В записках барабанщика Преображенского полка описаны самовидные и верно слышанные дела и поступки великого государя Петра Алексеевича, всей Великой и Малой и Белой России самодержца и милостивейшего отца отечества, а такоже устроение русской флотилии и посольство к турецкому султану.
Содержание:
Большой капитан 1
Триумфальные врата 1
Барабан - инструмент государственный 1
О Пифике 2
Потоп великий 2
Колыбель и дом 2
Иноземцы 2
Вещий барабан 3
Утро мудренее 3
А белый свет повсюду одинаков 3
Почти бунт 3
Облако сомнения 3
Малое перемирие 4
Знакомый путь 4
Тортуга 4
Три крепости 4
Сражение с кошками 4
Горькая вода 5
Привратники 5
Турки шалят 5
Черные мысли 5
Серебряный ангел 6
Царьград 6
Переговоры 6
Полночное веселье 6
Мирный конец 7
Эпилог 7
Александр Дорофеев
Вещий барабан
Записки сии - труд барабанного старосты Преображенского полка Ивана Хитрого. Описаны самовидные и верно слышанные дела и поступки великого государя Петра Алексеевича, всей Великой и Малой и Белой России самодержца и милостивейшего отца отечества.
Большой капитан
Осенью 1696 года наши полки с триумфом шли по улицам Москвы. В ту пору стояло бабье лето, и у каждого русского жила в сердце воинская радость. Впервые наше оружие взяло верх над турецким. Пала крепость Азов, и отворились врата в море Азовское.
Счастье в Москве после ратного дела!
В небе солнце мягко. Воздухи нежны. А подсолнухи из-за каждой изгороди глядят молодцами. И клонятся яблоневые ветви, как добрые бабы.
Литавры звенят. Трубы играют. И барабаны бьют. Весь народ на улице, и гул до неба. Залпы гремят ружейные и пушечные - заздравная пальба!
И станет вдруг тишина - не боле блошиного скока. Слышно тогда, как гулки оземь спелые яблоки. И воробьи в пыли! И сердце звенит подобно колоколу! Глаза мои видят! Уши мои слышат!
Пленные турки - нога за ногу - плетутся. Гуси битые. Белы их одежды, а на душе, видно, черновато. Печаль ворочается. И взгляды рассеяны и смутны.
А над всем воинством, как облачко легкое, плывет перо на шляпе Большого капитана. Пешим строем идет среди матросов, а видать издали, вроде Ивана Великого. А еще повыше луч горит серебряным голубем на лезвии его протазана.
Ах, как светел был день и наряден!
Триумфальные врата
Подошли полки к Каменному мосту через Москву-реку.
Дивными вратами украшен был сей мост. Воротами-то и назвать стыдно. Только раз ступишь под ними, а память до гроба. Сколько лет минуло, а врата пред очами не меркнут!
Среди многих знамен и копий, пушек да кораблей высился над ними двуглавый орел. Грозный облик! Вот взмахнет крыльями и полетит куда-нибудь к Воробьевым горам, видимым по левую руку. Да не сошлись, верно, головы, куда направиться, - то ли к северу, то ли к югу…
Замедлили полки шаг перед вратами. И раздался вдруг трубный глас небесный:
На море турки поражены,
Оставя Москве добычу,
Корабли их сожжены!
Задрал, помнится, голову - уж не орел ли провещился? И вижу - на вратах дородный господин с медною трубою. Залп грянул. И господин уже внизу, подле Большого капитана.
- Милости просим, - говорит, - через Триумфальные врата на мост Петровский!
- Любезный Андрей Андреич! - поклонился и Большой капитан. - Хороши твои вирши. Да ответь только, с коих пор Каменный мост зовется Петровским?
- Значение сих слов едино, - притукнул господин трубою по мостовой. - Что Петр, что камень! Но, будучи Петровским, сей мост послужит в назидание потомству…
Насупился Большой капитан:
- Сделать бы тебе окрик, господин Виниус! Думный дьяк, а думаешь, как хряк!
Эдак пошутив, повеселел Большой капитан, смягчился:
- Не моими трудами да помыслами сей мост воздвигнут - вчуже тут мое имя. Вот эти, - кивнул он на триумфальные врата, - по твоим чертежам собраны. Да та печаль, что стоять им недолго. Триумфы скоро минуют. А дела да заботы всегда с нами.
Поднял руку Большой капитан, довольный речью, и голосу добавил вширь:
- Другие врата нас ожидают! И ключи-то к ним не подобраны!
Привстал на цыпочки Андрей Виниус, зашептал прямо в маленькое царственное ухо:
- Не прогневайся, господин капитан! С Триумфальных врат, правду скажу, далеко видать - пометила птичка божья твой державный головной убор.
- И верно, - снял Большой капитан широкополую шляпу. - Велика птица. Не иначе - орел! Ну, по царской голове и птица царская.
Надвинул шляпу и ступил твердо на Каменный мост. Тяжела поступь Большого капитана. Показалось мне тогда, что и Триумфальные врата вздрогнули, и двуглавый орел встрепенулся.
Барабан - инструмент государственный
Не прошло и месяца после триумфа, как призвал государь Петр I - Большой капитан - бояр и палатных людей в село Преображенское.
Покуда не собралась Царская дума, государь меня кликнул.
О, любил Петр Алексеевич барабанную музыку! Сам в малые лета барабанил в потешном полку. Скажет, бывало: "Как гляну на Ивашку Хитрого, так себя же дитем вспомяну. Добрый был, да вот - обозлили. Эх, давай, Ивашка, - под барабан хорошо думается!"
И в тот случай прибежал я с барабаном на царский зов.
- Хороший мастер всегда при инструменте! - одобрил Петр Алексеевич. - Вот что, Ивашка, как бояре начнут спорить и супротив толочь - глуши! Иному гром не гром, а барабан страшен.
Сердце мое радости преисполнилось. Не пойму, где стучит, - в груди иль в барабане.
Тут и Дума собралась.
- Чего молодой царь надумал? - шелестели меж собой князья да бояре. - В какие еще врата полезем?
- Верно, новый поход на турка, - говорил генерал Автомон Головин. - А то, гляди, и в самый Китай двинем.
Думный дьяк Никита Зотов усмехнулся:
- Бог с тобой, Автомон Михалыч! Чай, мы не александромакедонские.
- Что государь прикажет, то исполним! - буркнул генералиссимус Ромодановский.
С ним не спорили - крутого нрава князь Ромодановский. И вида грозного, как монстра. От его голоса и мой барабан охнул.
Но разом стихло, как Петр Алексеич речь начал.
- Хватит, господа, добровать - в покое жить! Надобен России могучий флот, дабы в полную силу войти. Уже достали нам победу под Азовом легкие галеры. А больших кораблей, фрегатов, устрашатся в самом Царьграде, в чертогах султана турецкого.
- Славное дело, - закивала Дума. - Сладим дюжину кораблей за счет царской казны. Попугаем султана!
- Утешили! - фыркнул Петр. - С дюжиной - по рекам да озерам ползать! Пять дюжин - вот флот, приличный России!
- Да ко времени ли такая обуза? - усомнился дьяк Емельян Украинцев. - Разве…
И тут-то я не сплоховал. Понял - мой черед! В барабан дробью - тара-тара-тара-рах!
- Правильно! - подхватил Петр Алексеич. - Разве не пора нам с турецким султаном на равных говорить? Не пора разве утвердиться на Азовском море и в Черное врата распахнуть?! Будет уж на боку лежать, животы растить да бороды!
Обвел я поглядом Царскую думу. И впрямь - толста да бородата. Признаюсь, и у меня была в то время борода знатная - барабанные палочки запутывались.
- Позволь, государь, и мне сказать, - открыл было рот Ромодановский.
Да куда там князьям перед барабанами! Бам-барам-бам-бам-барам!
Но, видно, не в то колесо я палки совал - грозит Петр Алексеич кулаком - знать надо, кого глушить.
- Потом скажешь, Федор Юрьевич! - крикнул государь. - А то у нас от слов до дела сто перегонов. А дело таково - через полтора года чтобы флотилия была! Решайте, господа, не мешкая, где средства приискать.
Долго думные люди переглядывались, вздыхали, сопели, покашливали, плечьми ворочали. Хотелось взбодрить барабанной дробью, но терпел.
- Прости, государь, никак не надумаем, на какие деньги, какими силами поднять такое дело. Огромно и тяжело не в меру.
- Огромно, - согласился Петр Алексеич, - но и Россия не просяное зернышко. На всю страну возложим корабельную повинность. Миром порадеем о благом преображении - время торопит!
И мне подморгнул.
Грянул барабан на все лады - и дятлом, и аистом, и телегой по булыжной мостовой, и шрапнелью пушечной. В честь преображения благого!
Разъезжались из Преображенского думные люди в заботе молчаливой. Велено с каждых десяти тысяч крестьянских дворов представить корабль. А кто к сроку не поспеет, лишится состояния и будет кнутом бит на площади.
Помещики и вотчинники, купцы и монахи, крестьяне, посадский и слободской люд - все пристегнуты к строительству флота. Ясно - кто руками, кто деньгами. Надо всей страной нависла корабельная повинность как тяжелый царский протазан.
Слыхал я, как ворчал Автомон Головин:
- Тьфу, пропасть… Легче б на Китай войною.
А меня государь пожаловал:
- Справился, Ивашка! Произведен с сего дня в барабанные старосты. Береги, ребятко, барабан пуще головы. Это инструмент государственный.
О Пифике
Задержался тогда в Преображенском думный дьяк Никита Зотов.
- Дозволь, государь, басню сказать.
- Говори. Но коротко.
Петр Алексеич и не присел - расхаживал вокруг дьяка. Сейчас, думаю, побежит лесины валить на мачты или в токарную - блоки точить для оснастки. Ох, беспокоен был государь духом!
А Никита Зотов заговорил нараспев, будто колыбельную:
- Некогда Пифик увидел каштаны, лежащие на огне. И захотелось Пифику каштанов. Но как достать? В ту пору шла мимо служивая Кошка. Схватил ее Пифик за лапу и ну каштаны выгребать из жара! Вопит Кошка не своим голосом - лапа горит. "Зачем мучаешь меня?" - вопрошает. А Пифик довольный вкушает каштаны и бурчит: "Что ты орешь? Тебя и не пойму, и слушать не желаю!"
- Довольно, довольно, Никита Моисеич, - перебил Петр. - Известно мне сие сочинение. Еще с тех пор, как ты меня грамоте учил. Басня Эзопа, переложенная Андреем Виниусом. И вот конец ее: "Так властелины руками подданных своих завоевывают земли и города в огне лютой брани". Гляди, со времен Эзоповых всё одно и то ж! Не мною, знать, заведено.
- Добавлю только пару слов, - улыбнулся Зотов. - Тот Пифик мудр и дальновиден, что позаботится о кошке. И лапу исцелит, и даст вкусить каштанов. И разом позабудется обида. И слава Пифику! Аминь.
- Хитрость не велика, - жестко молвил Петр. - Да не по мне наука обезьянья. Чуть что - орут коты и кошки. Будто заживо с них шкуру дерут. Нет, я жалую верных, умных псов!
Никита Зотов тихо удалился. Дорого обошлась бы другому такая басня к случаю. Но Зотову многое позволял Петр Алексеич. Видно, куда надежней чинов и званий - быть первым царским учителем.
Потоп великий
Не было в те времена иных помыслов и разговоров - только о кораблях. Вся Россия возводила суда! Будто услыхали о Великом потопе. Спешно строились ковчеги, дабы уцелеть в бурных водах.
И помню, чудилось мне: поднимаются повсюду огромные мачты с белыми парусами. Куда же поплывет огромный неповоротливый корабль? Не забунтует ли команда?
Но тверда рука государева - не выпустит штурвала. Какой проложит курс, таким и пойдет, кряхтя, Россия.
Лишь бы, братцы, без бурь да ураганов! Укачивает меня на крутых-то волнах - смертная тоска и скука животная.
Рассудил Петр Алексеич мудро. Мол, больше толку и порядка, если составить кумпанства - компании корабельные. Вот и поделили бояр, князей, стольников, спальников, окольничих да сокольничих на шестьдесят кумпанств. Человек по двадцать в каждом.
А главным надо всеми работами поставили Александра Петровича Протасьева. Хитер был этот окольничий!
- Надо около быть, - говаривал. - Да не так, чтобы слишком близко.
Знатная должность - главный распорядитель корабельного строительства. И знал Протасьев, как дело повести - и волю царскую исполнить, и себя не обидеть.
Перво-наперво разослал по кумпанствам предписания - какой величины закладывать судно, во сколько пушек, сколько плотников нанять, сколько кузнецов и прочих работных людей - посохи, сколько леса заготовить, сколько железа, канатов да полотна.
"Больше - оно лучше, - рассуждал Протасьев. - Лишко не пропадет. Мне в карман пойдет. Смышленому и потоп не страшен. Потом будет потоп. Что нам вода горбатая?! Не захлестнул бы царский гнев".
Неглупый был человек Александр Протасьев. Да только деньголюбивая душа не знает броду. Гибнет в пучине жадности. Еще будет случай удостовериться в этом, читатель сиих записок!
Колыбель и дом
Так уж повелось в России, что начинали строить корабли ближе к зиме. В грязь да стужу. Хоть и то верно - готовь сани летом, телегу зимой. А что есть корабль? Та же телега. Для водного пути.
Ох, мило, брат, поднимать паруса весною на кораблях новорожденных. Дивна сия картина, когда корабль из колыбели первые шаги делает! Вода его живит, ободряет. Поскрипывают свежие доски, мачты вздрагивают. Трепещут паруса. Вздыхает корабль полной грудью. И рад уже, дитятко, бежать за тридевять земель.
Идите, кораблики, с богом! Бегите, бегите…
А я на берегу обожду: милее мне твердь земная.
Корабельной колыбелью был город Воронеж. Как и год назад, при строительстве галерного флота, потянулись к нему обозы с лесом. Народу - вдвое. А суеты - и вшестеро.
Особенно в пригородной слободе Чижовке, где возводили верфь.
На речном берегу стояли печки с водяными котлами, от которых тянулись по белому песку длинные деревянные трубы. Печи топили и днем, и ночью. Валил в трубы мокрый лохматый пар. В сумерках содрогнешься - чудится, повыперли из реки змеи-драконы. Оторопь брала случайного человека.
А меж тем в трубах этих томили доски. До тех пор, пока не становились мягкими, податливыми от пара - хоть колесом гни. Такими досками обшивали крутые корабельные бока.
Стучали топоры в Чижовке. Тук-так-дак, - говорили топоры. И слышал я, чуял: нет в топоре смирения. То ли дело барабан - верный служака!
Далеко летел перестук над рекой Воронеж. И плыли по водам ее стружки. Белые, золотые. Как кораблики. Прокладывали будущей флотилии путь к Азовскому морю.
Еще в колыбели суда, а Петр Алексеич уже думал о надежном пристанище.
- Нужен им крепкий дом. Иначе будут игралищем ветров и легкою добычей для врага.
Год назад, после победы над турками, нашли матерую воду под Таганрогом. И ныне двадцать тысяч работных людей строили там корабельную гавань.
Радовался государь: "Прямо из колыбели войдут наши корабли в свой дом. Утвердятся на море Азовском! А там уж - через Керченские врата - лежит путь в Черное. О море Черном мыслим денно и нощно".
А неблизок путь корабля от колыбели к дому. Пока пройдут его корабли - возмужают.
Иноземцы
Повсюду на Воронеже слышна была речь иноземная. И голландцы, и шведы, и немцы, и датчане, и венецианцы прибыли к строительству корабельному. Русские-то мастера не знали броду в том многотрудном деле. Одна наука - хоромы срубить. Другая - чтоб они по воде ходили.
А воронежцы - ой как! - гораздо невесело взирали на чужеземцев.
- Кафтанье коротко, - плевались в кулаки. - На чулках волдыри вздыблены.
- Гляньте, православные! Бороды бриты, усы торчком! Нынче усы появились на Руси! Тьфу - пропади кошачье отродье…
- Да они траву-салат жуют! Иноемцы! Скотского, говорю вам, племени!
- Батюшки-святы! - охала притворно древняя старушонка. - Чего зря злословить бедненьких, убогоньких. Полечить бы сердешных! Есть у меня верное снадобье для иноземцев: филинова смеху четыре комка, крещенского морозу три мешка да лягушачьего подскоку десять горстей. Перетолочь меленько. От такого зелья - сразу в землю.
- Ой, бабушка, уморила! Они нас с тобой да еще семерых слободских переживут. Жилистые! Слышь, галдят, как воронье осеннее.
Да и вправду галдели иноземные мастера. До хрипоты спорили, по чьим размерам суда закладывать. У каждого свое понятие - какую брать ширину по отношению к длине, какова высота трюма, из какого дерева палубу мостить.
Чудно, право, было глядеть, как ругались они, невзирая на воронежских зевак. Один чертит корабль на белом песке. Другой, бранясь, затаптывает. Третий уже свой выводит - наилучший, по его разумению.
- Ой, передерутся! Ой, давай на кулачки! - подзадоривали слободские.
Но засвидетельствую, читатель мой, до драки не доходило. Потому, думаю, и не могли мастера разобраться, чей размер наилучший, кто в корабельной геометрии сильней.
Не дождавшись потасовки, воронежцы расходились, поругивая иноземцев. А окольничий Протасьев грозил кулаком:
- Ну-ка, толмач, переведи с православного. Куда же мы, господа, едем? Вам большие деньги жалуют, а вы всё препираетесь, по каким чертежам корабли строить! Кто в лес, кто по дрова! Телегу и без вас сладим!
- Герр Прутазиф, пужайлист, не зумняйсь, - успокаивали, как могли, голландцы. - Мы стройм лутчий корпли!
- Тфой милось, - подхватывали датчане. - Дацкий размер ошень корош! Ферни слофо!
Тут и прочие мастера вступали - Протасьев не знал, кого слушать.
- Ну вас к лешему! Стройте по разумению да быстрей! Иначе - русский кнут в подарок.
- О, йа, презент! - оживлялись иные.
- Я-я! - кивал Протасьев. - Тошно станет! Переведи им, толмач.
Конечно, мудрено сообразить, кому из мастеров довериться. Вроде бы каждый знает, как ловчее корабль сложить. Так и строились на воронежской верфи суда: и по шведским, и по голландским, и по датским размерам. Поди разбери, чей лучше. Сам государь Петр Алексеич не мог решить.
А бояре ему, конечно, советовали.
- С иноземцами ухо востро! Объегорят, батюшка. У нас какая ни на есть, а своя дорожка проторена. Чего в чужие земли заглядывать? Вот и пресветлой памяти батюшка Алексей Михайлович указывал: немецких обычаев не перенимать. Верно говорят - гусь свинье не товарищ.
- Кто тут гусь? Кто свинья?! - вскидывался Петр Алексеич. - Мало ли пустого в народе мелят! Вот ты, Ивашка, что скажешь?
Чего же тут было сказать, благие мои читатели? Одеревенел я от обилия мыслишек, закрутившихся вдруг в голове.