15
Около помпы все еще толпится народ. Кто-то играет на губной гармошке.
Мальчик сидит и думает о фрау Кирш, думает о том, что ему следует сообщить кому-то о Рыжем. Да, да, он обязан донести на него, обязан!
Он вышел со двора и вдруг увидел фрау Сагорайт с двумя солдатами. Она в чем-то горячо убеждала их. Тогда Генрих снова забежал во двор и сел на дышло.
Немного погодя мимо прошла фрау Сагорайт. Не заметив его, она осторожно прикрыла за собой ворота риги.
"А если я расскажу о Рыжем, они его расстреляют. Ну что ж, так ему и надо! Да, да, ничего другого он и не заслужил! - размышлял про себя Генрих, но тут же подумал: - Нет, пусть они его не совсем расстреляют. Он же какие хочешь песни может играть на гармошке! Нет, нет, пусть они его не до смерти расстреляют. Пусть прострелят ему одну ногу. Да, так будет справедливо. Надо мне сначала поговорить с дедушкой Комареком".
С улицы во двор зашли два солдата. Жандармы! Пересекли двор - и прямо к риге! Вспыхнул огонек карманного фонаря. Из риги доносятся возбужденные голоса. Жандармы вернулись. Идут и толкают впереди себя Рыжего.
А он - на двух ногах! Генрих соскочил на землю. Рыжий прихрамывал. На нем был только один сапог.
Когда они проходили мимо телеги, на которой сидел Генрих, Рыжий поднял голову, посмотрел на него и улыбнулся. От этой горькой улыбки мальчику стало страшно, он стал трясти головой, хотел крикнуть: "Нет, не я! Я этого не сделал!" - но так и не смог выдавить из себя ни единого слова.
- Вперед! - рявкнул жандарм и толкнул Рыжего в спину.
Правая щека жандармского фельдфебеля была обезображена шрамом, но со стороны казалось, что он смеется. Генрих хорошо разглядел - это был шрам.
Прошла еще минута, и они растаяли в темноте.
"Приснилось мне, что ли, все это?" - думал Генрих.
Комарек услышал голоса солдат, его ослепил луч карманного фонаря, а когда он пришел в себя, то увидел, как жандармы выталкивали Рыжего из риги. Он хотел крикнуть, хотел просить солдат, чтобы они пощадили Рыжего, но он знал: все напрасно!
- Где Генрих? - спросил Комарек, ощупывая место рядом с собой. - Где Генрих? - выкрикнул он и откинулся назад, глядя в темноту широко открытыми глазами.
Он чувствовал, что все, как и он, сейчас лежат на соломе и широко открытыми глазами смотрят в темноту. Никто так и не ответил ему, где мальчишка. Кто-то приоткрыл ворота. Вошел. Оказалось - фрау Кирш. Она спокойно приготовила себе ночлег, ничего не подозревая о том, что здесь произошло…
С самого начала старый Комарек не упрекал мальчика, хотя и решил почему-то, что он-то и предал Рыжего. Сейчас его мучило то, что Генриха не было рядом, но упрекать его он ни в чем не упрекал.
Около полуночи он поднялся и вышел. Генриха он нашел у выезда со двора. Согнувшись, мальчишка сидел на дышле. Было почти совсем темно. Лишь слабый свет мерцающих звезд позволял рассмотреть, что Генрих сидит на дышле, наклонившись вперед и сжав голову ладонями.
- Идем, пора! - сказал старый Комарек. - Нельзя тебе всю ночь здесь сидеть. - Никогда ему мальчик не казался таким маленьким, таким одиноким. - Спать пора, - повторил старик, испытывая какое-то неведомое чувство к мальчику. Чувство это казалось ему чуждым и непонятным, он не смог бы объяснить его, столь неожиданным и новым оно представлялось ему самому. - Идем, пора! Ты совсем продрог.
- Его расстреляют?
- Какое там! - ответил Комарек, стараясь придать голосу беззаботность. - Не расстреляют они его из-за этого.
- Дедушка Комарек, когда я шел от помпы, понимаете, когда я шел от помпы…
- Не надо, - сказал старик, - не будем больше об этом думать.
- Вы говорите, они не расстреляют его?
- Не будут они его из-за этого сразу расстреливать…
До самого утра старик не сомкнул глаз. Он думал о Рыжем, думал с сочувствием и жалостью, но больше всего он думал о мальчонке. При этом упрекал самого себя: "Только ты и знал, старый, что жил сам по себе, все эти долгие годы только и жил сам по себе! Ты же не знаешь, как говорить с мальчонкой, а ты должен говорить с ним". И еще он думал: "Бог ты мой! Как он будет жить с этим? Как ему с этим жить?!"
Они сидят и завтракают. Пьют ячменный кофе. Никто не произносит ни слова.
- Спешить нам надо, - сердится Комарек. Должно быть, хочет поскорей уйти из этой деревни.
- А мы знаем, кто это сделал, - вдруг заявляет одна из сестер-близнецов.
Сразу же все посмотрели на Генриха, но он этого не замечает. Он не сводит глаз с фрау Сагорайт, а та очень старательно увязывает свою поклажу.
Старуха с тоненькими ногами вдруг говорит:
- Чего там, крыса у нас завелась.
"О чем это она?" - подумал Генрих. Он посмотрел на нее и только теперь заметил, как ядовито сверкают ее маленькие глазки, когда она смотрит на него. "Но о ком это она?" - думал он.
Деревню они покидали по той же дороге, по которой прибыли накануне. В ту сторону, куда они шли, уже тянулась вереница людей и повозок. Когда они приблизились к мертвому тополю, впереди началось какое-то волнение. Старая женщина впереди вдруг стала быстро-быстро креститься. Все-старались обойти тополь. Тогда и Генрих посмотрел на белесые ветви. А там был Рыжий. Чуть склонив голову набок, он висел на суку и смотрел на всех, кто сейчас проходил внизу. Утренний ветерок растрепал его рыжие волосы, хлопал фалдами зеленого пальто. Рыжий медленно поворачивался. И тогда все увидели и картонку у него на груди.
- Крыса, крыса проклятая!..
- Это не я! - закричал Генрих. - Не я, не я, дедушка Комарек!
Старик обнял его:
- Знаю, знаю, что ты этого не мог сделать. - Он увлек его подальше от мертвого дерева.
Когда крыши домов уже еле виднелись вдали и их обступило огромное поле, все они вдруг ощутили тишину, царившую вокруг.
- Не мучай себя, - сказал старый Комарек. - Пришел бы час, они все равно схватили б его.
- Правда, я не делал этого!
- Знаю. Но теперь забудь, не говори об этом.
"Может быть, и хорошо, что он это отрицает, - думал старик. - Правда, может быть, это к лучшему. О чем бы сейчас поговорить с мальчиком? А ведь поговорить обязательно надо".
- Я тебя все хотел спросить: не с озера ли ты? С Гольдапзее.
Мальчик тут же подтвердил, что он как раз из тех мест.
- Я еще нынче ночью думал, думал, и вдруг мне пришло в голову, что ты тоже, должно быть, оттуда.
- Вы, значит, знаете Гольдапзее?
- И как еще знаю!
- И барона фон Ошкената знаете?
- И барона фон Ошкената.
Вдали загромыхали орудия. Сначала как бы злобно лая, но постепенно взрывы делались все чаще и чаще и скоро слились в один сплошной гул. Казалось, что это вовсе не пушки стреляют, а людской стон стоит.
ГЛАВА ПЯТАЯ
16
- А птичку-славку ты знаешь?
- Да, дедушка Комарек, хорошо знаю.
- А вот Большую выпь ты уже знать не можешь!
- Знаю, знаю, дедушка Комарек. И Большую выпь знаю.
В те дни они здорово продвинулись вперед, и Комарек считал, что они скоро выйдут к Одеру.
Генрих лежал на откосе, скрестив руки под головой и прищурив глаза: он хотел увидеть, как горит солнце! А старый Комарек, сидевший рядом, аккуратно отрезал кусочки сала. Один он наколол на нож и передал мальчику.
- Спасибо, дедушка Комарек, не надо мне. - Эти слова он говорил всякий раз, когда Комарек давал ему кусочек сала.
- Я ведь как-то был у твоего отца на кузнице. Он мне якорь ковал, - сказал Комарек, жуя сало и глядя в одну точку.
Тогда он кузнецу точно описал, какой именно якорь ему нужен, и какие размеры должны быть у стержня и у крыльев, и как стержень заставляет якорь занять под водой вертикальное положение, и как крылья зарываются при этом в дно. Любил старый Комарек этот якорек и сейчас прямо видел его перед собой. Помнил он и человека, выковавшего якорь на славу.
- Сейчас он тоже в солдатах?
- Убили его, дедушка Комарек.
Старик вздрогнул. Извинился.
- Четыре года назад, - сказал мальчик. - В Африке его убили.
- Ты уж прости меня, - сказал старик еще раз. - Не знал я.
О Рыжем они уже не говорят. Иногда только фрау Кирш остановится рядом с мальчиком, погладит его по голове и скажет: "Бедный Генрих!" Быть может, и фрау Пувалевски думает о Рыжем, когда не подпускает Генриха к своей тележке. А мальчишке только и надо - вытащить ее тележку из борозды. Однако фрау Пувалевски гонит его прочь. И фрау Сагорайт мной раз остановится и смотрит перед собой в землю, никак оторваться не может. А что, если и она думает о Рыжем? Возможно, что все они иногда думают о Рыжем, по вслух никто ничего не говорит.
Генрих и старый Комарек любят смотреть на ночное небо.
- Это Большая Медведица, - объясняет Комарек. - А вон - Полярная звезда.
Мальчик слушает как завороженный. Он дивится: как хорошо, оказывается, дедушка Комарек знает звезды! А сколько их - ни за что не сосчитать!
- Есть звезды постоянные и звезды блуждающие, - рассказывает старик. - И Земля наша - звезда, она звезда блуждающая.
Все это волнует мальчика. О многом, оказывается, можно им говорить друг с другом! Иногда они нарочно отстают от основной группы, идут позади всех, и тогда…
- …В гусарах?
- Да, да, в гусарах, - говорит Комарек, рассказывая мальчику о своих военных приключениях.
Это было давно, еще в первую войну, и старику порой трудно вспомнить подробности. Но мальчонке все мало, он снова и снова уговаривает дедушку Комарека отстать от всех - ведь дедушка рассказывал о своих "военных приключениях", только когда они бывали далеко от фрау Пувалевски.
Ничего героического в этих рассказах не было. Гусар Комарек попал в плен к русским. Его отправили далеко в тыл, за реку Лузу. Но вот в 1917 году русские солдаты взяли да воткнули винтовки штыками в землю. Они кричали пленным немецким солдатам: "Война капут! Война капут, камерад!"
- Понимаешь, в Петрограде они совершили революцию, - пояснял Комарек. - Все мы тогда вместе сидели у костра, сидели долго, никак не могли разойтись. Курили русский табак и пели русские и немецкие песни.
Потом было братание, и пленные немцы и русские солдаты обменялись шапками. Он, Комарек, отдал свою гусарскую, а сам надел русскую папаху. "Война капут, камерад!" - кричали им русские. Как только над лесом занялся рассвет, русские солдаты разошлись по домам. А два дня спустя и он, Комарек, отправился в путь - решил пешком добраться до родины.
- И вы все тогда друг с другом обнимались, да?
- Да, да, так оно и было.
- И с русскими солдатами?
- Обычай у них такой, - объяснял старый Комарек. - Перед тем как расстаться, они обнимаются.
Мальчика будоражили рассказы старого Комарека. Представить себе все это он не мог, однако хотел знать еще и еще.
- И свой русский табак они разделили поровну? Правда?
- Правда. Перед тем как нам всем разойтись, они весь табак, какой у них был, высыпали в шапку и разделили поровну.
Гусар Комарек отправился тогда в путь совсем один. Дошел до деревни Поварищево, и тут у него как раз кончился хлеб. От мороза ноги совсем ничего не чувствовали. Он стал кулаками барабанить в дверь первой же бревенчатой избушки.
Ему открыла маленькая старушка, вся укутанная в огромный платок, - бабушка… Как увидела его, так и выскочила прямо в сугроб и втащила его в жарко натопленную избу.
17
Случается, что Комарек рассказывает что-нибудь не так, как накануне: мелочь какая-нибудь не совпадает или он приукрасит что-нибудь. Мальчонка сразу же подмечает это, но ничего не говорит, если, по его мнению, рассказ от этого только интересней делается. Порой Комарек и забудет что-нибудь особенно понравившееся мальчику, и тогда Генрих прерывает старика:
- Так, говоришь? Может быть, оно так и было.
И старик продолжает свой рассказ о бабушке. Уж она-то хлопотала, уж она-то дула и дула, покуда самовар не разгорелся. А он, Комарек, тем временем лежал на печке под одеялом.
- Русская печь, понимаешь… представь себе…
- А она сразу поставила кашу варить, а потом уже побежала в школу за мелом?
Старик задумался.
- Должно быть, сперва поставила кашу варить, - говорит он наконец.
Вчера еще пшенная каша была сдобрена корицей, а сегодня Комарек приправил ее сушеными грушами и черносливом. Мальчишка уже знает в точности каждое движение бабушки. Он ясно представляет себе, как она стоит на коленях перед печкой, подкладывает сырые дрова, как ставит на стол чугунок с дымящейся кашей и даже как движутся ее губы, когда она ест…
- Что ж она, ничего не надела, когда в школу побежала?
- Плохо ты, Генрих, русскую зиму знаешь, - говорит Комарек. - А ватник? Ватник, правда, не новенький, а такой, будто его волки ободрали, однако греть он хорошо греет… - объяснял он.
Вернулась бабушка и стала похожа на снежную бабу. Мел она растолкла в мельчайший порошок, залила его чем-то и хорошенько размешала. Этой кашицей она и намазала обмороженные места на ногах Комарека.
- А говорила она по-немецки или по-мазурски?
- Нет, по-русски, - отвечает Комарек.
Мальчишка все спрашивал и спрашивал, и Комареку приходилось напрягать свою память. Однако годы не прошли для нее даром, русские ее страницы основательно поистерлись. "ПУГОВИЦА", - вдруг прояснилось в ней. Пуговица - настоящее русское слово, и, если он, Комарек, не ошибается, означает оно именно тот предмет, который пришивают к одежде, чтобы ее застегнуть.
- Представь себе, оборвалось у тебя что-нибудь, ты и говоришь: "Пуговица оторвалась"!
"Странные вещи в жизни случаются, - подумал старый Комарек. - Надо ж! Ничего у тебя в голове не осталось, а "пуговица" осталась".
Сколько он ни силился, кроме "копейки" и "рубля", так ничего и не вспомнил.
А мальчишку будто заворожили эти чужие, такие непривычные звукосочетания. Он то тихо и ласково произносил "пуговица", как будто хотел подозвать маленького зяблика, а то сурово и строго, надув губы, произносил "пуговица" так, что у него самого мурашки по спине бегали. Но вдруг он сказал:
- По правде-то, дедушка Комарек, они - наши враги.
- Русский человек - добрый человек. Душа у него хорошая.
- По правде-то они - наши враги.
- И гостеприимен и радушен русский человек.
- Но по правде-то, дедушка Комарек…
Вполне возможно, что старый Комарек рассказывал о своих давнишних приключениях не без умысла, однако возможно, что делал он это и непреднамеренно, толкала его на это какая-то неведомая ему причина: должно быть, хотел вспомнить побольше о том времени.
…Льет дождь. Генрих забежал вперед, взобрался на курган и кричит оттуда:
- Нет ничего! Никакого Одера нет! Справа только деревня виднеется…
Подойдя поближе, они скорее почувствовали, чем увидели: деревня брошена. Старик велел Генриху сбегать посмотреть, заперты дома или нет.
Они стояли и ждали. Дождь все лил и лил.
- Заперты, дедушка Комарек. Были заперты. Кто-то двери выломал.
Старик строго-настрого приказал ничего в домах не трогать, брать только скоропортящиеся продукты.
Скоро в больших плитах затрещал огонь - дров в сараях оказалось вдоволь. Запахло опаленными курами. В просторных крестьянских кухнях зашипело, заурчало… Немного жутко было - должно быть, оттого, что во всей деревне они не застали ни одного человека.
- Дедушка Комарек, а дедушка Комарек! Тут такие хорошие теплые рубашки! Три штуки. Они ведь тоже скоропортящиеся.
Старик долго смотрел на Генриха, державшего в руках три байковые рубашки, потом снова повернулся к плите. А Генрих поскорей отложил рубашки на чемодан, стоявший вместе с остальным багажом посередине большой комнаты.
А еще мальчишка обнаружил женскую блузку и тоже отложил. Красивая блузка! Генрих снова поднял ее и стал рассматривать: белая, шелковая, расшитая разными цветами и легонькая, будто перышко ласточки. Сожмешь в кулак - и нет ее, вся помещается! "Как бы она фрау Кирш подошла!"- подумал Генрих и спрятал блузку в карман.
- Я ничего не буду говорить, дедушка Комарек, вы сами скажете, скоропортящиеся они или нет.
Старик увидел на ногах Генриха превосходные сапоги, подошел, пощупал - мягкие шевровые голенища.
- Офицерские, - сказал Генрих. - Там еще лейтенантская форма лежит.
Четыре пары мужских носков ручной вязки, эмалированную кружку - это Генрих отложил для дедушки Комарека. И вдруг он увидал губную гармонику! Даже испугался сперва, вспомнив Рыжего. Он хотел было положить ее обратно на место, но подумал: "Ах, как бы он обрадовался, как бы это было хорошо!" Немного поколебавшись, Генрих засунул гармошку за голенище.
Смеркалось. Генрих и Комарек лежали в широких крестьянских кроватях под красными перинами. Вокруг печи была натянута веревка, на ней сушились рубашки, куртки, брюки.
- Я все проверил, дедушка Комарек. Ничего живого они не оставили. Две курицы, и все.
- Достаточные люди тут жили, - подумал вслух Комарек.
- Никак я не пойму, чего это они всё так бросили?
- От страха, - сказал Комарек. - Страх, вот в чем дело.
- Не верят они в нашу победу, вот почему, - объяснил Генрих.
Они помолчали. Сумерки густели. У стены чернел огромный шкаф.
"Надо тебе обо всем с ним поговорить, - думал Комарек. - Вот сейчас и говори!" Но он никак не мог подобрать нужные слова.
Мальчишка стал опять рассказывать про Ошкената, но скоро почувствовал, что старику Ошкенат совсем не нравится, и заговорил о звездах.
- Уран ты забыл, - прервал его Комарек.
Генрих еще раз перечислил планеты. Кончив, он сказал:
- Сколько лун у Юпитера - не поверишь даже! Мальчонке разговор о звездах казался очень важным, ученым. Неожиданно он приподнялся:
- Слышите? Слышите, дедушка Комарек?
- Дождь шумит.
- Нет. Это другое.
Оба долго прислушивались.
- Вроде бы… лошадь! - сказал Комарек.
Мальчишка хотел сразу же бежать посмотреть, но старик сказал, что это можно будет и утром сделать.
И вот, когда Генрих напряженно вслушивался в доносившееся издали тихое ржание, старый Комарек сказал:
- Война проиграна, Генрих. Может, еще и протянется месяц-другой, но она проиграна.
- Вы, значит, тоже не верите в пашу победу?
- Жалеть об этом не приходится, что так оно получилось. Жалеть надо людей, что погибли на этой войне.
- А как же родина, дедушка Комарек? Как же родина?
- Русские тоже люди, и французы люди…
- А как же родина, дедушка?
- Ты ни с кем об этом не говори, понял?
- Не буду, дедушка Комарек. А как же…
- Ни с кем, ни с одним человеком.
Мальчик пообещал.
Дождь все шумел не переставая. Стало так темно, что они теперь четко видели крестообразный оконный переплет.
- Не надо плакать, - сказал старик. - Это к лучшему, что так оно получилось.
Потом они снова услышали глухое ржание.
- Должно быть, из риги это. Но я ведь везде смотрел…
- Спи! - сказал Комарек. - Завтра нам надо пораньше в путь - война на пятки наступает.