- Ясно, - обрадовались хитрецы, - все будет как по нотам.
К концу рабочего дня вагранка начала выдавать жидкий чугун. Из пробитой ломом летки по желобу потек раскаленный металл, выпускающий сотни трескучих и легких искр, плывших по цеху.
Парнишки в одно мгновение выкатили из сушилки вагонетку с олоками. Их залили металлом из первого ковша, и мастер скомандовал:
- Убрать с дороги!
Заливка прошла благополучно. Чугуна хватило на все опоки. В цеху стоял горьковатый запах жженой земли.
Не прошло и получаса, как Маслюков похвастался новым, еще не обработанным кастетом.
Что отлил себе мастер, никто не видел. Свои отливки он очистил от земли, когда все ушли из цеха.
* * *
В следующую плавку Ромка спросил Лапышева:
- Может, и мы с тобой какие-нибудь гантели отольем? Будем бицепсы наращивать.
- Стоит ли жадничать? Эта забава похожа на воровство. Не понимаю: почему мастер позволяет?
Вскоре кое-что прояснилось. Мастер пригласил Маслюкова к себе в конторку и попросил вынести с завода несколько нужных ему мелких отливок. Носатому после стольких поблажек неловко было отказаться, и он согласился. Спрятав отливки за пазуху, Маслюков подождал, когда в проходную устремятся фабзавучники, живущие за городом, и в этом стремительном потоке торопившихся парнишек проскочил мимо сторожа.
За футбольным полем Маслюков стал поджидать Пал Палыча. Здесь на него наткнулись Киванов и Тюляев. Друзья поинтересовались: чего носатый торчит в глухом переулке? И простак Маслюков похвастал:
- У нас с мастером свои дела. Смотрите, что я для него вынес.
И он показал еще не обработанные отливки - детали какого-то станка.
- Смотри не попадись с ними и не треплись, - предупредил Тюляев. - Тебя только из фабзавуча выгонят, а Пал Палыча в тюрьму посадят.
- Не бойтесь, я хитрый, скажу, что в старом ломе подобрал. Только вы никому ни гу-гу.
- Ладно, не выдадим, - пообещал Тюляев. - Нам Пал Палыч тоже пригодится.
И чтобы проверить, не лжет ли Маслюков, парнишки отошли на некоторое расстояние и притаились у забора.
Через некоторое время действительно в переулке показался мастер. Взяв у Маслюкова отливки, он торопливо зашагал к вокзалу.
О поступке Пал Палыча Тюляев под большим секретом рассказал Лапышеву, а тот - по дружбе - Громачеву.
"Хороший человек наш мастер или плохой?" - задумался Ромка. Взрослые часто интересовали его с этой точки зрения. Он к ним приглядывался не как к начальникам, преподавателям, инструкторам, а как к персонажам своих будущих произведений. Пал Палыч пока для него был загадкой.
Занудный агитатор
Слякотная погода держалась до конца декабря. И вдруг в одну ночь похолодало: пошел снег, и ртутный шарик в термометре сполз вниз.
На футбольном поле около общежития открылся платный каток. За вход брали десять копеек, а за коньки напрокат- двадцать. Таких денег у "футболезцев" не было, они задумались: как добыть коньки с ботинками.
- Я ведь форму еще не сдал, - сказал Лапышев. - Если добудем хоть паршивые коньки, - можно к бутсам присобачить.
- Я видел коньки у старьевщика на толкучке. Копеек по семьдесят продают, - стал уверять Шмот. - Хотите, схожу. Завтра меня отпустят.
"Футболезцы" собрали ему два рубля и предупредили:
- Только "снегурочек" не покупай.
Шмот побывал на толкучке у Обуховского моста и купил три пары проржавленных коньков "нурмис", кроме того, две дюжины старых винтиков. Чтобы ребята сильно не ругали его за покупку, он наждачной бумагой счистил с коньков ржавчину и напильником наточил лезвия. "Нурмисы" обрели такой вид, что ребята похвалили Шмота.
- Молодец, почти новые купил, - сказал Лапышев. - Жаль, на всех не хватает, по очереди придется кататься.
- Давайте жребий бросим, кто первым на каток пойдет, - предложил Громачев.
Он свернул пять бумажек, бросил в кепку и дал каждому вытащить жребий. Бумажки со словами "каток" достались Домбову, Ходырю и Шмоту.
Добыв у "ярунков" шило и две отвертки, трое счастливых принялись прикреплять коньки к бутсам. Раздался робкий стук в дверь.
- Кто там такой вежливый? - окликнул Лапышев. - Входи!
В дверях появилась смущенная "Слоник".
- Ребята, помогите к восьми часам собрать мальчишек в Красный уголок, - попросила она.
- А что там будет - танцы?
- Нет, из комсомола придут. Меня попросили оповестить. Девчатам я сказала, а вы теперь - мальчишкам.
- Ладно, я тебе помогу, - согласился Лапышев.
Он ушел со "Слоником", а Шмот, Ходырь и Домбов, боясь, что их задержат, быстро закончили возню с коньками, вмиг оделись и по одному выскользнули на улицу.
В Красный уголок пришло больше всего девчат. Парнишки остались на лестничной площадке, чтобы взглянуть: кто явится? Стоит ли терять вечер?
Вскоре на лестнице показался тощий парень в больших роговых очках, с потрепанным портфельчиком.
- Ребята, как пройти в Красный уголок? - спросил он.
- Вот сюда… прямо, - показал ему Лапышев.
- Среди вас комсомольцы есть? - поинтересовался очкарик.
- Будущие, - ответил ему Громачев. - Сейчас еще октябрята.
- С этим не шутят, - строго заметил ему комсомолец и прошел в Красный уголок.
- Зануда, - определил один из "ярунков". - Лучше в кино пойти, чем такого слушать. Сегодня "Красные дьяволята". Пошли, хлопцы.
Многие из парнишек исчезли с площадки. Видя это, Лапышев сказал Громачеву:
- Мне перед "Слоником" неудобно. Других собирал, а сам не покажусь. Пойдем вместе, а?
Ромке не хотелось терять вечер, но чего не сделаешь по дружбе. Вздохнув, он пошел с Юрой.
В Красном уголке, невдалеке от двери, сидела Нина Шумова. Около нее пустовало место. Ромка взглядом спросил: "Свободно?" И, сев рядом, шепотом сказал:
- Для чего нас тут собрали?
- Точно не знаю, - ответила девушка. - Говорят, что хотят в фабзавуче комсомольскую ячейку создать. Сегодня организационное собрание. Ты вступишь?
- Да не повредило бы, - отозвался Ромка. - Только мне этот очкарик не нравится. Хмырь какой-то.
Очкарик достал из портфеля тезисы и, глядя в них, заговорил:
- Товарищи фабзавучники! Сегодня вы по доброй своей воле пришли сюда на первое организационное, так сказать, собрание. А еще недавно молодежь пробиралась на свои революционные сходки тайком. Молодых рабочих ловили, так сказать, жандармы. Лучшие представители рабочего класса, так сказать, шли в тюрьмы и на каторгу…
Все это очкарик говорил каким-то унылым, замогильным голосом. Он поносил организацию "Труд и свет". Ругань у него была вялой, бесцветной, от скуки тянуло в сон. Фабзавучники сперва резвились: загибали пальцы, подсчитывая, сколько раз очкарик скажет "и вот, что ли" и "так сказать". Через полчаса они сбились со счета.
Когда оратор подробнейшим образом перечислил множество различных конференций и съездов, многие уже откровенно позевывали. А те, кто посмелей, - выскальзывали за дверь.
"Как бы и мне смотаться, - изнывая от скуки, думал Громачев. - Лучше бы книжку почитал. Неужто в комсомоле придется высиживать на таких же скучных собраниях? Нет, на второе такое меня не затянут". Случайно он взглянул в щель приоткрывшейся двери и увидел Шмота, показывающего освободившиеся коньки. Ну, разве тут усидишь?
- С меня хватит, - шепнул Ромка Нине и, коротким движением пожав ей руку, выскользнул за дверь.
В коридоре стоял взмокший Шмот.
- Ты что так быстро? - спросил Громачев.
- Ноги дрожат… на сегодня хватит. Скоро и Ходырь придет.
- Вызволяйте Юрку, - велел Ромка. - А то он уже носом клюет.
Громачев сбегал к себе в комнату, натянул на рубашку свитер, нахлобучил шапку и помчался на каток.
С катка он вернулся, когда ребята укладывались спать.
- Чего ж ты, Юра, не удрал? - спросил Ромка. - Я же за тобой послал.
- Пришлось за всех отдуваться, - ответил Лапышев. - К концу в Красном уголке ни одного парня не осталось. И девчонки посмывались. Семь человек застряло. Вот тебе анкета, заполняй.
Он протянул Громачеву устав комсомола и анкету, отпечатанную в типографии.
- А может, мне не хочется ко всяким хмырям, которые речами кишки выматывают, - возразил Ромка. - Я от скуки подохну.
- Выживешь, - уверил Лапышев, но тут же поправился:
- Впрочем, неволить не стану, если до комсомола не дорос, - походи в пионерах. Я ведь слышал, как ты октябренком отрекомендовался.
Он хотел было забрать анкету, но Громачев не отдал ее.
- Не дергайся, когда рвешься в вожди! Запасайся терпением.
Лапышев, словно играючи, сумел не только раздать анкеты, но и собрать их. У Юры был врожденный талант организатора.
Иван Калитич
"Слоник", собрав у ребят сорок восемь заявлений о приеме в комсомол, повезла их в райком. На заседании бюро удивились:
- Вот так заворг наш! А говорили: скучный парень, бесполезно посылать. А он ключик нашел к сердцам фабзавучников. Ай да Сусляков! Хотите, мы вам его в освобожденные секретари дадим?
- Какой Сусляков? Тот, что в общежитие приходил агитировать? - не без испуга спросила "Слоник", а узнав, что это он и есть, стала отбиваться:
- Нет, оставьте его себе. Нам нужен парень повеселей, а Сусляков ваш - зануда, все мальчишки разбежались.
- Кто же их агитировал?
- Юра Лапышев! - с жаром сказала "Слоник", словно в райкоме знали столь знаменитого организатора.
- Так давай его и выдвинем.
- К сожалению, он еще не в комсомоле.
- А может, сама выдюжишь?
- Я же без году неделя в организации. Весной в Опочке приняли, в ноябре здесь на учет стала. Не осилить мне… опыта нет.
- Кого же вам дать? - вслух размышлял секретарь райкома, пытливо поглядывая на членов бюро.
- А знаешь, Гоша, я бы не прочь пойти, - вдруг предложил себя белобрысый с очень бледным лицом парень. - Экспонатом сделался вроде мумии, в музее комсомола торчу. А хочется чего-то живого. Скажу по правде: не без корысти иду, надеюсь подучиться. Я ведь с пятнадцати лет мечтаю в машинисты пробиться. Во сне другой раз вижу, как веду среди леса длинный поезд и дым стелется по зеленым верхушкам. Может, вместе с ребятами экзамен сдам. Довольно в инвалидах ходить.
- Какой же из тебя машинист? И пристраиваться к юнцам поздновато, - стал урезонивать секретарь райкома. - Ты им больше в партпапаши или наставники годишься.
А "Слоник" не без тревоги подумала: "Достанется мне от девчат, что от такого старого не отбилась".
- Почему в партпапаши? - не соглашался белобрысый. - Я не переросток. Мне только двадцать пятый пошел. Впрочем, называйте как хотите, только пошлите в этот фабзавуч. Не подкачаю, ребята, поверьте. Рано меня в старые большевики сплавлять…
В общем, Иван Калитич - один из первых комсомольцев района - сумел убедить членов бюро рекомендовать его в отсекры фабзавуча.
Видя, что девушка из фабзавуча не очень обрадована решением бюро, секретарь райкома ей шепнул:
- Не хмурься, благодарить будешь. Ваня Калитич только на вид блеклый. Это ему в гражданскую войну досталось: на бронепоезде паром обварило. А по характеру он парень веселый и заводной, с ним не соскучитесь, ручаюсь.
Иван Калитич действительно оказался человеком общительным. Он не кичился своими заслугами, умел выслушивать младших и держался с фабзавучниками так, чтобы они не чувствовали его возраста. Интересовался он всем и сразу же вмешивался, если видел несправедливость.
"Футболезцам" Калитич пришелся по душе, потому что легко подхватывал шутку, хлестко отвечал и смеялся заразительно. Узнав о дуэлянтах на футбольном поле, он сказал:
- Видите ли, старики, раньше рабочему парню некуда было молодую силу направить, удаль показать. В драках себе славу добывали. А городовым и жандармам это на руку. Пусть рабочие меж собой дерутся, меньше о политике думать будут. У нас за Нарвской Вася Алексеев жил. Так он нам, мальчишкам, сказал: "Глупо нам меж собой драться да купцов тешить. Пролетариям надо объединяться а не носы друг дружке расквашивать". Алексеев был из тех парней, которые не боялись ни арестов ни высылки.
Я с двенадцати лет в разогревальщики заклепок пошел. Платили пятнадцать копеек в день. Работа паршивая: угольный чад глаза ест, а чуть зазевался, не успел раскаленную заклепку подать - по шее схлопочешь. Работали по десять- двенадцать часов. Надоело такое терпеть, сговорились все мальчишки и пошли в контору шуметь. Требуем, чтобы по гривеннику прибавили и казенные рукавицы выдали. "Чего? Прибавки захотели?! - заорал обер-мастер. - С этих пор бастовать! Что же из вас дальше будет? Дать канальям расчет и - коленкой под зад!" Выдали нам какие-то гроши и - вон за ворота. А на наши места других мальчишек набрали.
Обозлился я тогда. Пошел в Емельяновку к Васе Алексееву и стал просить: "Напиши про нас листовку". - "А распространять будешь?" - спросил он. "Буду", - согласился я. Через своих знакомых Алексеев устроил меня на заводскую "кукушку" - куцый паровозик, развозивший по путиловским цехам грузы. Штатный помощник машинисту не полагается, так он меня взял в ученики-подсобники: стрелки переводить, платформы прицеплять, за нарядами бегать. За день "кукушка" не раз за ворота выходила и почти во всех цехах бывала. Вася приспособил меня большевистские газеты и листовки на завод провозить и своим людям раздавать.
В революцию мне пятнадцать стукнуло. Вместе с ребятами ходил полицейские участки громить, власть свою устанавливать. Установить мы ее установили, а удержать было трудновато! Нашу "кукушку" в первый бронепоезд определили. В сущности это был не бронепоезд, а просто две полуоткрытых угольных площадки с четырьмя пушками. Вышли мы на позицию - и давай по казацким цепям шрапнелью шпарить. Те за Воронью гору откатились. А у нас снаряды кончились и воды для пару не осталось. Пришлось вернуться на завод, две цистерны с водой захватить и вагоны со снарядами.
Потом наловчились настоящие бронепоезда выпускать. Одним из них Вася Алексеев командовал. Меня в паровозную бригаду взял. Мы Гатчину с ним у белогвардейцев отбивали. И тут меня паром обварило. И осколок-то небольшой, а как фыркнет горячая струя - прямо в грудь.
- Что вы всё про войну да про революцию, - заметила Симочка Изюмова. - А любить-то умели?
- Еще как! - оживился Калитич. - Вот у Васи Алексеева подруга была, позавидуешь! Его в судьи на Ушаковскую улицу назначили - она в секретарши пошла, над протоколами корпела. Он на митинг - и она с ним. Да не просто, зажигательной речью поддержйвает. Его на фронт - и она длиннополую шинель надела и наган выпросила. А когда увидела Васю в гробу, на грудь ему упала. Оторвать не могли. Потом осталась одна и застрелилась. Не могла без него жить. Вот как у нас любили!
* * *
На первом комсомольском собрании было выбрано бюро. В него вошли Иван Калитич, Зоя Любченко, Юра Лапышев, Нина Шумова и Соня Кугельман - машинистка из конторы. Она стала техническим секретарем.
На следующий день на доске появились объявления:
"Товарищи физкультурники!
Кто хочет играть в баскетбол и ходить на лыжах - записывайтесь у Домбова (кузница)".
"Ребята, умеющие петь, плясать, читать стихи и просто чудить, записывайтесь в драмкружок у Н. Шумовой (в токарном цехе).
У нас будет своя живая газета!"
Объявления провисели несколько дней, но мало кого тронули. Фабзавучники, привыкшие к вольнице, не стремились в кружки, их устраивала бесшабашная, по-своему налаженная жизнь. Они чурались организованных занятий. Когда Калитич собрал членов бюро, то результат был плачевный: записалось в кружки по три - четыре человека.
- Придется индивидуально обрабатывать, - рассудил Калитич. - Я возьму на себя преподавателей и мастеров. А вы пошуруйте в общежитии и в цехах.
Живая газета
На уроке черчения Ромку неожиданно подозвал к себе Сергей Евгеньевич и заговорил, как со взрослым:
- Громачев, вы мне очень нужны. Я дал согласие руководить живой газетой. Но один не справлюсь. Хотелось бы получить животрепещущий материал. Говорят, вы пишете. Не сочините ли для нас хотя бы две-три сценки?
Первая возникшая мысль - отделаться от предложения преподавателя. И так почти никакого времени не остается на свои дела, а тут еще корпи по вечерам - сценки пиши.
- Я в общежитии живу, там негде сосредоточиться, - пожаловался он. - Если пишешь, ребята норовят в тетрадку заглянуть и чуть ли не на плечи сесть. Нет, я не сумею.
- Если вам нужны условия, я могу помочь, - не отставал Сергей Евгеньевич. - Добудем свободную комнату… да я свою могу предложить. Приезжайте ко мне домой… там книги и полнейшая тишина.
После таких предложений отговариваться стало неловко. Ромка сознался:
- Я кое-что набрасывал о наших дуэлянтах, но до конца не дотянул.
- Ничего, покажите нам со старостой кружка. Вы, наверное, знаете ее… Нина Шумова, из токарного.
- Знаю. Как доделаю - покажу, - согласился Громачев.
В тот же день вечером он вытащил черновики и, переписывая стихи начисто, изрядно переделал их.