, Динина или теперешняя Ленина жизнь так уж сильно была отлична от их собственной?
И ВЕСНА…
Лена возвращалась по Красной Пресне с ночной смены.
Было раннее апрельское утро. Звонкая капель отбивала дробь по водосточным трубам. Голубые сосульки свешивались с крыш. Весной все звуки в городе гораздо четче и слышнее. Звонки трамваев, гудки грузовиков, плеск разрезаемой шинами лужи талого снега, яростное чириканье невидимых в черных деревьях воробьев.
Запахло прелью, мокрой землей и тиной - Лена проходила мимо зоопарка. За его оградой играл солнечными бликами уже освободившийся из-подо льда пруд. По воде еще плавали серые снежные комья, и Лена вдруг увидела между ними двух уток. Они ныряли, вытягивая шеи и встряхиваясь… По берегу чернела земля, на ней кое-где лежал плотный бурый снег. Большая холодная капля шлепнулась Лене на щеку, казалось, прямо с неба. Лена мотнула головой и вошла в переулок.
…Ну, а если вдруг зимой
Прямо с неба голубого,
Вроде дождика грибного,
Капля падает одна… -
сами собой, без всякого усилия, сложились у нее в голове смешные легкие строчки,-
…Это значит… Это значит…
Она смотрела в переулок. По нему торопились редкие прохожие, женщины с кошелками, мужчины в ватниках, скорее всего возвращавшиеся, как и Лена, с ночных смен. Асфальтовый тротуар дымился на солнечной стороне. У другого, неосвещенного, темнели осевшие сугробы, а блестящие сосульки и здесь были видны повсюду.
…Это значит, это значит,
Что сосулька горько плачет,
А когда сосулька плачет,
Это значит, что весна!..-
неожиданно закончила про себя Лена и чуть не засмеялась вслух.
Она шла сегодня с фабрики не на Остоженку. Знала, что Динка вот-вот должна вернуться из поездки, и решила заглянуть в мансарду.
С фарфорового завода Дина не прислала ни письма, ни открытки. Зато длинную, стоимостью, наверное, в рубль, телеграмму: "Живем великолепно работы горло (подразумевалось, очевидно, по горло) осваиваем новый метод разрисовки", и вместо подписи непонятное слово "пиал".
Вот показался и дом Веры Ефремовны. Тротуар возле него был огорожен веревками: с крыши сбрасывали снег.
Лена долго смотрела на падающие с высоты, рассыпавшиеся в воздухе снежные и ледяные глыбы. Громадные сосульки остриями вниз, как пики, летели на мостовую. Вдруг показалось: какая-то знакомая фигура в брюках и ушанке стоит на гребне крыши. Да, и страшно знакомый голос - Динкин, Динкин голос! - кричит кому-то:
- Ты ее лопатой, лопатой пихай! Эй, внизу, берегись, сбрасываем!..
Лена перебежала мостовую, стала на той стороне, загородив глаза. Когда снежная лавина рухнула с крыши, взметнув белые вихри, и рассыпалась, покрыв добрую половину мостовой чистейшим снегом, Лена, махая варежкой, радуясь и боясь ошибиться, заорала:
- Динка! Кто там, наверху, это ты? Неужели это ты?
- Ленка! - прилетел с крыши ответный радостный вопль. - Где ты там пищишь? Ты внизу? Это ты?
- Это я! Я! Динка, а что ты там…
- Ленка! Лезь сюда-а!..
Фигура в ушанке присела, видно, хотела спуститься к краю, кто-то отогнал ее, и она завопила снова:
- Ого-го! Ленка, лезь в парадное, на чердак, там открыто! Слышишь, Ленка?
- Я слышу!
Она бросилась к огороженному участку. Прорвалась под негодующие крики дворничихи, охранявшей тротуар, в подъезд, взбежала по лестнице выше, выше, пока не очутилась перед маленькой дверью. Здесь было темно, пахло мышами, над головой бухало что-то.
Лена шагнула в дверь. И сразу ослепла от бьющего через слуховое окно солнца.
В окне показались две ноги в брюках, сползли, прыгнули - это была Дина! Она бросила к обросшим балкам ушанку и ринулась на Лену.
- Ленка, мы же приехали вчера! Ленка, я хотела сразу к тебе, не успела! У нас было замечательно, а у тебя? Мы же приехали совершенно без денег, встретился управдом, сказал: "Хочешь подработать на снеге?" - вот я и чищу! - кричала Динка.
- Диночка, у нас все, все ничего. На фабрике и… дома. У Найле с Васей скоро будет маленький, правда-правда!
- У Найле с Васькой? Врешь!
- Нет, не вру, нет, не вру!
- Полезли наверх, здесь все время чихается… Трусиха, давай же руку!
На крыше было так ослепительно, что Лена зажмурилась. Сверху было видно целое море крыш - серых, красных, блестящих, остроконечных и куполообразных… Между крышами темнели провалы-улицы, по одной бежал маленький трамвай. Справа по небу стелился серо-розовый дым из высокой трубы.
- Ой, смотри, моя фабрика! - обрадовалась Лена.
- Ленка, Ленка, если бы ты знала, как там было! Мы рисовали день и ночь, день и ночь! А потом нас отвели в благодарность на склад - выбирай сколько хочешь посуды. Я откопала для вас такие кувшинчики, несколько персидских пиал… Мы будем переписываться, обменялись адресами!
Лена слушала, приоткрыв рот.
- Теперь уже больше никуда не поедете?
- Поедем! - Дина тряхнула рыжей головой. - Обязательно! И очень скоро! Мы с Верой Ефремовной решили: во имя чего нам киснуть в Москве? Едем на какое-нибудь крупное строительство, на Магнитку, Турксиб, в Казахстан… Художники нужны всюду, будущее должно быть прекрасным! Оформлять, расписывать, если понадобится, рыть, копать… Слушай, а как там Дарья Кузьминишна?
- Она сейчас больше у Найле, понимаешь?
- Алешка?
Словно тень легла на Ленино радостное лицо.
- Я его вижу мало… Они с Васей, мне Андрей Николаевич рассказывал, своими руками мотоцикл собирают, уже почти собрали. Он же совсем не бывает дома!
А Дина вдруг снова набросилась на Лену:
- Матрешечка моя, как же я тебе рада!..