АНАХАРСИС, МУДРЕЦ-ДИКАРЬ
Анахарсис, восьмой при семи мудрецах, был скиф. Скифы жили в причерноморских степях: одни кочевали, другие сеяли хлеб и продавали в греческие города. Анахарсис был сын скифского царя, он часто бывал в греческих городах на Черном море. Ему нравилось, как живут греки; он построил себе в их городе дом, подолгу там жил, носил греческое платье и молился греческим богам. Скифы, узнав про это, возроптали, и однажды, когда Анахарсис устроил праздник греческим богам не дома, а в степи, они убили его стрелой из лука.
Этот Анахарсис, говорят, ездил в Грецию, был учеником Солона и своею мудростью вызывал всеобщее удивление. Он явился к дому Солона и велел рабу сказать хозяину, что скиф Анахарсис хочет видеть Солона и стать ему другом. Солон ответил: "Друзей обычно заводят у себя на родине". Анахарсис сказал: "Ты как раз у себя на родине - так почему бы тебе не завести друга". Со лону это понравилось, и они стали друзьями.
Грекам казалось смешно, что скиф занимается греческой мудростью. Какой-то афинянин попрекал его варварской родиной; Анахарсис ответил: "Мне позор моя родина, а ты позор твоей родине". Смеялись, что он нечисто говорит по-гречески; он ответил: "А греки нечисто говорят по-скифски". Смеялись, что он, варвар, вздумал учить мудрости греков; он сказал: "Привозным скифским хлебом вы довольны; чем же хуже скифская мудрость?" Смеялись: "У вас нет даже домов, одни кибитки; как же можешь ты судить о порядке в доме, а тем более - в государстве?" Анахарсис отвечал: "Разве дом - это стены? Дом - это люди; а где они живут лучше, можно и поспорить".
Скифы живут лучше, говорил Анахарсис, потому что у них все общее, ничего нет лишнего, каждый довольствуется малым, никто никому не завидует. "А у вас, греков, - продолжал он, - даже боги начали с того, что поделили весь мир: одному небо, другому море, третьему подземное царство. Но землю даже они не стали делить: ее поделили вы сами и вечно из-за нее ссоритесь".
Его спрашивали: "Правду ли говорят, что вы, скифы, умеете ходить по морозу голыми?" Анахарсис отвечал: "Ты ведь ходишь по морозу с открытым лицом? Ну вот, а у меня все тело - как лицо".
В греческой жизни он больше всего удивлялся мореходству и вину. Узнав, что корабельные доски делаются толщиной в четыре пальца, он сказал: "Корабельщики плывут на четыре пальца от смерти". На вопрос, кого на свете больше, живых или мертвых, он переспросил: "А кем считать плывущих?" На вопрос, какие корабли безопаснее - длинные военные или широкие торговые, он ответил: "Вытащенные на сушу".
О вине он говорил: "Первые три чаши на пиру - это чаша наслаждения, чаша опьянения и чаша омерзения". А на вопрос, как не стать пьяницей, он сказал: "Почаще смотреть на пьяниц".
Его спросили, что ему показалось в Греции самым удивительным. "Многое, - ответил он. - То, что греки осуждают драки, а сами рукоплещут борцам на состязаниях; осуждают обман, а сами устраивают рынки нарочно, чтобы обманывать друг друга; и что в народных собраниях у них вносят предложения люди умные, а обсуждают и утверждают люди глупые".
И когда Солон гордился своими законами, Анахарсис говорил: "А по-моему, всякий закон похож на паутину: слабый в нем запутается, а сильный его прорвет; или на канат поперек дороги: маленький под него пролезет, а большой его перешагнет".
Так, чтобы не зазнаваться в своей мудрости, семеро мудрецов оглядывались на скифа Анахарсиса.
ЭЗОП, МУДРЕЦ-РАБ
Эзоп был сочинителем басен. Считалось, что все басенные рассказы, которые потом на разный лад пересказывались в течение многих веков, впервые были придуманы Эзопом: и про волка и ягненка, и про лису и виноград, и про лягушек, просящих царя. Его имя так срослось со словом "басня", что, когда какой-нибудь писатель брался за сочинение басен, он писал на своей книге: "Эзоповы басни такого-то писателя".
Эзоп сочинял басни потому, что он был раб и говорить прямо то, что он думал, было для него опасно. Это был его иносказательный, "эзоповский язык". А о том, как он был рабом, и у кого, и что из этого получалось, в народе рассказывали множество веселых историй.
Рабом он был, так сказать, от природы: во-первых, он был варвар, во-вторых, урод. Он был фригиец, из Малой Азии, а фригийцы, по твердому греческому убеждению, только и годились, чтобы быть рабами. А вид его был такой: голова как котел, нос курносый, губы толстые, руки короткие, спина горбатая, брюхо вспученное. Зато боги его наградили даром слова, острым умом и искусством сочинять басни.
От речистого раба хозяин сразу поспешил отделаться, и повел работорговец Эзопа с партией других рабов на рабский рынок на остров Самос. Стали разбирать дорожную поклажу, Эзоп просит товарищей: "Я здесь новый, слабый, дайте мне вон ту хлебную корзину" - и показывает на самую большую и тяжелую. Посмеялись над ним, но дали. Однако на первом же привале, когда все поели хлеба, Эзопова корзина сразу стала легче, а у остальных рабов их мешки и ящики как были тяжелы, так и остались. Тут-то и стало ясно, что ум у уродца не промах.
На острове Самосе жил простак-философ Ксанф. Увидел он трех рабов на продаже: двое были красавцы, а третий - Эзоп. Спросил он: "Что умеете делать?" Первый сказал: "Все!" , второй сказал: "Все!", а Эзоп сказал: "Ничего!" - "Как так?" - "Да вот мои товарищи все уже умеют, мне ничего не оставили". - "Хочешь, я куплю тебя?" - "А тебе не все равно, чего я хочу? Купи меня в советники, тогда и спрашивай". - "Ты всегда такой разговорчивый?" - "За говорящих птиц дороже платят". - "Да ты-то ведь не птица, а урод". - "Бочки в погребе тоже уродливы, а вино в них на славу". Подивился Ксанф и купил Эзопа.
Устроил Ксанф угощение ученикам, послал Эзопа на рынок: "Купи нам всего лучшего, что есть на свете!" Пришли гости - Эзоп подает одни только языки: жареные, вареные, соленые. "Что это значит?" - "А разве язык не самое лучшее на свете? Языком люди договариваются, устанавливают законы, рассуждают о мудрых вещах - ничего нет лучше языка!" - "Ну так на завтра купи нам всего худшего, что есть на свете!" Назавтра Эзоп опять подает одни только языки: "Что это значит?" - "А разве язык не самое худшее на свете? Языком люди обманывают друг друга, начинают споры, раздоры, войну - ничего нет хуже языка!" Рассердился Ксанф, но придраться не мог.
После обеда стали пить вино. Ксанф напился пьян, стал говорить: "Человек все может сделать!" - "А море выпьешь?" - "Выпью!" Побились об заклад. Утром Ксанф протрезвел, в ужас пришел от такого позора. Эзоп ему: "Хочешь, помогу?" - "Помоги!" - "Как выйдете вы с судьями и зрителями на берег моря, так ты и скажи: море выпить я обещал, а рек, что в. него впадают, не обещал; пусть мой соперник запрудит все реки, впадающие в море, тогда я его и выпью!" Ксанф так и сделал, и все только и дивились его мудрости.
Послал Ксанф Эзопа за покупками, встретил Эзоп на улице самосского градоначальника. "Куда идешь, Эзоп?" - "Не знаю!" - "Как так не знаешь? Говори!" - "Не знаю!" Рассердился градоначальник: "В тюрьму упрямца!" Повели Эзопа, а он оборачивается и говорит: "Видишь, начальник, я тебе правду сказал: разве я знал, что в тюрьму иду?" Рассмеялся начальник и отпустил Эзопа.
Собрался Ксанф в баню, говорит Эзопу: "Ступай вперед, посмотри, много ли в бане народу?" Эзоп возвращается и говорит: "Только один человек". Ксанф обрадовался, идет и видит: в бане полным-полно. "Что же ты мне вздор говорил?" - "Не вздор я тебе говорил: лежал перед баней на дороге камень, все об него спотыкались, ругались и шли дальше, и только один нашелся, который как споткнулся, так тут же взял камень и отбросил с пути. Я и подумал, что народу тут много, а настоящий человек - один".
Созвал Ксанф в гости друзей и учеников, а Эзопа поставил у ворот и велел: "Смотри, чтобы никто из простых людей не прошел, а только одни ученые!" Подошел гость, Эзоп его спрашивает: "Чем собака поводит?" Гость не понял, подумал, что его собакой обзывают, обиделся, пошел прочь. За ним другой, третий, десятый; наконец нашелся один и ответил: "Хвостом и ушами!" Эзоп обрадовался: "Вот тебе, хозяин, ученый гость, а больше не было!" На другой день ученики жалуются Ксанфу на Эзопа, а тот объясняет: "Какие же они ученые, если на такой простой вопрос ответить не могли?"
Много раз просил Эзоп Ксанфа освободить его, а Ксанф не хотел. Но случилась на Самосе тревога: заседал перед народом государственный совет, а с неба налетел орел, схватил государственную печать, взмыл ввысь и оттуда уронил ее за пазуху рабу. Позвали Ксанфа истолковать знамение. Ксанф, по своему обычаю, гвоорит: "Это ниже моего философского достоинства, а вот есть у меня раб, он вам все растолкует". Вышел Эзоп: "Растолковать могу, да не к лицу рабу давать советы свободным: освободите меня!" Освободил народ Эзопа; Эзоп говорит: "Орел - птица царская; не иначе, царь Крез решил покорить Самос и обратить его в рабство". Огорчился народ и отправил Эзопа к царю Крезу просить снисхождения. Щедрому царю умный урод понравился, с самосцами он помирился, а Эзопа сделал своим советником.
Долго еще жил Эзоп, сочинял басни, побывал и у вавилонского царя, и у египетского, и на пиру семи мудрецов. А погиб он в Дельфах. Посмотрел он, как живут дельфийцы, которые не сеют, не жнут, а кормятся от жертв, приносимых Аполлону всеми эллинами, и очень ему это не понравилось. Дельфийцы испугались, что он разнесет о них по свету дурную молву, и пошли на обман: подбросили ему в мешок золотую чашу из храма, а потом схватили, обвинили в краже и приговорили к смерти. Эзоп припал к алтарю Муз - его оторвали и повели на казнь. Он сказал:
"Не к добру вы обидели Муз! Так же вот спасался однажды заяц от орла и попросил помощи у навозного жука.
Посмеялся орел над таким заступником и растерзал зайца. Жук стал мстить: высмотрел орлиное гнездо, вытолкнул оттуда орлиные яйца, а сам улетел. Где ни вил орел гнездо, всюду жук разбивал его яйца; наконец положил их орел за пазуху к самому Зевсу. А жук скатал навозный ком, взлетел к Зевсу и тоже бросил его богу за пазуху; возмутился Зевс, вскочил, чтобы отряхнуться, и орлиные яйца опять упали и разбились. И пришлось Зевсу, чтобы не перевелся орлиный род, устроить так, чтобы орлы несли яйца в ту пору, когда жуки не летают. Не обижайте слабых, дельфийцы!"
Но дельфийцы не послушались и сбросили Эзопа со скалы. За это их город постигла чума, и еще долго пришлось им расплачиваться за Эзопову смерть.
Так рассказывали о народном мудреце Эзопе.
БАСНИ ЭЗОПА
Большинство эзоповских басен вам хорошо знакомо: они пересказывались на всех языках и в стихах и в прозе, в том числе и нашим Крыловым. Но есть среди них и такие, которые меньше известны; вот некоторые из них.
Волк увидел огромную собаку в ошейнике дна цепи и спросил: "Кто это тебя так приковал и так откормил?" Ответила собака: "Хозяин!" - "Нет, - сказал волк, - не для волка такая судьба! Мне и голод милей, чем рабский ошейник".
Свинья смеялась над львицей, что та рождает только одного детеныша. Львица ответила: "Одного, но льва!"
Задумались зайцы, какие они трусливые, и порешили, что лучше всем им разом утопиться. Подошли к пруду, а лягушки, заслышав их, одна за другой попрыгали в воду и спрятались. Увидели это зайцы и сказали: "Подождем топиться: видно, есть на свете кто-то и трусливее нас".
Волы тянули телегу, а немазанная ось скрипела. Обернулись они и сказали ей: "Эх, ты! Мы везем, а ты стонешь?"
Шел осел через реку с грузом соли, поскользнулся и упал; соль подтаяла, и ему стало легче. Он обрадовался и в следующий раз, подойдя к реке, упал уже нарочно. Но на этот раз был на нем груз губок, губки от воды разбухли, отяжелели, и осел утонул.
Зевс устроил праздник и для всех животных выставил угощение. Не пришла одна черепаха, сказавши: "В гостях хорошо, а дома лучше". Рассердился Зевс и заставил ее вечно таскать на спине свой собственный дом.
Шел человек зимой по лесу и заблудился. Пожалел его лесной сатир, привел в свою пещеру, предложил горячей похлебки. Вошел человек, стал дышать себе на руки. "Что ты делаешь?" - "Отогреваю их". Сел человек, стал дуть на похлебку. "Что ты делаешь?" - "Стужу ее". Помрачнел сатир, вывел гостя и прочь послал. "Видно, - говорит, - двуличный ты человек, если у тебя из одних и тех же губ и тепло идет, и холод".
У отца было две дочери. Одну он выдал за огородника, другую - за горшечника. Пришел навестить первую, спросил, как дела; та отвечала: "Да вот молим богов, чтобы дождь пошел и овощи напились". Пришел навестить вторую, спросил, как дела; та ответила: "Да вот молим богов, чтобы солнышко светило и горшки хорошенько просохли". Сказал отец: "Если так, то с кем же из вас молиться мне?".
Сделал мастер статую Гермеса и понес на рынок. Никто не подходил; тогда он стал кричать: "Вот продается бог, податель благ, хранитель прибыли!" Спросил его прохожий: "Что же ты такого полезного бога не у себя держишь, а на рынке продаешь?" Мастер ответил: "От него польза нескорая, а мне нужна скорая".
Был человек бегун и прыгун, только неудачливый. От досады он уехал из родных мест, а потом вернулся и стал рассказывать, как хорошо выступал он в других городах, а на Родосе сделал такой прыжок, какого никто не делал; все, кто там был, это видели! Но на это сказал один из земляков: "Дорогой мой, если ты правду говоришь, зачем тебе свидетелей звать? Вот тебе Родос, тут ты и прыгай!"
МЕРА, ВЕС, МОНЕТА
"Закон - это мера", - говорили греки, и повторяем мы. Но ведь у слова "мера" есть и прямое значение - единица измерения. Греки его не забывали и даже, как мы помним, называли, кто у них первый завел точные меры, вес и монету: аргосский царь Фидон. Это была первая система мер в Европе; посмотрим же на нее.
Стадий = 100 охватов ~ 185 м.
Охват = 4 локтя = 6 ступней ~ 1 м 85 см.
Локоть = 2 пяди ~ 46 см 2 мм.
Ступня = 4 ладони ~ 30 см 8 мм.
Пядь = 12 пальцев ~ 23 см 1 мм.
Ладонь = 4 пальца ~ 7 см 7 мм.
Палец ~ 1 см 9 мм.
И удобство и неудобство этой системы сразу бросаются в глаза. Удобство - в том, что все единицы почти точно соответствуют размерам человеческого тела, от пальца до охвата рук (по-русски - "сажень", "сяжень", насколько можно "досягнуть" руками), - смерьте! - незачем и линейку с собой носить. Неудобство - в том, что пересчет из одних единиц в другие очень громоздок: попробуйте быстро сказать, сколько ладоней в охвате? Ничего не поделаешь, так уж сложено человеческое тело. Зато нетрудно представить, какой хорошей школой изучения пропорций были эти меры для художников и скульпторов.
Почему греческий стадий был именно такой длины, этому я читал два объяснения. Первое: это расстояние, которое может пройти пахарь за плугом от передышки до передышки (само слово "стадий" приблизительно и значит "стоянка"). Второе: это расстояние, которое может пробежать бегун на самой высокой скорости. Я спросил моего знакомого специалиста по античному спорту, так ли это. Он посчитал данные современных олимпийских рекордов, и оказалось: да, так, самую высокую скорость бегун развивает не на стометровке, а на двухсотметровке! Разница, конечно, маленькая-маленькая; какова же была, зоркость греков, что они это заметили!
Бочка для зерна (медимн) = 48 дневных пайков ~ 52,2 л.
Дневной паек (зерновой) = 4 кружки ~ 1,1 л.
Бочонок для вина (амфора) = 12 кувшинов " 39,3 л.
Кувшин = 12 кружек ~ 3,3 л.
Кружка = 6 черпаков ~ 0,27 л.
Черпак (киаф) ~ 0,045 л.
Здесь тоже легко понять систему мер: в основе ее - кружка, которую удобно держать в руке, паек, который человек съедает в день, и другие столь же практичные меры. Греческая кружка - чуть цоболыпе нашего стакана, а греческий черпак - точь-в-точь такой, каким и сейчас хозяйки пользуются на кухне.
Талант = 60 мин ~ 26,2 кг.
Мина (фунт) = 100 драхм ~ 436,6 г.
Драхма (горсть) = 6 оболов ~ 4,4 г.
Обол (прут) ~ 0,7 г.
Происхождение мер веса немного более запутанно. Талант (нагрузка, полный вес) - это тяжесть, которую может нести на себе один носильщик; это можно себе представить. Обол - это столько, сколько весят 12 ячменных зерен, этих простейших подручных разновесков. А соотношения и названия установились лишь тогда, когда греки приступили к чеканке монеты. Монеты обычно чеканились из серебра, потому что золота в Греции почти нету. Такое количество серебра, на которое можно было купить барана или бочку ячменя, стало главной монетой и весовой единицей - драхмой. А названия "драхма" и "обол" перешли на эти монеты с тех времен, когда и серебро еще не было в ходу, а вместо денег служили бронзовые и железные прутья (такие, какие еще долго ходили в Спарте). Промежуточная же единица "мина" была заимствована с Востока, и название ее - не греческое. Мина - это примерно столько бронзы, сколько можно купить за один обол серебра.
Сперва денег чеканилось мало, и поэтому ценились они дорого: баран стоил драхму, бык - пять драхм. Но так как чеканить деньги все-таки легче, чем разводить скот и сеять хлеб, то количество денег в обороте росло быстрее, чем количество быков, баранов и бочек ячменя. Поэтому деньги постепенно дешевели, а товары дорожали: через полтораста лет бык уже стоил 50 драхм, а баран 10 драхм. Поэтому подсчитывать, скольким рублям и копейкам равняется драхма, мы не будем: в разные времена это было по-разному.
Монеты в одну драхму и меньше были маленькие, как серебряные чешуйки; вместо кошелька их носили во рту за щекой. Чеканить предпочитали тетрадрахмы - монеты по четыре драхмы. Величиной они были с наши прежние пятнадцати-, двадцатикопеечники. В Афинах на лицевой стороне тетрадрахм изображалась голова богини Афины, на оборотной - ее священная птица, сова. ("Не носи сов в Афины", - говорила греческая пословица; это значило: в Афинах и так денег много.) В Коринфе изображали на монетах крылатого Пегаса, в Эфесе - пчелу, в Фокее - тюленя (по-гречески тюлень - "фока"), в Эгине - черепаху (морскую, пока Эгина была великой морской державой, и сухопутную - потом). Впоследствии, когда деньги подешевели, монеты пришлось делать крупнее, и на них стало возможно изображать целые мифологические сцены; по тонкости чеканного рисунка они часто замечательны.
ТЕРПАНДР И АРИОН
По-гречески "закон" будет "номос". Слово это многозначно, и одно из его значений неожиданно. Оно значит: "музыкальное произведение строгой формы". Почему? Потому что для грека музыка была самым совершенным выражением порядка. Когда все звуки согласованы со всеми, они звучат прекрасно; когда хоть один выбивается из согласия - вся гармония гибнет. Там, где в мире все упорядочено до совершенства, сама собой возникает музыка: глядя на мерное круговое движение небесных светил, греки верили, что они издают дивно гармонические звуки, "музыку сфер", и мы ее не слышим только потому, что с младенчества к ней привыкли. И наоборот, там, где возникает музыка, все вокруг из беспорядка приходит в порядок: когда мифический Орфей играл на лире, то слушавшие его дикари переставали быть дикарями, подавали друг другу руки, договаривались об общих законах и начинали жить семьями, городами и государствами.