Эмили задохнулась от ужаса. Она так надеялась, что будет спать с тетей Лорой. Спать с тетей Элизабет! Это казалось каким-то страшным испытанием. Но протестовать она не осмелилась. Вдвоем они поднялись в большую, мрачную спальню с темными, некрасивыми обоями (уж их-то никакими усилиями нельзя было бы превратить в сказочную ширму), с высоким черным комодом, увенчанным маленьким зеркалом на шарнирах (оно располагалось так высоко, что в нем не могло быть никакой "Эмили в зеркале"), с плотно закрытыми окнами за темно-зелеными шторами, с высокой кроватью под темно-зеленым пологом, на которой лежала громадная, удушающая перина и высокие, жесткие подушки.
Эмили стояла неподвижно и озиралась.
- Что же ты не раздеваешься? - спросила тетя Элизабет.
- Я… не хочу раздеваться при вас, - запинаясь, выговорила Эмили.
Тетя Элизабет холодно взглянула на нее сквозь очки.
- Раздевайся… сейчас же, - сказала она.
Эмили повиновалась, трепеща от гнева и стыда. Это было ужасно! Раздеваться, когда тетя Элизабет стоит и смотрит на нее! Возмущение, вызванное этим, невозможно было выразить словами. Еще тяжелее оказалось прочесть молитву в присутствии тети Элизабет. Эмили чувствовала, что молитва, произнесенная в таких обстоятельствах, не принесет никакой пользы. Папин Бог казался в эту минуту очень далеко, и она подозревала, что Бог тети Элизабет очень похож на Бога Эллен Грин.
- Забирайся в постель, - сказала тетя Элизабет, откидывая одеяло.
Эмили взглянула на плотно занавешенное окно.
- Разве вы не откроете окно, тетя Элизабет?
Тетя Элизабет посмотрела на Эмили так, словно та предложила снять с дома крышу.
- Открыть окно - и впустить ночную сырость! - воскликнула она. - Разумеется нет!
- Мы с папой всегда держали окно открытым, - воскликнула Эмили.
- Неудивительно, что он умер от чахотки, - сказала тетя Элизабет. - Ночной воздух - это яд.
- А какой воздух есть ночью, кроме ночного? - спросила Эмили.
- Э-ми-ли, - сказала тетя Элизабет ледяным тоном, - ложись в постель.
Эмили легла, но было совершенно невозможно уснуть, лежа в этой громадной постели, которая, казалось, проглотила ее, с этим чернеющим над головой пологом, не видя нигде ни проблеска света… да еще тетя Элизабет лежит рядом, длинная, неподвижная, костлявая.
"Такое чувство, словно я в одной постели с каким-то грифоном, - подумала Эмили. - О-о-ох, я заплáчy… я знаю, что заплáчy".
Отчаянно, но напрасно боролась она со слезами - удержать их было невозможно. Она чувствовала себя ужасно одинокой в этой пугающей темноте, с окружающим ее чужим, враждебным миром… так как теперь он стал казаться враждебным. А еще откуда-то доносился такой странный, таинственный, заунывный звук - далекий, но отчетливый. Это был шум моря, но Эмили не знала, откуда несется этот звук, и он пугал ее. О, где ее прежняя маленькая кроватка… о, где папино, чуть слышное дыхание в спальне… о, где дружелюбное мерцание таких знакомых звезд, посылающих свои лучи прямо в ее раскрытое окно! Она должна вернуться обратно… она не может оставаться здесь… здесь она никогда не будет счастлива! Но не существовало никакого "обратно", в которое можно было бы вернуться… не было дома… не было папы… Громкое рыдание вырвалось из ее груди… за ним последовало другое… и еще одно. Было бесполезно стискивать руки и сжимать зубы, и закусывать ими изнутри щеки… природа, одолев гордость и решимость, взяла свое.
- О чем ты плачешь? - спросила тетя Элизабет.
Сказать по правде, тете Элизабет было так же неудобно и неприятно, как самой Эмили. Она не привыкла делить с кем-либо постель; спать с Эмили ей хотелось ничуть не больше, чем Эмили спать с ней. Но представлялось совершенно невозможным уложить ребенка одного в какой-нибудь из больших уединенных комнат Молодого Месяца. Лора всегда спала очень чутко, ее было так легко разбудить, а дети - во всяком случае, Элизабет Марри от кого-то слышала об этом - вечно брыкаются во сне. Так что не оставалось ничего другого, кроме как взять Эмили к себе в постель; а теперь, когда она пожертвовала собственными удобствами и привычками, чтобы исполнить обременительный долг, этот неблагодарный и неприятный ребенок выражает недовольство!
- Я спросила тебя, Эмили, о чем ты плачешь? - повторила она.
- Я… тоскую по дому… наверное, - всхлипнула Эмили.
Тетя Элизабет была раздосадована.
- Твой прежний дом вовсе не стоит того, чтобы о нем тосковать, - сказала она резко.
- Он… он не был так хорошо обставлен… как ваш, - продолжала всхлипывать Эмили, - но… там был… папа. Наверное, тетя Элизабет, я тоскую о папе. Разве вам не было ужасно одиноко, когда ваш папа умер?
Элизабет Марри невольно припомнила смешанное со стыдом и старательно подавляемое чувство облегчения, которое испытала, когда умер старый Арчибальд Марри - величественный, нетерпимый, властный старик, который всегда правил в Молодом Месяце железной рукой, а в последние пять лет, тяжело больной, отравил существование всем членам семьи своей мелочной тиранией. Разумеется, все пережившие его Марри вели себя безупречно, и вполне прилично проливали слезы, и опубликовали в газете длинный некролог, преувеличенно восхвалявший достоинства покойного. Но испытывал ли кто-нибудь искреннее сожаление, провожая Арчибальда Марри в могилу? Элизабет не понравилось это воспоминание, и она рассердилась на вызвавшую его Эмили.
- Я покорилась воле Провидения, - сказала она холодно. - Эмили, ты должна раз и навсегда понять одно: тебе следует проявлять благодарность, быть послушной и доказать, что ты ценишь все, сделанное для тебя. Я не желаю слез и жалоб. Что ты стала бы делать, если бы у тебя не было друзей, которые взяли бы тебя к себе? Ответь мне на этот вопрос.
- Наверное, умерла бы от голода, - признала Эмили, и в тот же миг перед ней возникло пугающее видение: она лежит мертвая и выглядит совсем как на картинках, которые однажды видела у Эллен Грин в одном из миссионерских журналов, где были изображены жертвы голода в Индии.
- Не совсем так… но тебя отправили бы в какой-нибудь сиротский приют, где, вероятно, держали бы впроголодь. Ты не представляешь, чего ты избежала. Тебя взяли сюда, в хороший дом, где о тебе будут заботиться и должным образом воспитывать.
Эмили не совсем понравилось, как звучит "должным образом воспитывать". Но она смиренно ответила:
- Я знаю, что это было очень благородно с вашей стороны, тетя Элизабет, привезти меня в Молодой Месяц. Но я недолго буду вам обузой. Я скоро стану взрослой и смогу сама зарабатывать себе на жизнь. Как вам кажется, тетя Элизабет, с какого возраста человек может считаться взрослым?
- Тебе нет необходимости думать об этом, - резко отозвалась тетя Элизабет. - У женщин в семье Марри никогда не было необходимости самим зарабатывать себе на жизнь. Все, чего мы требуем от тебя, это быть послушным и довольным жизнью ребенком и вести себя с подобающим благоразумием и скромностью.
Эмили показалось, что выполнить это требование будет ужасно трудно.
- Я постараюсь, - сказала она, внезапно решив проявить героизм, как героиня одного из недавно прочитанных рассказов. - Может быть, это все же будет не очень трудно, тетя Элизабет, - Эмили случайно вспомнила выражение, которое однажды слышала от папы, и решила, что представляется удобный случай его употребить, - вы ведь знаете: не так страшен черт, как его малюют.
Бедная тетя Элизабет! Слышать во мраке ночи такие речи от маленького нежеланного гостя, вторгшегося в ее упорядоченную жизнь и мирную постель! На какое-то мгновение она буквально онемела, а затем, с ужасом в голосе, воскликнула:
- Эмили, никогда больше не повторяй этого!
- Хорошо, - согласилась Эмили кротко. - Но, - с вызовом добавила она, - думать так я буду и дальше.
- А теперь, - сказала тетя Элизабет, - я хочу сказать, что если ты привыкла беседовать ночи напролет, то я - нет. Я велела тебе засыпать и надеюсь, что ты послушаешься меня. Доброй ночи.
Тон, которым тетя Элизабет произнесла "доброй ночи", мог испортить лучшую на свете ночь. Но Эмили больше не двигалась и не всхлипывала, хотя еще какое-то время беззвучные слезы продолжали ручейками бежать по ее щекам в темноте. Она лежала очень тихо, и тетя Элизабет, решив, что ребенок спит, вскоре уснула сама.
"Интересно, есть ли еще кто-нибудь на свете, кроме меня, кто сейчас не спит? - думала Эмили, испытывая мучительное чувство одиночества. - Если бы только со мной здесь была Задира Сэл! Ее не так приятно обнимать, как Майка, но все же это было бы лучше, чем никого. Где она? Покормили ее на ночь или нет?"
Тетя Элизабет вручила корзинку с Задирой Сэл кузену Джимми, раздраженно проронив: "Вот… позаботься об этой кошке", - и Джимми унес ее. Куда он ее дел? А вдруг Задира Сэл выберется на волю и убежит домой? Эмили слышала, что кошки всегда возвращаются домой. Как ей хотелось, чтобы она сама могла выбраться из этой постели и убежать домой! Мысленно она представила, как стремительно бежит вместе со своей кошкой по темным дорогам, освещенным лишь светом звезд, к маленькому домику в низине… назад, к леди-березкам, к Адаму и Еве, к Майку, к старому креслу с подголовником, к ее милой маленькой кроватке, к открытому окну, у которого пела ей Женщина-ветер и из которого на рассвете можно было видеть дымку, голубеющую на знакомых холмах.
"Наступит ли когда-нибудь утро? - думала Эмили. - Может быть, утром будет не так плохо".
И в эту минуту… она услышала за окном Женщину-ветер… услышала негромкий шепот июньского ночного бриза - нежный, дружеский, полный любви.
- Ах, дорогая, ты там, за окном? - прошептала она, протягивая руки. - Как я рада тебя слышать! Ты такой добрый друг, Женщина-ветер. Вот мне уже и не одиноко. Да и вспышка приходила сегодня! А прежде я боялась, что в Молодом Месяце она никогда не придет.
Душа Эмили вдруг вырвалась из неволи тяжелой перины, мрачного балдахина и наглухо закрытых окон. Она была на открытом воздухе вместе с Женщиной-ветром и другими ночными бродягами: светляками, мотыльками, ручьями, облаками. По широким морям волшебных грез путешествовала она, пока не причалила к берегу снов и не заснула глубоко и крепко на высокой, жесткой подушке под нежное и пленительное пение Женщины-ветра в плюще, увившем старый дом Молодого Месяца.
Глава 7
Книга прошлого
Первые суббота и воскресенье после приезда в Молодой Месяц навсегда остались в памяти Эмили как самое замечательное время - настолько были они заполнены новыми и по большей части восхитительными впечатлениями. Если правда, что мы "считаем время биениями сердца" за эти два дня Эмили прожила два года. Все вокруг казалось чудесным, начиная с того самого момента, когда она спустилась по длинной лестнице, до блеска отполированной временем, в квадратную переднюю, заполненную мягким розовым светом, который лился в нее через красные стекла парадной двери. Эмили с восторгом смотрела сквозь эти стекла. Какой странный, завораживающий, красный мир лежал перед ней! С таким необыкновенным красным небом! Она подумала, что так, должно быть, будет выглядеть небо в Судный день.
Было некое очарование в обстановке старинного дома - очарование, которое Эмили остро чувствовала и на которое откликалась, хотя была слишком юной, чтобы понять, в чем оно заключается. Это был дом, где когда-то жили невесты, матери, жены, и дух их любви по-прежнему витал в нем, все еще не изгнанный из его стен стародевическими привычками новых хозяек - Элизабет и Лоры.
"Да ведь я… полюблю Молодой Месяц!" - подумала Эмили, глубоко пораженная этой неожиданной мыслью.
Тетя Лора накрывала к завтраку в кухне, которая в сиянии утреннего солнца выглядела яркой и веселой. Даже черная дыра в углу потолка уже не была пугающей, а стала самым обычным лазом на кухонный чердак. А на служившей порогом плите из красного песчаника сидела Задира Сэл, прихорашивая свой мех с таким довольным видом, словно жила в Молодом Месяце всю жизнь. Эмили не знала, что Сэл в то утро уже испила восторг схватки с равными себе по положению, раз и навсегда поставив амбарных кошек на место. Большой желтый "котяра" кузена Джимми получил ужасную трепку и лишился нескольких фрагментов своей "анатомии", а надменная черная кошка, которая была очень высокого мнения о себе, решила, что если эта серо-белая, с узкой мордочкой, явившаяся неизвестно откуда, намерена остаться в Молодом Месяце, то она здесь задерживаться не собирается.
Эмили схватила Сэл в объятия и радостно поцеловала - к ужасу тети Элизабет, которая в эту минуту подходила к двери со стороны летней кухни с тарелкой горячего, еще шипящего бекона в руках.
- Чтобы я больше не видела, что ты целуешь кошку, - распорядилась она.
- Хорошо, - охотно согласилась Эмили. - Я буду целовать ее только тогда, когда вы меня не видите.
- Без дерзостей, мисс. Ты не должна вообще целовать кошек.
- Но, тетя Элизабет, я, разумеется, не целую ее в мордочку. Я поцеловала ее только между ушками. Это так приятно… не хотите попробовать разочек, чтобы убедиться?
- Довольно, Эмили. Ты сказала вполне достаточно. - И тетя Элизабет величественно проследовала в кухню, а Эмили на миг глубоко огорчилась. Она чувствовала, что обидела тетю Элизабет, но как и почему - понятия не имела.
Однако то, что она видела вокруг, было слишком интересным, чтобы долго тревожиться из-за тети Элизабет. Самые соблазнительные запахи доносились из летней кухни - маленького домика с покатой крышей, в котором ставили на лето кухонную плиту. Его стены, как и стены большинства построек в Молодом Месяце, густо заросли плющом. Справа от него располагался "новый" сад; в цвету он выглядел великолепно, но все же производил впечатление довольно заурядного, поскольку там кузен Джимми, в совершенно современном духе, выращивал зерно на широких открытых полянках между прямыми рядами стройных, не отличающихся друг от друга, деревьев. Зато по другую сторону ведущей к амбару дорожки, прямо за колодцем, раскинулся "старый" сад, тот самый, где, по словам кузена Джимми, росли водосборы. Старый сад был восхитительным местом, где деревья выросли так, как им заблагорассудилось, и каждое имело свои форму и размер, не такие, как у его соседей, и где их корни обвивал плющ-голубоглазка, а возле серого дощатого забора буйно разрослась дикая розолистная малина. Напротив двери дома между двумя садами на невысоком зеленом склоне под огромными белыми березами стояли большие амбары Молодого Месяца, а за новым садом, петляя, вилась вверх по холму прелестная узкая красная дорога и, казалось, на его вершине упиралась концом прямо в ярко-голубое небо.
Со стороны амбаров появился кузен Джимми с полными до краев молочными ведрами в руках, и Эмили отправилась вместе с ним за летнюю кухню, где среди высоких бальзамических пихт стояла молочня. Такого восхитительного места, как эта молочня, Эмили никогда не видела и даже не могла вообразить. Это был маленький снежно-белый домик с серой крышей, испещренной подушечками мха, похожими на пухлых бархатно-зеленых мышек. Надо было спуститься по шести каменным ступенькам, на которые со всех сторон наступали папоротники, открыть белую застекленную дверь и спуститься еще по трем ступенькам. И тогда вы оказывались в чистом, сыром, пахнущем землей, прохладном помещении с земляным полом, с окнами, затененными нежным изумрудом молодых побегов плюща, и с протянувшимися вдоль стен широкими деревянными полками, на которых стояли большие, неглубокие чаны из блестящей коричневой глины, полные молока, покрытого жирной желтой пенкой.
Там кузена Джимми уже ждала тетя Лора. Она разлила свежее молоко в пустые чаны, а затем сняла сливки с некоторых из ранее наполненных чанов. Эмили подумала, что снимать сливки - очень приятное занятие, и ей захотелось попробовать сделать это самой. Ей также захотелось тут же сесть и составить описание этой очаровательной молочни; увы, амбарной книги больше не существовало… но все же она могла написать об этой молочне мысленно. Этим, присев на трехногий табурет в темном углу, она и занялась. Она сидела так тихо, что Джимми и Лора забыли про нее и ушли, а потом им пришлось добрых четверть часа искать ее. Из-за этого завтракать сели позднее обычного, что очень рассердило тетю Элизабет. Но Эмили к тому времени составила совершенно точную фразу, описывающую ясный, хоть и тусклый зеленый свет, заполнявший молочню, и была так этому рада, что не обратила внимания на сердитые взгляды, которые бросала на нее тетя Элизабет.
После завтрака тетя Элизабет объявила Эмили, что отныне одной из ее обязанностей будет каждое утро выгонять коров на пастбище.
- У Джимми сейчас нет батрака, и ты поможешь ему сэкономить немного времени.
- Не бойся, - добавила тетя Лора, - коровы так хорошо знают дорогу, что пойдут сами. Тебе придется только пойти следом за ними и закрыть ворота.
- Я не боюсь, - сказала Эмили.
Но она боялась. Она ничего не знала о коровах, однако была полна решимости не дать Марри заподозрить, что среди Старров встречаются трусы. Так что - с сердцем, стучащим как паровой молот - она храбро направилась к пастбищу и нашла, что тетя Лора ее не обманула и коровы вовсе не такие уж свирепые животные. Они степенно шагали впереди, так что ей пришлось только проследовать за ними через старый сад, а затем через заросли молоденьких кленов, где по сторонам извилистой, заросшей папоротниками тропинки напевала, выглядывая из-за ветвей, Женщина-ветер.
Эмили помедлила у ворот пастбища, стараясь охватить жадным взглядом все подробности пейзажа. Старое пастбище тянулось цепочкой небольших круглых зеленых лощин прямо до знаменитого озера Блэр-Уотер, почти совершенно круглого, с травянистыми, без единого деревца, берегами. За ним открывался вид на долину Блэр-Уотер, где тут и там расположились фермерские домики, а дальше раскинулись необъятные просторы залива с бегущими по ним белыми барашками волн. Эмили казалось, что это зачарованная земля зеленых теней и голубых вод. С места, на котором она стояла, был виден и отгороженный низкой каменной оградой уголок пастбища, где находилось маленькое частное кладбище Марри. Ей очень хотелось пойти и осмотреть его, но она боялась выйти на пастбище.
- Непременно схожу туда, как только поближе познакомлюсь с коровами, - решила она.
Далеко справа, на хребте крутого маленького холма, поросшего молодыми березами и елями, стоял дом, который озадачил и заинтриговал Эмили. Он был серым, потрепанным непогодой, но не выглядел старым. Его так и не достроили: крыша была покрыта дранкой, но стены не обшиты досками, а окна заколочены. Почему его так и не достроили? Это был бы такой хорошенький маленький домик… домик, который можно было бы любить… домик, где были бы красивые стулья, и уютные камины, и книжные шкафы, и прелестные пушистые, мурлыкающие кошки, и укромные уголки… Она тут же назвала его Разочарованным Домом и в следующие месяцы провела немало часов, достраивая и меблируя его в воображении так, как он должен быть достроен и меблирован, и придумывая подходящих людей и животных, чтобы поселить их в нем.