- Обманываешь ты меня. И дедушку обманул. И зачем только он тебя в адъютанты взял…
Вася вздохнул тяжело и, оставив уху нетронутой, побрёл из-под навеса в полевой вагончик. Быстренько разделся и, недовольный, лёг на нижнюю полку.
Вася слышал, как возвратились с ужина ребята и, тихо переговариваясь, стали стелить постели на нарах. Потом голоса смолкли.
Утомлённые дневной работой, мальчишки заснули очень скоро, и только Сенька, расположившись над Васей на верхней полке, ворочался с боку на бок, сопел и что-то бормотал себе под нос. Видимо, ему хотелось поговорить с Васей, но он решил, что тот уже спит, и не стал беспокоить. Но вот сопение прекратилось, нары перестали скрипеть. Сенька, должно быть, тоже уснул.
А к Васе сон не приходил. Он лежал с открытыми глазами и думал о планшетке, которую Сенька каждую ночь кладёт себе под подушку.
"А что, если проверить, есть ли там письмо…" Мысль эта не давала Васе покоя.
Он осторожно поднялся с постели и запустил руку под Сенькину подушку. Нащупал там планшетку и потянул её вниз.
На маленьком столике возле окна лежал карманный фонарик. Вася включил свет и стал проверять, что лежит в планшетке. Там лежали цветные карандаши, тетрадка с картой, на которой был обозначен кружочками весь путь, пройденный пионерскими тачанками, и письмо в голубом конверте.
Первым делом Вася прочёл обратный адрес. Адрес на конверте выведен фиолетовыми чернилами красиво и ясно. Сеньке при всём старании так не написать, да и фиолетовых чернил у него нет. Никаких сомнений - почерк принадлежит Чапаеву. На конверте видна чёрная круглая печать. На печати изображена звезда с серпом и молотом, внизу чётко написано: "Москва". Не мог же Сенька сам себе из Москвы письмо послать! Он там никогда не был, и родных в столице у Сеньки нет.
"Выходит, не соврал Дед-Мороз, - обрадованно подумал Вася. - А я-то ему не верил… Надо переписать адрес и дедушке показать. Теперь никто - ни дедушка, ни Кукарекин из Сормовки, ни другие ребята - не будет надо мной смеяться".
Он переписал на листочек московский адрес Чапаева и спрятал письмо в планшетку. Потом на цыпочках приблизился к Сенькиной постели, сунул планшетку под подушку и со спокойной душой лёг спать.
Всю ночь Васе снился Чапаев на тачанке, а ещё - белогвардейский офицер, тот самый, который однажды уже являлся к нему во сне и саданул Васе саблей, по руке. Прошлый раз Вася растерялся, не смог дать отпор белогвардейцу. Зато теперь тот получил сполна. Вася ударил длинной очередью из пулемёта. Офицер вздрогнул, закричал "Караул!" и провалился в чёрную пропасть. А Вася вместе с Чапаевым помчался на тачанке дальше…
ТЕЛЕГРАММА САМОМУ СЕБЕ
Когда Вася проснулся, ребят в полевом вагончике уже не было.
Он распахнул дверь и увидел возле рокочущих комбайнов председателя колхоза. Товарищ Морозов вскинул над головой флажок и громко скомандовал:
- Поехали!
Это был приказ о начале наступления.
По золотым волнам ржи, следуя за комбайном Васиного отца, поплыли с рокотом другие степные корабли. Над каждым из них закружились, замельтешили крохотные обрезки соломы и белёсые пушинки. Грузовые автомобили подъезжали к комбайнам, шофёры до краёв наполняли кузова янтарным зерном, укрывали его брезентом и сразу же отчаливали обратно.
На просёлочных дорогах, по которым ещё совсем недавно летали пионерские тачанки, теперь мчались машины. Они везли на элеватор первое зерно нового урожая. Позади машин длинным сизым хвостом тянулась пыль, поднимаясь чуть ли не до самого неба.
Выполняя дедушкино поручение, одна из тачанок носилась около крайних домов села, на том участке, где пшеничное поле подступало к колхозному саду. Пионерские дозорные организовали там настоящее гонение - с трещотками и кнутами - на коз и поросят, которые всё норовили залезть в пшеницу.
Другая тачанка стояла у дорожной обочины возле щита с надписью: "Пионерский пост охраны урожая". Там, на перекрёстке двух дорог, ведущих в село и на элеватор, пионеры дежурили вместе с дедушкой Анисимом. В руках у одних желтели маленькие флажки. Другие размахивали молотками с длинными рукоятками.
Вот показался грузовик с зерном. Мальчишка выбежал на дорогу, поднял флажок. Грузовик остановился. Ребята с молотками подбежали к нему и стали осторожно, словно врач больного, выстукивать борта - нет ли где трещины, через которую может просочиться зерно. Дедушка Анисим тоже постучал молотком. Потом подошёл к шофёру, о чём-то поговорил с ним, и машина поехала дальше. Раз отпустили так быстро, значит, кузов у грузовика в порядке, вполне "здоров".
Зато с шофёром другой машины, остановленной пионерами на дороге, дедушка Анисим имел суровый разговор. Ребята заметили, что зерно в кузове ничем не укрыто. Надо было привезти брезент, и пионерская тачанка тут же помчалась в село.
Вася просился, чтобы его поставили в дозор у дороги. Но дедушка дал ему и Сеньке другое задание - следить, как идёт работа в поле, не остаются ли после уборки колоски на земле или в копнах соломы, не нужна ли комбайнерам срочная помощь.
В конце каждого рабочего дня Вася отвозил председателю в правление сводку о ходе уборки, о передовиках и отстающих.
Пионерка Тома Бесхатнева отвечала за выпуск двух газет. Одна называлась "Молния", потому что с молниеносной быстротой давала разные срочные сообщения об уборочной. Вторая - "На крючок" - выходила с рисунками, где в смешном виде изображались бездельники и неумехи.
Самой Томе, конечно, было не управиться сразу с двумя газетами. Ей помогали Сенька и Вася, а еще бригадный учётчик с комсомольским значком на груди. Он-то лучше всех знал, кто как трудится и сколько хлеба скашивается. Три раза в день - утром, днём и вечером - Тома брала у него свежие сведения и перепечатывала их на машинке. Получалась газета "Молния". Они с Васей вывешивали её на стенке полевого вагончика, чтобы каждый мог прочесть, как идёт уборка урожая.
В полдень пионеры-дозорные приезжали на полевой стан обедать. Дедушка Анисим всегда был с ними. Он внимательно читал "Молнию" и делал для себя какие-то выписки в тетрадь.
- Зачем это ты, дедушка, всё пишешь и пишешь? - спросил Вася. - Тебе учительница велела?
- Я же не школьник, - улыбнулся дедушка. - Никто мне не велел. Я сам себе такую команду дал: написать Чапаеву, как наши люди в поле работают. Спасибо тебе, Васятка, за адрес чапаевский. Теперь есть кому письма писать.
- Когда ещё это письмо дойдёт! Ты, дедушка, лучше телеграмму ему пошли. Она как молния летит!
- Так-то оно так. Но ведь телеграммы посылаются в каких-то особых случаях. А у нас пока всё нормально.
- Разве это нормально - одни хорошо работают, а другие кое-как?
- Ты, внучек, верно подметил. Не мешало бы отстающих до передовых подтянуть, потом Чапаеву написать. А что, если мы их телеграммами будем подтягивать? Пропесочим как следует, чтобы трудились - не ленились! Лихо придумал, а?
- У тебя голова, дедушка, как у нашей учительницы…
И стал дедушка Анисим с того дня диктовать телеграммы. Тома перепечатывала их на машинке и рассылала с Васей на тачанке.
Телеграммы были двух "сортов". Одни - приятные, другие - неприятные. На неприятных вверху печаталось крупными буквами: "СРОЧНАЯ, ТРЕВОЖНАЯ". Адресовалась такая телеграмма тем, кто хуже всех работал. Вася заметил: прочитает её в поле тракторист, комбайнер, шофёр либо ещё кто, уши у него сразу сделаются красными, как петушиный гребешок. Ничего приятного от таких телеграмм не жди. Да и развозить их тоже мало радости.
Иное дело телеграмма с грифом: "СРОЧНАЯ, ДВУХСТРОЧНАЯ". Прежде чем вручить Васе такую телеграмму, Тома поднимала над полевым вагончиком флаг трудовой славы. Вася получал телеграмму и мчался с ней на тачанке к победителю, вручал двухстрочное поздравление, подписанное лично председателем колхоза товарищем Морозовым: "В вашу честь мы флаг подняли, чтоб всегда вы побеждали!"
Васин отец каждый день перевыполнял норму. И Вася отвез ему уже девять телеграмм. На борту его комбайна Сенька Дед-Мороз нарисовал масляными красками девять победных звёзд - за каждую телеграмму по звёздочке! Вася гордился отцом и сам старался так выполнять свои задания, чтобы колхозники были довольны.
За эти жаркие дни Вася загорел и стал похож, как сказал отец, на настоящего "солдата хлебного фронта".
- А вот эту телеграмму, - сказала однажды Васе Тома Бесхатнева, - товарищ Морозов просил срочно доставить в село. Улица и номер дома там указаны. Спеши!
Вася не стал рассматривать адрес. Прыгнул в тачанку и галопом погнал лошадь. И, лишь подъезжая к селу, раскрыл телеграмму, чтобы узнать, на какую же улицу сворачивать.
На телеграмме под словами "СРОЧНАЯ, ДВУХСТРОЧНАЯ" были указаны родная Васина улица и номер его родного дома.
"Не может быть! - не поверил своим глазам Вася. - Тома что-то напутала. С девчонками это случается…"
Но под адресом чёткими буквами было напечатано:
"Вручить Васе Климову - октябрёнку и его маме - лучшей колхозной доярке".
Вася удивлённо воскликнул:
- Надо же! Выходит, я сам себе везу телеграмму. Чудо-юдо!
Он не удержался и прочёл: "Благодарим мы Вас, ударницу-доярку, за Васю Климова и за его тачанку!"
От смущения уши у Васи вдруг вспыхнули.
Оказывается, уши краснеют не только от неприятных телеграмм.
КРОШКА - ТОЖЕ ХЛЕБ
Сенька Дед-Мороз привёз на тачанке прямо из сельской пекарни в полевую бригаду пять караваев хлеба.
Караваи были пахучие и мягкие. Когда комбайнеры, а следом за ними и ребята брали их в руки, то чувствовали лёгкость и теплоту недавно испечённого хлеба.
Дедушка Анисим тоже взвесил каравай на ладонях и сказал:
- Хлеб наш насущный - белый да вкусный! Худ обед, когда хлеба нет.
Он каждому отрезал по большому ломтю, а тётя Капа налила из котла в тарелки мясного супа. Мальчишки хлебали деревянными ложками суп и чмокали от удовольствия.
Комбайнеры, пообедав, отправлялись к машинам, пионеры - перед уходом в дозор на дороги - отдыхали. Вася с Сенькой от нечего делать стали лепить человечков из хлебных остатков. У Сеньки человечек получился похожим на лопоухого Чебурашку, а у Васи он оказался совсем без ушей, зато с руками, сделанными из двух спичек.
Вася восхищенно разглядывал хлебного человечка и хвастался:
- Мой лучше. Видишь, как руки растопырил…
- Чучело огородное. Ни глаз, ни ушей. Одни палочки.
- А у твоего одни уши. Ему что, собака руки-ноги поотрывала? - засмеялся Вася и потянулся к недоеденному ломтю. - Я могу и лошадь слепить. А ещё тачанку. Вот!
Но дедушка Анисим грозно стукнул ложкой по столу:
- Цыц! Ишь забаву нашли - добро на ерунду переводить. Беречь хлеб надобно. Он великим трудом добывается и всех нас кормит. А вы его на чучело…
- Мы же не хлеб. Мы же крошки…
- Крошка - тоже хлеб. А хлеб, было б вам известно, всему голова. Даже крошка хлеба не свалится с неба. - И, обернувшись к Сеньке, хмуро добавил: - Видел бы ты, как в голодный год каждую крошку…
Не договорил, вынул трубку из кармана, но курить не стал. Осуждающе взглянул на своих притихших адъютантов и, вздохнув, сказал:
- Так было… Клянусь хлебом!
РАССКАЗ ЧАПАЕВЦА АНИСИМА КЛИМОВА
Представлю, как люди в голодный год жили - и сердце колет… Вовек не забуду… Мы тогда в поволжских да уральских степях белогвардейское войско в пух и прах разгромили. Вышел приказ по армии: всем на трудовой фронт, на борьбу с голодом и разрухой! Вместо винтовок - лопаты. Одни чапаевцы на Каспий-море подались, на нефтяные промыслы. Другие - за Урал, железную дорогу строить. А нашей тачанке велено было в родные места возвращаться, хлеб сеять. Выдали каждому на дорогу по десяти воблин и по три ржаных сухарика. Воблу-то мы ещё в пути съели, а сухарики приберегли для дома, для семьи. Знали, какой страшный голод в Поволжье…
Путь наш вблизи города Балаково проходил. Вспомнили, что там чапаевская семья живёт, и свернули к ним в гости. Родителей Василия Ивановича - Ивана Степановича и Екатерину Семёновну - застали в тяжёлом расстройстве. Они возле кровати печальные сидели. А в кровати дети больные - Саша, Аркаша и Клава.
"Что с ними?" - спросил я Ивана Степановича.
А он вместо ответа показал мне в горсти мякину, с опилками перемешанную. Оказалось, что мука в доме ещё зимой кончилась и приходится из этой несъедобной смеси лепёшки печь.
"Нам-то, взрослым, ещё ничего, - сказал Иван Степанович. - А детский желудок опилок не переваривает. Им хотя бы крошечку хлебную…"
Мы удивились: как же так - дети героя, прославленного полководца, который за новую жизнь в бою погиб, без куска хлеба сидят, опилками питаются?! Не дело это!
"Сходили бы, - говорим, - в Совет, сказали бы, кто вы такие есть, вам бы непременно муки дали. Семьям погибших полагается…"
Иван Степанович на это ответил так:
"Не один наш Василий голову за Советскую власть сложил, много семей без кормильцев осталось. И каждой семье хлеб полагается. Да где его взять, хлеб-то, в голодный год? В Совете - ни крошки. У всех беда, и у нас беда. Не отделяем себя от всех прочих…"
Уходя, вынули мы из заплечных мешков солдатские сухарики, какие были, и на тарелку положили. Все до единого! Старик Чапаев отказываться стал. Мы настояли. И он сказал:
"Себе бы не взял. А дети… Мы с Семёновной на своём веку пожили. А у них вся жизнь впереди. Хорошо, если сухарики ваши внучат на ноги поставят".
Тут он взял осторожненько один сухарик и на ладони взвесил.
"Хлеб-то лёгонький, - сказал, - а великую весомость имеет. Жизнь человеческая на нём держится…"
Позже стало мне известно - родители Василия Ивановича в голодный год умерли. Но внучат своих уберегли. Выжили они. Сухарики наши, думается, тут свою роль сыграли.
Истинную правду чапаевский родитель сказал тогда: на хлебе человеческая жизнь держится.
Дедушкина трубка не дымилась, а он всё сосал и сосал её, забыв обо всём. Вася с Сенькой сидели с опущенными головами и не знали, как поступить им теперь с хлебными человечками. Оба чувствовали себя виноватыми.
- Нет нам прощения за это! - взволнованно сказал Сенька Дед-Мороз.
А Вася выдернул спичечные руки у своего человечка и, разжёвывая его, пролепетал смущённо:
- Честное-расчестное - не будем больше. Ни одной крошки!
- Нет позора хуже, - сказал дедушка, - чем потерять собранный хлеб: либо колос в поле, либо крошку за столом. Человек своим трудом даёт хлебу жизнь, и хлеб каждому из нас прибавляет сил. Поэтому и считают люди, что есть на земле две самые священные клятвы. Одна - "Клянусь матерью!", другая - "Клянусь хлебом!". Кто забывает священную клятву, тот низкий человек и не достоин уважения. - Дедушка указал взглядом на хлебное поле и добавил с нежностью: - Видите, какой низкий поклон нам хлеб отдаёт. За работу благодарит. И надеется, что ни единому зёрнышку в колосе не дадим погибнуть. Не так ли?
- Так точно, дедушка Анисим! - ответил Сенька. - Клянусь хлебом!
И Вася тоже сказал:
- Клянусь хлебом!
ЗАРНИЦА-ОЗОРНИЦА
После дневной духоты вечером пришла прохлада. Мальчишки выпрягли взмыленных коней из тачанок, поскакали через степь в сторону речки Весёлки.
Вася сидел впереди Сеньки и, припав грудью к конской шее, крепко держался за рыжую гриву. Они оба всю дорогу били пятками по лошадиным бокам и потому прискакали к водопою раньше других.
Поить Буланого Сенька доверил Васе, сам же потом стал купать коня. Такого малыша, как Васька, да к тому же не умеющего плавать, пускать на середину реки было опасно.
Обиженный Вася отошёл подальше от водопоя. Разделся, положил бельё возле дедушки Анисима, сидевшего на бугорке, полез в воду.
Вода была как парное молоко, ласковая и тёплая. Вася на бултых алея всласть. Но и этого показалось мало. Он зажал пальцами нос и уши и стал нырять. Окунулся раз, другой, третий. Мог бы окунуться и ещё. Помешал сердитый дедушкин голос:
- Васятка, марш обратно! Накупался, поди, до чертенят в глазах.
Вася послушно вылез из воды. Вытер лицо рубахой и уселся рядом с дедушкой на не остывший ещё песок.
С бугра они наблюдали, как мальчишки моют лошадиные спины, слушали задорное кваканье лягушек на противоположном берегу, следили за полётом стаи уток над речкой.