*
Письмо взбудоражило ребят. Им снова захотелось приняться за какое-нибудь дело, но подходила зима, а какие могут быть дела в зимнее время.
- Надо к весне что-либо смастерить, - говорил Митька, шагая по примерзшей земле: - только такое сделать, чтоб наверняка. И чтоб больше не драли.
- Поучиться б эту зиму как следовает, - затянул свое Петька: - а то прямо перед ребятишками стыдно. Дразнют, как на улицу выйду. Ни тебе поиграть с ними, ни подраться. А вчера, знаешь, Сережка Панфилов что ляпнул?
- Ну?
- Ты, говорит, в пионеры записался, я, говорит, знаю. Красный галстук у тебя есть, да только отец-то твой этим галстуком тебя отмочалил.
- Вот дьявол! Откуда ж?
- А лих его знает. Должно, мамка соседке сказала, та другой, а там и пошло. А дальше он так говорит: ты, говорит, пионер, так показуй другим пример. А ты вон неучем ходишь. Читаешь, как коза - мэ-мэ-мэ…
- И при всех? - ужаснулся Митька.
- Не было никого при этим разговоре. Я ему сказал: будешь, говорю, звонить - я те в уши такого трезвону напущу. Помалкивай, пока цел.
- Ну, а он?..
- Маленько испугался, только рази он смолчит? Рази стерпит?
- Проходу ребята не дадут.
- Да, тогда уж нос подальше.
- И что это за беда такая! - после долгого молчания начал Петька. - Кажись, отец у меня ничего, мужик хозяйственный, работяга, понимает, что к чему, а вот в этим месте уперся как бык и ни тпру ни ну. Как что, так сейчас сапоги на печь, книги под лавку, сиди, говорит, и молчи. И что ему эта школа далась?
- А знаешь, какая моя думка об этим? Стыдно ему, что сам он малограмотный, - сказал Митька. - Завистно ему, что сын больше его знать будет, ну он и кобенится.
- А что ж. Похоже на правду. Только пользы он своей не знает. Коли ему поздно учиться, так мне в самую пору. Вырасту - помощником буду. Где что по хозяйству получше сделать - я книгу почитал - и ладно.
- Понимать-то он понимает, да влезло ему в башку полено и торчит.
- Однако надо книжки почитать, что прислали. Время-то не ждет.
*
Зима в этом году была суровой и долгой. Снег лежал толстым слоем, обещая хороший урожай, но морозы крепчали с каждым днем.
И как на зло, когда в школе занятия на время из-за морозов прекратились, Петькин отец смилостивился над сыном.
Как-то вечером, лежа на печке в теплой избе, он подозвал к себе Петьку и, гладя его по голове, сказал:
- Ну, будет тебе дураком сидеть. Отправляйсь в школу. Учись. Да чтоб хорошо выучился, гляди мне.
Петька высвободился из-под отцовской руки и, хмуро глядя на его с лета сохранившее загар лицо, пробурчал:
- Надо было раньше.
- А раньше я что - тебя за хвост держал?
- А то не держал?
- И все ты врешь!
Отец, видимо, ругаться не собирался, и Петька осмелел.
- Я-то не вру, а вот ты врешь.
- Ишь ты какой! А что ж я вру?
- Да то, что ты меня в школу сколько разов не пускал. То говорил - иди, то - не ходи. Я и мотался туда-сюда. И не выучился ничему.
- Ну, не выучился. Небось, лучше меня читаешь.
- Велика штука! Ты-то важный читатель какой выискался. Хуже Митьки, даром что большой.
- А на что мне это? Без ученья прожил.
- А мог бы лучше.
- Ну? - отец приподнялся. - Расскажи-ка, расскажи, как лучше. Послушай, эй, Семенна, иди-ка сюда, послушай, как умник твой отца честит.
Марья Семеновна подошла к ним.
- Ну, говори, - сказал Потапов и, вынув из кармана кисет, стал закручивать толстую папиросу.
- Я и говорю, - совсем осмелел Петька: - кабы ты учился да читал, как надо, ты б хорошие книги почитать мог.
- Какие такие хорошие? Я что-то не видал таких?
- А вот какие, - и Петька метнулся в угол, где висела полочка с его книгами и тетрадями.
Оглянувшись на отца и увидев, что тот заинтересован, он порылся в книгах и вынул что-то, аккуратно завернутое в газету.
- Покажь, покажь!
Все еще не веря хорошему расположению отца, Петька нерешительно развернул газету и подал отцу книгу.
- На, читай.
Потапов, повертев в руках книгу, начал разглядывать крестьянина, нарисованного на обложке.
- Читай, - повторил Петька.
Потапов приблизил книгу к глазам.
- Чтой-то глаза болят.
- И все ты хвалился, что читать умеешь, - сказал Петька, приходя в задор. - А вот и не умеешь.
- Я-то? А ну, нажмем.
- У-у-хы-о-хо - ухо - ды-о-до - уход зы-а-за - уход за. - Ишь, как читаю! - Сы-о-со - кы-о-ко - ты-о-то - мы - сокотом. Уход за сокотом. Сокотом? Что это? А?
Петька не выдержал и прыснул. Заулыбалась и мать.
- Читатель, тоже! Не сокотом, а скотом. Уход за скотом. Тут все написано, как надо за скотиной ходить, как поить, как кормить, где ей стоять надо, помещение, значит, и какие кормы…
Петька испуганно посмотрел на отца и замолчал.
- Великое дело! - сказал Потапов, не заметив его смущения. - Будто мы не знаем, как за скотиной ходить. Семеновна, - обратился он к жене, - ты, что ль, не знаешь, как за Манькой ходить? А? - И к сыну: - Она у нас, брат, прохвесор по этим делам.
Потапов расхохотался, довольный своей шуткой, и долго раскаты его гулкого смеха заглушали свист метели, бившейся в запорошенные снегом стекла.
- Эх, ты, малец! Мне твоя книжка - тьфу! - сказал он, отдышавшись.
- Ужинать, что ль, будем? - спросила Марья Семеновна.
- Давай.
Потапов кряхтя слез с печки и, тяжело ступая ногами, замотанными в порыжевшие портянки, пошел к столу.
- Так-то, ученый. Иди, жрать садись.
Петька аккуратно завернул книгу в газету и снова положил ее на полочку под всеми книгами.
V. ТАРАКАНЬЯ СМЕРТЬ
Старая бабка Степанида, или, как ее прозывали в деревне, Тараканья Смерть, явилась раненько утром в Митькину избу.
- Здравствуй, Степанидушка, - встретила ее Митькина мать, - садись, чайку попей.
Тараканья Смерть пошарила взглядом по избе, отыскала угол с иконами и, перекрестившись несколько раз, ответила:
- Звала меня, Егоровна?
- Сама знаешь, без тебя ни одна изба не обходится.
- Что, много развелось?
- И не говори! С тысячу будет.
- Беда с ими! Погрызут все чисто.
- Прихожу это я раз под вечер, - заговорила Егоровна, наливая чай: - в хате темно. Зажгла огонь. Батюшки! И на столе черно, и на печи туча-тучей, и по кровати ходят. А на полу - тьма. Глянула в угол - иконы все черные. Ах, ты, думаю, нечисть поганая! Уж я давила-давила, била-била, - а их все не меньше.
Степанида покачала головой.
- Так, так, матушка. Без меня никак не выведешь. Они духу моего и то боятся. Как войду в избу, так и бегут, так и бегут.
- А вон гляди-ка, бабка, ползет, - ехидно заметил Митька, чинивший себе рубаху. - Должно, не очень боится.
- Цыц, нехристь. Не суй рыло, куда не велят! - закричала мать.
Степанида неодобрительно поглядела на Митьку.
- Я пойду, коли не нужна.
- Что ты, что ты, Степанидушка? - засуетилась Пелагея Егоровна. - Куда уходить? Уходить не надо. А ты сиди и молчи! - крикнула она сыну.
Митька с треском оборвал зубами нитку и аккуратно воткнул иголку в моток.
Степанида, напившись чаю, снова перекрестилась и, что-то бормоча, принялась шарить в своем грязном холщевом мешке.
Митька, заинтересовавшись, придвинулся ближе.
Бабка вынула из мешка огромный лапоть, совершенно черный от долгого употребления, и, поставив его на стол рядом с хлебом, спросила:
- Сколько душ у вас-то?
- Я, да он, да три девчонки, - ответила Пелагея Егоровна.
- Так… так… значит, одна душа мужеска пола, а четыре женска. Пятеро всего.
- Пятеро! - вздохнула Егоровна. - Ох, пятеро!
- За кажну душу по полтиннику, выходит… - бабка забормотала. - Выходит пять полтин. Клади сюда.
Она протянула через стол сморщенную маленькую руку.
- Что ты, что ты, Степанидушка, бога побойся! Откудова я достану два с полтиной. Сейчас, сама знаешь, какое время.
- Мамка, - вмешался Митька: - гони ее в шею. Я и без ее штук всех тараканов выморю.
- Слово такое знаешь? - ехидно прошамкала бабка, косясь на Митьку. - А ну, скажи, скажи. Я, старая, поучусь.
- Ну вас с вашими словами. Словом таракана не выморишь, его надо лекарством морить.
- Лекарством? - бабка захохотала, широко открыв свой беззубый рот. - Ох, уморил! Лекарством. Да что ты его лечить собрался аль травить?
- Митька! - вмешалась Егоровна: - сколько тебе говорить? Скинь, Степанидушка, сделай божецкую милость.
- Не скину. Моя цена верная. Сколько душ - столько тараканов; сколько тараканов - столько полтинников. Во!
- Да ведь нету у меня.
- А нету, так зачем звала? Годов моих старых не пожалела. Пойду я, бог с тобой.
- Хоть полтинничек спусти, - взмолилась Егоровна.
- И не проси…
- Последние отдавать надо ведь…
- Мамка, - снова не выдержал Митька: - брось ты это. Лучше деньги на семена стратим. И ничего она не сделает.
- Я-то не сделаю! - вскипятилась бабка, и слюна забрызгала из ее рта.
- Митька! - закричала Егоровна: - ремня не хочешь?!
Митька примолк, а бабка Степанида подошла к печке и, пошарив там, вынула большого черного таракана.
- Куды они все позапропастились? - сказала она. - Надоть еще четыре.
- Девчонки, - обратилась Егоровна к трем белоголовым дочкам, жавшимся в углу: - ищите тараканов.
С радостным визгом бросились девочки к печке, к углам, к шкапу, где лежал хлеб.
- Во-он! - с торжеством сказала старшая, держа в руке усача. - Нашла.
- И я насьла, - сюсюкнула самая младшая: - больсой, стласна-ай! Ой, кусяеца!
Она разжала ручонку, таракан чебурахнулся на пол и моментально исчез, а девочка бросилась к матери и уткнулась головой в ее передник.
Митька, посмеиваясь, глядел на весь этот переполох, но ему жаль было денег. Совсем недавно они читали с Петькой, как надо выводить тараканов. И сколько раз ни твердил он матери, что в избе должно быть чисто, что крошки хлеба нельзя оставлять в шкапу и на полках, - толку не было.
"Э-эх, и дурная ж у меня мамка, - чуть не вслух подумал он. - Сказала бы мне, мы б их с Петькой живо вышибли".
Тараканы все были найдены, и бабка, засунув их в лапоть, пошла к печке. Вынув уголек, она вернулась к столу. Один из тараканов уже успел переползти через лапоть и подобраться к хлебу. Другой шевелил, своими усищами у самого края лаптя и тоже собирался последовать за первым.
Бабка снова собрала их в лапоть, потом провела угольком по столу круг и что-то зашептала.
Егоровна со страхом и почтением глядела на нее. Девчонки, сбившись в кучу, таращили свои светлые глазенки. Митька улыбался.
Бабка бережно взяла лапоть и пошла с ним на двор, а оттуда на улицу, сопровождаемая всем семейством.
Поставив лапоть на землю и привязав к нему веревочку, она потащила свою тараканью карету через улицу.
Сначала тараканы не подавали признаков жизни. Но когда лапоть запрыгал по колеям, они заворочались и один за другим начали вываливаться в грязь.
- Бабка, а бабка, а тараканы-то твои бегу-ут! - крикнул Митька.
Бабка оглянулась, собрала своих пассажиров, увязнувших в липкой грязи, и поплелась дальше.
Митька хохотал, глядя, как мечутся тараканы в лапте, вываливаются из него и застревают в грязи.
Бабка терпеливо подбирала их и снова волокла лапоть.
Прошло не мало времени, пока она перебралась на ту сторону и там, снова что-то пошептав, выбросила тараканов на землю.
Получив свои два с полтиной, она собралась уходить.
- Так не будет, говоришь, их больше? - с надеждой в голосе спросила Егоровна.
- Ни единого! Кончена их жизнь. Уж у меня так завсегда. Будь спокойна, Егоровна.
- Смотри, бабка, - сказал Митька, выходя на двор следом за Степанидой: - если твои штуки не помогут, хоть одного таракана увижу в избе - жди к себе в гости, приду получать денежки назад.
Бабка сплюнула и пошла со двора, не оглядываясь.
*
В тот же вечер Митькина мать ушла куда-то, а вернувшись и засветив огонь, так и стала посреди избы, как столб.
Печь и стол и стены были покрыты черными усачами, без всякого стеснения совершавшими свою прогулку.
Она бессильно опустилась на скамью.
- Два с полтиной! Два с полтиной, горе мое!
VI. НОВАЯ ЗАТЕЯ
Незаметно как-то подошла весна. Она медленно и упорно пробивалась сквозь толстые слои слежавшегося снега и ледяную кору притихшей речки. Ветры, пригибавшие верхушки деревьев, приносили с собой какие-то новые, свежие, будящие зимнюю спячку запахи.
Вот потемнели и стали проваливаться сугробы снега, распрямились и потянулись к солнцу блестящие от влаги ветви деревьев.
В канавах, вырытых по обе стороны улицы, забурлили коричнево-мутные ручьи. Стаявший снег смешался с землею в одно вязкое и скользкое месиво.
И вместе с солнцем, начинавшим припекать, и весенними ветрами пришла работа. На дворах стояли, поблескивая металлом, плуги и острозубые бороны. Над ними в одних рубахах копошились крестьяне, и до вечера стук и звон разносились по всей деревне.
- Ну, пора и нам за дело, - сказал Петька, встретив Митьку у кузницы: - а то как бы не опоздать.
- Не знаю, когда мы управляться будем. Я один дома. За хозяина. Мать не совладает.
- Что ж, и я не лодырь. С отцом цельный день на поле буду.
- Дак когда ж? Ночью, что ль?
- Ночью не сделаешь. Это, брат, сорт другой. А что, если б поранее.
- И так до петухов встаем.
- Рассветает рано. За час встать, так и управились бы в неделю.
- Ну, уж, ладно. Только это чтоб в последний. Не выйдет - брошу все к чертям.
- Что, взлупки испугался?
- А то, думаешь, сладко. Ну, да ладно. У тебя, что ль, иль у нас.
- Мастерить у нас будем, - ответил Петька, подумав: - струмент есть, а сделаем так, чтоб на два двора.
- Ежли выйдет - мамка рада будет. А нет…
- А ну тебя с твоей мамкой. Так с завтра и начнем.
- Холодно как по утрам.
- Да что ты какой стал! - рассердился Петька. - То неладно, да это не так. Не хошь - не надо, и без тебя управлюсь.
- Управишься, да? А кто кормушку сработал? Ты только считал да читал, да мерил, а я и пилил, и строгал, и…
- Ну, замолол. Так отказываешься, что ль?
- Да я ж не отказываюсь. Чего ты взъелся?
- Значит, по рукам?
- По рукам.
*
За неимением длинных бревен понатаскали досок, заготовленных Потаповым для починки хлева. Распилили их на неровные части; одна - длинная, аршина в три, другая - поменьше, - в полтора.
Теперь уже и Петька работал пилой, а книга, в которую он часто заглядывал, лежала на полу.
Из досок сколотили что-то в роде ящика, длинного и без дна. Сверху пристроили целую сеть перекладин.
На это понадобилась не неделя, как рассчитывал Петька, а целых десять дней. Работать приходилось чуть свет и при первом же шуме в деревне - бросать.
На десятый день, когда работа уже подходила к концу, Петька, забивавший одну из перекладин наверху, вдруг остановился.
- Стой, Мить, не так!
Рот у Митьки был полон гвоздей, и он с трудом выговорил:
- Что не так?
- А то вон, что перекладин этих делать сейчас не надо.
Митька широко открыл рот от удивления, и гвозди дождем посыпались на пол.
- А что такое?
- Да мы ж не знаем, какие стекла будут.
- Стекла?
- А как же! Надо ж сверху стекла наставить.
Митька хлопнул себя но лбу.
- Эт, дурак. А я и забыл за делом. Значит, даром только работали.
- Зачем даром. Палки пригодятся. Только забивали понапрасну.
- А стекла где ж мы достанем?
Петька задумался.
- Трудное дело. Семена еще туда-сюда…
- Семян я достану. У мамки в кладовой есть.
- А вот стекла…
- Купить бы…
- Купила нет. Теперь весна, сам знаешь, какие деньги.
*
Оба парника были уже совсем готовы, и мальчики пристроили один в конце Петькиного сада за кустами, куда не заходили ни отец, ни мать.
Митькин двор был мал и, чтобы кое-как укрыть парник от глаз матери, они обшарили все уголки. Наконец остановились на месте за свиным хлевом. Там было много солнца, и туда никто не заглядывал, потому что за хлевом тянулся пустырь.
На переноску второго парника понадобилась целая ночь.
Оба парника хорошенько набили конским навозом, натаскали из кладовых семян, и оставалось только достать стекла.
Петька и Митька думали так и эдак, но ничего не могли придумать.
Однажды вечером, уже засыпая, Петька краем уха услышал обрывки разговора отца с матерью.
- Так думаешь взять семян в кредит в коперативе?
- Боязно. А ну как не уродит, да не отдадим.
- Зато хороши больно. Отборные.
- Уж ежели хороши…
- Говорю - отборные. Видать сразу. Брать, ай нет?
- А когда отдавать-то?
- Как уродит. Не скоро.
- Ну, бери. Авось лето хорошо будет.
Дальше Петька не слыхал, потому что голова его упала на подушку, и он заснул.
А утром, как только протер глаза, слова отца будто ударили в голову и крепко засели там.