В СТЕПИ
Вагон дернулся и остановился. Пронзительно застрекотали в поле кузнечики.
Мальчишка проворно сполз на подножку, но не прыгал, а смотрел туда, где в голове состава еще вздыхал черный паровоз. Лена, вцепившись в нагретый солнцем поручень, высунулась тоже.
От паровоза к товарнику шли двое: тонконогий с усами, в погонах, с кобурой на ремне, очень похожий на кого-то (да, да, на бритоголового, унесшего тогда, давно, их Игорька, и на усача, сына Ангелины Ивановны!), и второй - с винтовкой и унылым лицом.
Мальчишка втиснулся обратно на площадку, прошипел вдруг, грозя кулаком:
- Зашумишь - убью!
Щебень хрустел под ногами все ближе. Лязгнул засов товарника. Щеки у мальчишки побелели. Едва заметно он снова выглянул с подножки. Лена, замирая от страха, - за ним.
Большая дверь товарника с грохотом отодвинулась. Из нее медленно тянулись, не могли дотянуться до земли две ноги в высоких сапогах. Человек наконец показался. Сполз на шпалы, сел, потом встал. Он был как пьяный. Заросшее лицо, вспухшие веки, черные ямы под глазами. Он шатался, но все-таки заправил в брюки рубаху, серую и окровавленную. Пришедшие за ним молча ждали, тонконогий курил.
Человек мотнул головой, повел вокруг глазами. Они были совсем не пьяные, а удивленные и печальные… Мальчишка резко подался назад. Лена без звука упала на площадку. Чувствовала: сейчас произойдет что-то страшное.
Они уходили от поезда прямо в степь, те трое. Первый, в сапогах, качаясь, как от ветра, второй - державший винтовку, но уже наперевес, штыком вперед, за ними - тонконогий усач. Этот-то не качался! Бодро вышагивал он длинными ногами и свистел-насвистывал на манер кузнечика.
Мальчишки уже не было на площадке. Комочком притулился он у насыпи, впившись глазами в уходивших.
Идущий первым вдруг сел, видно, ему приказали. Винтовочник потыкал его сапоги штыком, усач крикнул что-то. И первый послушно стал стягивать сапоги. Только долго не мог стянуть, усач даже ударил его. Но вот оба сапога оказались у винтовочника. Он охлопал их, зажал под мышкой… А штыком опять ткнул сидевшего на земле человека в сбитых портянках.
И тот встал легко, как будто это сапоги раньше тянули его к земле. И, сбросив портянки, пошел в степь, больше не качаясь, сильный, крепкий, как живой водой сбрызнутый… Не пошел, словно сам повел за собой своих провожатых.
- Куда они его? - решилась спросить Лена, потому что трое были уже далеко от поезда.
Мальчишка поднял голову, и она не узнала его. Он был весь сморщенный, с закушенной губой; сквозь стиснутые ресницы, как роднички, пробивались светлые слезинки.
- На расстрел, разве не видишь? - хрипло крикнул он; слезы разом хлынули из глаз. - Может, убегет, а? Вдруг убегет?
Он спрашивал Лену с тоской, с надеждой, как товарища, забыв злое свое "убью" и неясное, тоже зловещее "буржуйка", которым словно отгородил от себя девочку. Она не поняла еще ничего, когда в степи три раза негромко хлопнули выстрелы. Отзываясь на них, взвыл притихший паровоз.
Мальчишка, обхватив голову руками, повалился на насыпь. Тут же вскочил, не таясь больше, побежал вдоль поезда и вот уже огибал его, исчезая…
"Подожди! А я? Я с тобой!.." - хотела крикнуть и не крикнула Лена.
Из степи быстро и деловито возвращались двое. Усач брезгливо вытирал руки, винтовочник нагонял его, подпрыгивая в высоких сапогах. Они были ему велики, вот и подпрыгивал… Еще немного, оба подошли к паровозу, состав застучал буферами…
Не думая, не соображая, Лена прыгнула с подножки, больно ударилась коленкой. "Может, убегет, а? Вдруг убегет?.."
Она не смотрела в степь. Там, в сверкающем мареве, осталось лежать что-то неподвижное, плоское, не похожее на человека. И чуть поодаль, сперва один, потом второй, валялись скинутые винтовочником взамен высоких старые рыжие сапоги. Голенище у одного торчало к небу, как труба.
Пусто стало в степи. Снова зазвенели, затренькали кузнечики. Вдалеке виден был еще в пыльном тумане город. А впереди - ничего. Только рельсы блестели да гудели телеграфные столбы. Большая серая ворона сидела на проводе, кося глазом то на Лену, то в степь. Девочка упала на раскаленный, с осколками угля песок и замерла от горя и одиночества.
…Хрустнул, покатился щебень. Как зверек, приготовившийся к защите, Лена подняла голову, прикрывая ее руками. Мальчишка стоял в двух шагах. Теперь лицо у него было строгое, постаревшее, только глаза жгли по-прежнему.
- Куда? - шепотом спросила Лена.
Он мотнул головой в степь. И, сделав два шага, снова застыл.
Лена подковыляла к нему, сунула ладошку в его стиснутые пальцы. Так, держась за руки, они стали медленно подходить к неподвижному телу. Миновали один сапог, второй. Голова человека была запрокинута к небу, светлые глаза смотрели удивленно. Прижатое к земле плечо вдруг шевельнулось…
Лена, холодея от страха, попятилась, мальчишка рванулся вперед и тут же с криком отпрянул: что-то огромное, серо-черное шумно вылетело из-за плеча и низко понеслось над землей.
- А-а! - отчаянно закричала Лена.
Вцепившись друг в друга, забыв от ужаса все - степь, поезд, мертвое человеческое тело, - они бросились бежать. Не разбирая дороги, не оглядываясь, слыша только удары сердца, свист ветра, стук босых ног. Бежали долго. Мальчишка остановился первым.
- Что… было? - выговорила, задохнувшись, Лена.
- Ворона… - Он дышал прерывисто.
- Они больше не придут?
- Кто?
- Те, с винтовкой.
- Не придут.
Он говорил спокойней, как старший, только билась у горла жилка. И зашагал вперед, плотно пригоняя к земле черные, потрескавшиеся ступни. Лена пошла рядом.
- Он больше не живой? - спросила едва слышно.
Мальчишка дико посмотрел на нее:
- Из тюрьмы его взяли. Порожняк на Тихорецкую погнали, думал, и его туда повезут…
- Он кто?
- Наш, арестованный. Эх!..
Замолчал, поникнув, и долго шли так по узкой тропке в сторону города. Уколовшись обломком угля, Лена ойкнула, поджала ногу.
- Ты где живешь? - спросил мальчишка. - Говорила, в город тебе ворочаться?
- Я… В теплушке мы с нянечкой!
- Нет, до теплушки, раньше?
По мере того как он спрашивал, лицо его отходило, становилось прежним, мальчишеским - он был старше Лены на год-два, не больше.
- Раньше в доме таком. С решетками, - тихо сказала Лена; иной приметы для крепости Ангелины Ивановны не нашлось.
- Это на площади?.. Знаю я. Генеральшин. Ох и стерва!
Лена кивнула. Странно: после этих слов мальчишка опять изменился. Будто холодок пробежал между ним и девочкой. Не говоря ничего, прошли еще порядочно. Показались уже городские строения. Мальчишка сказал отрывисто:
- Дальше одна ступай. Вон, шоссейкой! - и ткнул туда, где тропка сворачивала к булыжной дороге.
- А ты? - покорно и грустно спросила Лена.
- Мне - туда.
И повернул прочь. Лена долго смотрела ему вслед. Мелькали, уменьшаясь, залатанные брючишки, плескала за спиной линялая рубаха. Не назад, в степь, уходил от нее этот незнакомый и уже близкий парнишка, а тоже в город, но своим, другим путем.
Опустив голову, шлепая по горячей пыли босыми ногами - сандалию увез товарник, - Лена поплелась к шоссе.
НА АРЕНЕ ЦИРКА
Базар был пуст. Облепленные мухами лотки вытянулись унылыми рядами. Под ними, около них сновали воробьи. Потерявшая цвет кошка метнулась к перевернутой корзине. Лена позвала:
- Кыс-кыс!..
Кошка юркнула под лоток.
Лена присела на перекладину забора. Вечернее солнце пробивалось сквозь щели, грело спину. На земле валялись щепки, черепки… Осмелевший воробей подбирался к Лениной ноге. Она швырнула в него щепкой, он вспорхнул и опять стал подбираться.
Тогда Лена встала и пошла к заколоченной палатке. Воробьев здесь было больше. С писком и гомоном возились они над втоптанными в грязь тыквенными семечками, клевали, отнимая друг у друга.
Лена подумала, присела и тоже выковырнула несколько семечек.
- Ну вот, еще одна! - сердито сказал кто-то.
Лена испуганно повернула голову.
За палаткой верхом на пустом бочонке сидела девочка. Лицо у нее было хмурое, волосы рыжие, темные глаза смотрели враждебно. Широкий лоб был в синяках и ссадинах, на щеке краснела царапина. В руке девочка держала надкушенный соленый огурец.
- Ну вот, говорю, еще одна, слышишь? - с вызовом повторила она.
- Тебе жалко? - сквозь зубы ответила Лена.
- А то не жалко?
Девочка спрыгнула с бочонка.
- Собирай, собирай! - приказала она. - А я посмотрю.
Лена, сжавшись, протянула руку и взяла из-под клюва воробья большое желтое семечко.
- Ты сюда зачем пришла? - грозно и вкрадчиво спросила девочка. - Не знаешь, да?
- Чего не знаю?
- Базар закрыт, да? Я здесь остатки подбираю, да? А ты откуда взялась?
- Тебе одной, что ли, можно?
Девочка уже с любопытством смотрела на Лену. Дрожащими пальцами та добирала семечки.
- Та-ак! - зловеще протянула девочка. - А если ударю?
- Ну и ударь. Не ударишь ты!
- Та-ак. А если патруль придет, я скажу - ее вот заберите, тогда что?
Лена с тоской встала. Где-то за вокзалом громко прокричал паровоз. Сверкнуло солнце в круглом окошке водокачки. Тени побежали от лотков.
- Ну и пускай забирают! - крикнула Лена.
- Пуска-ай? Там в морилке запоешь!
- Я не знаю никакую морилку!
- Туда, в морилку, всех воровок и спекулянтов сажают и еще шпионов. В подвал к крысам, ага?
- Неправда! Моя нянечка не воровка! Мы безрукавку продавали! - закричала Лена.
- Когда, сегодня?
Лена, зажав в кулаке собранные семечки, быстро пошла к выходу.
Та же облезлая кошка шнырнула из-под лотка. Лена пробежала последние ряды и вдруг попятилась: к воротам базара, громко стуча сапогами по деревянному настилу, подходили патрульные.
Сзади дернули ее за плечо.
- Ага, что? - прошипела догнавшая девочка. - Говори, откуда взялась?
- Ниоткуда. Беженка я… забрали нянечку…
- Какую нянечку?
- Никакую. Пусти.
Но девочка крепко держала Лену и, подталкивая, повела обратно по базару.
- Рассказывай, слышишь?
Они сели у забора. Шаги патрульных давно стихли.
- Ночевать сюда пришла?
- Нет. Просто поискать… - Лена замолчала.
Было уже почти темно. Сумерки так быстро сменились ночью, будто кто-то дунул и загасил остатки дневного света.
- Пойдем, - сказала девочка, вставая. - Знаю я, куда твою няньку повели. Видела!
- Знаешь?
Девочка отодвинула доску, пролезла, протащила Лену за собой. Они оказались на пустыре. Окружавшие его одноэтажные дома были темные, только в одном горел свет. Девочка быстро шла вперед, Лена еле поспевала за ней.
- Тут недалеко переночуем, - не оборачиваясь, бормотала девочка, - а утром… вечером нельзя по городу ходить, с девяти часов… Ты не отставай!
- Почему нельзя? - лязгнув зубами, спросила Лена.
- "Почему, почему"!.. Про военное положение слыхала?
Лену била дрожь. Короткое платье разлеталось, голые ноги стыли. Девочка свернула в какие-то ворота, и они вышли на площадь. Посреди стоял большой, похожий на опрокинутую чашу темный дом.
Девочка толкнула дверь. Запахло сыростью, опилками, навозом. За порогом она нашарила спички, чиркнула. Пока не погасла спичка, Лена увидела длинный дощатый коридор, еще одну дверь… Повинуясь маленькой властной руке своей спутницы, она перелезала через какие-то ступеньки, скамьи. Вскрикнула, коснувшись холодных перил, и наконец упала на сухую ворсистую подстилку. Девочка прошипела над ухом:
- Лежи, я сейчас.
- А к нянечке?
- Лежи, говорю!
Несколько минут Лена лежала одна.
Глаза привыкли к темноте, и она различила: полукругом тянулся куда-то высокий странный барьер. Под потолком поблескивали перепутанные лестницы, палки… Стен не было вовсе, огромная пустая комната раздвигалась все дальше. Бросая уродливые тени, засветился огонек - девочка возвращалась, неся зажженный огарок.
- Лежишь? Это мы в цирке, не бойся… - Она помяла и прилепила огарок к барьеру.
- Зачем?
Голос у Лены был чужой, расплывался в воздухе.
- В цирке старом. Видишь, цирк? Раньше тут представляли… ну, клоуны разные, фокусники…
Огарок трещал, вспыхивал, вместе с ним росли и уменьшались тени.
- Вот глупая, это же крыса! - крикнула девочка, когда Лена, услышав резкий писк, бросилась к барьеру.
- Откуда… крысы?
- Ф-фу! Тоже здесь живут. А про морилку я наврала, что к крысам сажают. Нарочно.
Она деловито, притопывая ногами, возилась с подстилкой, подминала, расправляла ее. Вытащила из-за обшивки барьера жестянку, потрясла ее.
- Хлеб только прячу, а то они хитрые, обязательно скрадут.
Ковырнув крышку, вывалила в подол два огурца, сухую булку. Разломила ее с трудом, сунула Лене огурец, а сама, взобравшись на барьер, впилась зубами в свой кусок.
- Ешь ты, рева! - пробормотала сердито.
Проглотив слезы, Лена села на подстилку и стала есть. Огуречный рассол стекал с подбородка на колени.
- Ты его хлебом, хлебом подбирай! - научила девочка, с хрустом разгрызая огурец и болтая ногами. - Я, знаешь, тоже одна. Моего папку убили, меня в приют отдали, я и убежала. На ишаке.
- А что это - ишак?
- Вроде осла. Он потом тоже убежал, не то украли. У меня в городе Саратове, может, мама живая. А у тебя никого-никого нет, только эта бабка старая?
- Никого нет. - Лена перестала есть и попросила: - Пить хочу.
- "Пить, пить"! Так бы и сказала…
Девочка вытащила откуда-то закупоренную бутылку, приложилась сама, протянула Лене. Огарок почти догорел. Над желтым язычком все ниже спускалась темнота. Девочка заткнула бутылку, спрятала за обшивку. Набросав на подстилку пушистые тряпки, задула огарок.
- Когда еще новую свечку достанешь! - проворчала она.
Стукнула чем-то и полезла к Лене, натягивая на ее и свои ноги шуршащие тряпки.
- А к нянечке когда? - чуть слышно спросила Лена.
- Ты что, маленькая? Обождать надо. А это знаешь что? - Девочка говорила так спокойно, что Лена подвинулась к ней. - Покрывалки разные в чулане под лестницей нашла… Ну, костюмы от циркачей старые. Их только крысы погрызли, а то кра-асивые!
- Зачем погрызли?
Девочка рассердилась, ткнула Лену какой-то палкой:
- Ох, и глупая, все спрашивает! Они же голодные, крысы. Ты вот голодная, и они тоже. На покрывалках блестки понаклеены, они и сгрызли… Здесь хорошо, в цирке, никто не гоняет!
Она поерзала, улеглась возле Лены. Зевнув сладко, сказала:
- Я сперва тоже крыс страсть как боялась. А теперь ничего. Палкой постучу, они уходят. Так и сплю с палкой. И ты спи. Утром пойдем твою няньку искать. Тут один мальчишка знакомый около тюрьмы трется, уж он знает! Раз ее в тюрьму повели…
Лена поднялась на локте.
- В тюрьму? А ты говорила… морилка?
- Морилка, тюрьма - все равно. Спи…
- А какой мальчишка?
- Увидишь, Ловкий! И караульных обманывает и всех.
Что-то гулко ударило Лену в сердце: мальчишка, тюрьма… Вдруг тот? Но она не спросила ничего. Стало тихо. Поскрипывали рассохшиеся скамейки, раза два стрельнуло что-то. Девочка прижалась к Лене, закинула ее руки себе за шею.
- Так теплей, - сказала она. - А после спинами погреемся, ночью холодно. Ну, лето скоро!
Помолчав, спросила:
- Тебя как зовут?
- Лена…
- А меня Динка, Динора. У меня папка не русский был. А мама русская, в городе Саратове осталась. Я как до Саратова доберусь, первым делом наемся. Так и скажу: давайте мне целый ситный с изюмом. Я изюм ох и люблю! А ты любишь изюм?
- Люблю. А он где, Саратов?
- Не знаю, далеко. Сейчас поезда не ходят и патрульные гоняют. Всюду военное положение. Я ведь здесь давно, с зимы. Давай спи.
Девочки замолчали.
На арене, в простенках между рядами скамеек, уходящих под купол, шуршал, пощелкивал кто-то. Но Лена больше не думала - кто. Теплая, приятная усталость охватывала ее, прикрывала веки. Уткнувшись в плечо сладко всхрапывавшей Дины, Лена тоже спала.