18
Утром они нашли лошадь. Это оказался пегий мерин с жиденькой рыжей гривой и коротким хвостом. Губа отвисла, изнутри она была синяя. Неказистая лошадь, ничего не скажешь.
Генрих и дедушка Комарек несколько раз обошли ригу, заглянули и на ток, потом стали дергать снопы, уложенные до самой крыши. В конце концов они и обнаружили место, где снопы стали поддаваться. Разобрали. Вдруг Генрих закричал:
- Вот она, дедушка Комарек! Вот стоит!
Мерин просунул голову в соломенное оконце и часто моргал, глядя на свет. Хорошенький у него денник получился - со всех сторон закрыт соломой. В углу стояла деревянная бадья, но мерин, должно быть, давно уже выпил всю воду.
Неловко ставя ноги, лошадь, пошатываясь, вышла во двор, но вдруг вырвалась и поскакала к бочке с дождевой водой. И долго-долго пила не отрываясь.
- Ну и ноги у нее!
- Бельгийская это лошадь, - сказал Комарек.
Стоило мерину напиться, как он снова стал смирным. Генрих водил его по двору. Старый Комарек будто всю жизнь только и делал, что возился с лошадьми: то обойдет мерина вокруг, то ногу поднимет - проверяет, крепко ли сидят тяжелые подковы.
- Как вы считаете, дедушка Комарек, она может большую телегу свезти?
- Целую фуру, груженную доверху, свезет, - отвечал Комарек. - На то она и бельгийской породы.
Долго они стояли посреди двора и все не могли наговориться - столько всяких возможностей неожиданно открылось перед ними.
Чемоданы, узлы - всё они теперь уложили в фуру с высокими бортами, а ручные тележки и велосипеды оставили. Проходя мимо, фрау Кирш часто останавливалась, гладила лошадь. Генрих ей объяснял, что это бельгийская лошадь. При этом он думал: "Может, ей сейчас блузку отдать? Нет, слишком много народу вокруг". А мерин, покуда его гладили, шлепал своей отвислой губой и закрывал глаза.
- Королевич ты мой! - приговаривала фрау Кирш. - Королевич ты мой!
- Он бы умер от жажды. Это я его освободил! - уверял Генрих.
Они вынесли из дома несколько старых дорожек и устроили навес над фурой. Но теперь уже осталось совсем мало места, и сена они могли взять с собой лишь немного. Старый Комарек вручил поводья Генриху, позади него устроились, зарывшись в сено, дети фрау Пувалевски.
Генрих достал губную гармошку и давай дуть и так и эдак, подыскивая мелодию песенки "Кому господь окажет добрую услугу…". В промежутках он покрикивал на мерина: "Эй, пошел, мой Королевич!" - и размахивал ивовым прутиком.
Впереди шагает старый Комарек. Но вот он останавливается и ждет: уж очень они отстали со своим мерином.
И о войне думает Генрих. "А вдруг мы ее проиграем?! - размышляет он; мысль эта для него совсем новая и кажется непостижимой. - А как же тогда песня "Старая Англия, мы сотрем тебя с лица земли" и все другие солдатские песни? - Уж одно это не позволяло ему поверить, что война проиграна. - А вдруг и правда это чудо-оружие, о котором сейчас все говорят…"
Мерин то и дело останавливается. Старый он очень! Они дают ему сена. Сидят, ждут. Проходит день, и лошадь еще быстрей устает. Минут шесть она тянет фуру, потом стоит как вкопанная, сколько Генрих ее ни стегает своим прутиком, сколько женщины ни пихают ее в бок кулаками.
- Я ж говорил, дедушка Комарек, мало сена взяли для Королевича!
Отдышавшись, лошадь все же вновь трогает.
- А ну, давайте все назад! - покрикивает Генрих на мелюзгу Пувалевски.
Не нравится ему, когда они потихоньку подползают к нему или высовываются из-под навеса. Рядом с собой он позволяет сидеть только Эдельгард, но и на нее смотреть невозможно - до того у нее грязный нос!
Дождь то усиливается, то чуть моросит. Да, пожалуй, они напрасно побросали тележки и велосипеды…
19
Когда на следующий день они вышли к шоссе, ведущее к Одеру, дождь перестал, и им удалось втиснуться со своей фурой в ряд повозок, стоявших на обочине. Все вздохнули с облегчением, как будто и впрямь теперь все тяготы и невзгоды навсегда остались позади! Наперебой они расхваливали старого мерина. Однако кормить его было нечем - сено кончилось.
Говорили, что до Одера всего четыре километра, но скоро они узнали, что крестьянские обозы здесь ждут уже двое суток: мост перекрыт, пропускают только военные машины.
После полудня фрау Сагорайт вдруг попросила подать ей чемодан - должно быть, решила идти дальше одна. Когда-то на опушке леса она сказала красивую речь. А в одну из ночей что-то наговорила двум жандармам, и они пришли и забрали Рыжего…
- Вы что, дальше сами понесете, фрау Сагорайт?
- Спасибо тебе, мальчик.
Все они, сидя наверху, смотрели вслед фрау Сагорайт: как она пробиралась между повозками, как стала на краю шоссе и махала проезжавшим солдатам, а то и поднимала правую руку, приветствуя какого-нибудь фельдфебеля.
Фрау Пувалевски проводила ее словами:
- А какие тут речи толкала!
Когда начало темнеть, фрау Сагорайт неожиданно появилась вновь, но теперь уже с кисленькой улыбочкой на лице. Генрих принял у нее чемодан и уложил его вместе с остальными вещами.
- Другой бы там на дороге стать… - шептались сестры-близнецы.
А "другая" тем временем гладила понурую голову мерина, приговаривая: "Бедный ты мой Королевич!"
Неожиданно народ заволновался. Раздались крики: "Эй, пошел!" Защелкали кнуты. Но продвинулись они всего шагов на десять и снова встали. Генрих не вытерпел и побежал вперед. Он все спрашивал:
- Не найдется ли у вас немного сена? Наша лошадь со вчерашнего дня сена не получала.
- А ты дай ей овса, - следовал ответ.
- У нас и овса нет. Нам бы небольшую охапочку…
Позднее люди потянулись к лесу. Они приволокли оттуда толстые бревна, и вскоре над пашней заполыхали костры.
- Ты гляди не зевай! - поучал Генрих Эдельгард. - Они воруют, как сороки.
Отдав девочке вожжи, он приказал ей ни в коем случае не засыпать. Прежде чем уйти, он спросил:
- Сколько тебе лет-то?
- Десять, - ответила она.
- Десять уже!
- А если кто подойдет?
- Кричи. Кричи: "Воры! Воры!" Кричи что есть сил!
По другую сторону шоссе люди толпились у костров. К югу от лагеря над горизонтом полыхало зарево.
Как бы прогуливаясь, Генрих шагал мимо крестьянских повозок. Поглядывал туда-сюда. Хозяева уже позаботились о своих упряжках: перед каждой лошадью лежала куча сена.
"Подумаешь, великое дело! - уговаривал Генрих сам себя. - Наклонился - и дралка с сеном".
- Эй, чего стоишь? Проваливай!
- Вороные ваши хороши очень.
- Да, да, ты только сам вот давай мотай отсюда!
"Там, где вороные, - там неприметней всего, - решил Генрих. - Надо только подождать, пока совсем стемнеет".
Действовал он быстро и решительно: схватив охапку сена, юркнул в кювет и, пригнувшись, добежал до своих.
- Это я, Эдельгард.
Мерин встретил его тихим ржанием.
Соскочив с повозки, Эдельгард плясала вокруг Генриха и расхваливала его на все лады. Генрих не возражал.
Мягкими губами мерин жадно хватал пахучее сено.
Вдруг послышались грубые голоса. Подошли какие-то старики. Один из них сапогом отодвинул сено от морды мерина. Несколько человек набросились на Генриха и стали его бить.
Старый Комарек услышал крик девочки. Большими шагами он бежал через пашню, размахивая своей черной палкой. Подбежав, он загородил мальчонку.
- Вы что… вы что… не троньте!.. - Он так задыхался от быстрого бега, что и слов его разобрать нельзя было.
Но, должно быть, на крестьян произвело впечатление, с какой страстью этот старый человек защищал мальчишку.
- До чего ж мы дойдем, ежели все так! - произнес один из них, подбирая сено.
Они ушли.
- Ты пойди, ляг на спину, - сказал старый Комарек.
Девочку он отправил к костру - погреться. Потом сам поднялся наверх и сел рядом с Генрихом.
- Нет, нет, лежи! Скорей кровь остановится.
- Расскажи про бабушку, - попросил Генрих немного погодя.
Неожиданно прервав рассказ, старик сказал:
- Мы не воры, Генрих. Нельзя нам ходить по рядам и брать чужое сено, понимаешь?.. Кровь-то идет?
- Нет, кажется, перестала, дедушка Комарек.
- Полежи, полежи еще немного. Потом мы с тобой в лес сходим, веток нарежем. Может, он и поест молоденьких веточек.
Наутро они выпрягли мерина, сняли шлею, всю упряжь, связали узлы и чемоданы и навьючили лошадь. Что не поместилось, оставили лежать на земле. Осторожно старый Комарек повел мерина через кювет, а затем прямиком по пашне. И покуда они шли так полем, они все время чувствовали, как оставшиеся на шоссе крестьяне смотрят им вслед.
20
Тихо течет река Одер, неспешно и неумолимо.
Все они тоже притихли. Стоят и смотрят на противоположный берег. Вот спустились к воде, дали мерину напиться и пошли дальше на юг. Вскоре впереди показался домик и сарайчик при нем. Нигде ни души. На чердаке они нашли много сена. Мерин уже стоял по колено в сене, а они все подбрасывали ему.
Старый Комарек обошел берег. Потом все вместе они добрались до небольшой деревушки. У первого же дома их встретил скрюченный в три погибели мужичок. Скорей всего, он уже давно их приметил. Он привел их к реке и показал, где привязана лодка. Кругом валялось не меньше сотни велосипедов, тележек, всевозможных ящиков и картонок, даже две швейные машины. Скрюченный мужичок стоял и ухмылялся противной такой усмешечкой. Он заявил, что это одна-единственная лодка на всем берегу Одера.
- Ну, а если ты денег не берешь, что ж нам тебе дать? - спросил его Комарек.
Скрюченный пожал плечами и ухмыльнулся.
- Бедный мой Королевич! - причитала фрау Кирш. - Бедный мой Королевич!
"Как же с лошадью теперь быть?" - подумал и Генрих, когда они стали снимать с мерина узлы и чемоданы.
- Может быть, он сам за лодкой поплывет, фрау Кирш? - высказал он предположение.
Сразу же вмешался Скрюченный: вода, мол, чересчур холодна - ледяная.
- Доплывет! - сказал Генрих. - Наверняка доплывет.
- Холодная вода чересчур. Ледяная, говорю.
- Тогда возьми лошадь, а нас перевези, - сказал Комарек. - Сам видишь: нет у нас ничего.
Скрюченный покачал головой: чего там говорить, лошадь и так на этом берегу останется.
- Лучше зарежем, чем тебе оставлять! Хоть наедимся досыта, - возразила фрау Пувалевски.
Все сразу заспорили о судьбе мерина. Мальчик принялся умолять Комарека, чтобы мерина не резали.
- Вы тоже не хотите? Правда, фрау Кирш, вы не хотите, чтобы его зарезали?
Но многие высказались за то, чтобы зарезать мерина. Скрюченный не участвовал в споре, только глазки его перебегали с одного говорившего на другого. Он-то знал: не смогут они зарезать лошадь. Понял он и то, что мальчишка много значит для старика. Сам-то он хорошо понимал: барыш от него не уйдет, и только радовался, глядя, как они спорят из-за старой клячи.
- Вы обещайте нам, что не зарежете его! - просил Генрих.
Скрюченный только ухмылялся.
Комарек расстегнул кошачью телогрейку и достал из кармана кожаный мешочек. Долго он что-то расстегивал, потом развернул тряпочку.
- Нет, нет, дедушка Комарек! - закричал мальчик. - Не надо!
Скрюченный мельком взглянул на часы и тут же сунул их в карман. И снова эта усмешечка! Фрау Сагорайт вышла вперед и сняла с пальца кольцо.
- От матери мне в наследство досталось, - произнесла она и опустила кольцо на сморщенную ладонь.
Но Скрюченный и после этого не опустил руки, а держал ее все так же открытой, хищно поглядывая на золотые часики фрау Сагорайт. Она медленно сняла их. Скрюченный, склонив голову набок, переводил взгляд с одного на другого: нет ли еще какой поживы.
- Нет, у нас ничего нет! - хором завопили сестры-близнецы, вцепившись в старую кожаную сумку.
Скрюченный подступил к ним вплотную, ухмыльнулся, и они отдали ему сумку. А он вывернул ее наизнанку: на землю посыпались пачки денег - может быть, десять, а может быть, и пятнадцать пачек. Но Скрюченный взял только небольшой ларец, вывалившийся вместе с деньгами. Он даже не открыл его, а сунул в большой карман куртки. Сестры-близнецы бросились подбирать пачки денег и прятать их снова в старую кожаную сумку.
Только теперь Скрюченный ушел. Они долго ждали его. Наконец он явился с веслами.
Четыре раза лодка переплывала через Одер.
И вот все они стоят на другом берегу и смотрят, как уплывает лодка, как Скрюченный равномерно опускает весла в воду…
А на том берегу рядом с кучей велосипедов стоит мерин. Он поднял голову, но не посмотрел в их сторону. Должно быть, что-то другое заставило его прислушаться.
*
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Совсем как у нас в деревне на озере Гольдап! - думал Генрих. - И совсем все другое…"
Он сидел на подставке для молочных бидонов, болтал ногами и смотрел на деревенскую улицу. Рядом стоял фанерный чемодан. Было утро того весеннего дня, когда в тот год на каштанах раскрылись почки.
Жители деревни копали ямы. Подтаскивали солому. Потом опускали в ямы ящики и мешки с зерном, покрывали все соломой и досками и… закапывали.
Позади Генриха вышел из своего дома хозяин, коренастый, с большим шрамом через весь лоб - от осколка гранаты, должно быть. Поглядел вправо, поглядел влево и убедился, что непосредственная опасность еще не грозит. Заметив мальчишку на высокой подставке, он сказал:
- Господи боже ты мой! Сидит тут и глаза таращит! - и снова скрылся в доме.
Генрих все сидел и смотрел, как жители покидали свои жилища.
Из помещичьей усадьбы вышел человек с огромной скрипкой на спине. Рядом семенила девочка с рюкзаком. У нее были тоненькие ножки и огромные глаза. Неожиданно человек со скрипкой спохватился: оказывается, он не снял свастику с воротничка. Человек положил скрипку на землю и сорвал круглый значок. Генриху очень хотелось спросить, можно ли играть на такой большой скрипке. Он такой никогда не видел. Но девочка вдруг почему-то вцепилась в рукав отца и заплакала. Мать ее, шедшая сзади, тоже плакала. Бросив значок, человек снова взвалил скрипку на спину и зашагал вперед.
Среди жителей, покидавших деревню, шла и фрау Сагорайт. Она шагала рядом с пастором в черном облачении.
- Нет, нет, фрау Сагорайт, я еще подожду немного, - сказал Генрих.
Мимо прошла семья лесничего. У него самого был заткнут рукав в карман. Значит, он без руки! Но за спиной висит ружье. Мать ведет за руку четырехлетнюю девочку. Девочка хнычет: требует, чтобы ей дали куклу. В конце концов мать возвращается в дом и приносит куклу. Лесничий, подняв голову, поглядывает на каштаны.
Прошло немного времени, и со двора выехал крестьянин со шрамом на лбу. Поравнявшись с Генрихом, он придержал лошадей.
- Ты что, ждешь кого? Или один остался? Если один остался, едем с нами.
В повозку были запряжены два крепких коня, а слева без упряжи бежала красивая молодая лошадка с необычайно длинной шеей, шерсть ее отливала голубым. Она шаловливо тянулась губами к гриве матери.
- Ну как? - спросил крестьянин, подвинувшись на козлах и освобождая место рядом с собой.
- Чего пристал, раз сам не хочет! - сказала женщина, сидевшая в повозке.
Когда, казалось, уже все покинули деревню, какая-то старушка открыла калиточку своего палисадника и вышла, будто так - задержалась по хозяйству. За собой она вела на веревке козу и трех ягнят. Сама старушка была маленькая, кругленькая, похожая на церковный колокол.
- Гляди, расстреляют они тебя! - крикнула она Генриху.
Мальчик покачал головой. Старушке не удавалось управляться с ягнятами, и она громко ругала их.
Генрих крикнул ей вдогонку:
- Они совсем не такие!
- Враги наши?
- Ну да, враги.
Старуха обернулась.
- Не бери греха на душу, мальчик! - сказала она строго и поспешила за остальными.
Тихо стало в деревне.