- Ну… ты ничего не думай, - улыбнулась Марина. - Только я недавно слышала не очень приятное. Это всё Цугба. Скорее всего, Мзауч. Начал смеяться над тобой, говорил с друзьями, что ты считаешь себя Сасрыквой, что нашёл себе морского Бзоу и зазнался…
- Это пока не страшно! - вмешалась баба Тина. - Пусть говорит! Где большое болото, там и лягушек много! Только смотри, чтобы другие не стали над тобой смеяться. Пока что не поверят Мзаучу. Придут к тебе спрашивать. Ты им отвечай правильно!
В тишине Амза встал; поблагодарил бабушку за совет и, чувствуя, что лицо сводит напряжение, поднялся в дом.
- Да… - промолвил Даут, стоявший возле окна. - Я всё слышал. А ты красный весь!
Амза не ответил; лёг на кровать к стенке. Ему были неприятны слова Мзауча; хотелось тому отомстить. Встать; прийти к нему во двор; не здороваясь, сказать, что он поступил хуже шакала - тот скалится перед врагом, в глаза, а Мзауч всякое болтает издали, спрятавшись за стены, как мышь, грызётся в углу своего подвала. Амза сжал кулак, но вскоре успокоился, решил, что случившееся - глупости. Главное было в том, что Бзоу согласился к настоящей дружбе. Дельфин так не повёл бы себя - не стал бы сплетничать; просто облил бы водой. За таким предположением Амза улыбнулся. "Сасрыква? Почему бы и нет!"
Однажды Амза, рыбача с отцом (Даут сменил Валеру на баркасе), надел широкую в полях шляпу; она была неудобной, однако в этот день, по задорному настроению, юноша решил сменить скромную панаму убором поярче. Валера шутил над сыном, когда тот, наклоняясь за сетью из своей лодки, ронял на воду шляпу. Амза отвечал таким же довольным смехом. От солнечного тепла, мягкого ветра, высвеченных клубов зелени на берегу жизнь казалась чудесной, достойной радости.
В бухте были ещё четыре рыбацкие лодки. На пляже, гавкая, бегал Бася - сегодня он опоздал к отплытию и ругался на не дождавшихся своего капитана хозяев.
Вскоре показался Бзоу. Он вынырнул в тридцати метрах восточнее; потом - западнее. Так, плавая под лодками, он объявлялся с разных сторон и всякий раз - ближе. Валера, редко говоривший с сыном о дельфине, молчал. Казалось даже, что он ничего не замечает.
Кагуа гребли дальше, чтобы растянуть вторую сеть.
Амза, сбросив шляпу, улыбался. Руки, притягивая вёсла, напрягались; спина вспотела, частое дыхание ширило грудь. Хотелось грести мощнее, напористее. Нужно было употребить всю, собранную в мышцах силу, в зреющей усталости ощутить себя могучим, живым.
Амза опередил отца и теперь плыл наедине с Бзоу - в нежной воде было видно, как скоро опускается и поднимается его хвост, как шевелятся грудные плавники. Взопрев и разгорячившись, юноша захотел искупаться.
Остановившись, Амза встал.
- Ну что, мордаха? Пустишь меня? - обратился он к дельфину.
В ответ Бзоу прокряхтел что-то странное и спешное.
- Ну, брат, у тебя и голосок! Надеюсь, моя невеста не будет так говорить. Смотри-ка, что у меня есть!
Амза поднял со дна шляпу, однако вынужден был тут же укрыться от множества брызг - Бзоу дёрнулся в сторону и пропал в воде.
- Ты чего это? Шляпа, что ли, не понравилась? - удивился Амза.
Бзоу вернулся; замер у поверхности, показывая только спинной плавник и глядя на друга прикрытыми глазами. Амза стоял недвижно; потом, усмехнувшись, взмахнул шляпой. Бзоу исчез. Так повторилось ещё дважды.
- Да… Видимо, шляпа, действительно, ужасная, - промолвил юноша.
- Это тебе дельфин сказал? - спросил подплывший отец.
- Да.
- Значит, не такая уж глупая, твоя рыба, - улыбнулся Валера, прикуривая. - Если б он ещё и вино пил, нам бы с ним нашлось, о чём поговорить.
- Ещё бы! - воскликнул Амза; крутанул прочь шляпу и, смеясь, упал в воду.
Позволив в присутствии отца лишь краткое купание, он вскоре поднялся в лодку; нужно было тянуть сеть. Афалина плавать с юношей не захотел - держался поодаль.
- Да… - говорила вечером баба Тина. - Ты знаешь, золотая, отца своего я любила и ни в чём его не виню. Он тут что? Такие были обычаи.
Марина, соглашаясь, кивнула. Хавида, вылавливая на тарелке последние кубики кучмача, вздохнула.
- Да, девочки, у нас, всё-таки, тогда были дикообразные законы! - Тина подняла правую руку; левой гладила болевшее колено. - Но я никого не виню. Не держал бы меня отец, так было бы у меня больше детей. Вон! У сестёр - по пять-шесть, а у меня один, Валерка. Повезло ещё, что Антон настоял; отец ведь и его не хотел в семью пускать! Тогда что… только советскую власть начали объявлять. Дикообразные были законы. Чтобы тогда, как сейчас, мальчик с девочкой запросто ходил и даже о чём-то говорили?! У-у! Что ты! Не было такого! - баба Тина выставила правую ладонь, закачала головой.
Она часто говорила об отце и старых обычаях. Все наперёд знали её жалобы, однако не перебивали - слушали.
Амза, положив на стол голову, наблюдал за тем, как крадётся вдоль турецких часиков курица. За ней, от собачьей будки, поглядывали товарки (лежавший с ними Бася происходившим не интересовался, дремал). Квочка ступала тихо, боясь поднять с травы малый шорох. Голова её, как и всегда, не знала покоя - разворачивалась, наклонялась, выставляя вперёд то один глаз, то другой. Поднятая лапка сжималась, а затем, опускаясь на землю, медленно распрямлялась. Впереди, в руке у Марины был обрезок хлеба. Курица шла неспешно, но верно. Обойдя ноги Хавиды, присмирев, когда на столе упал пустой стакан, квочка пригнулась и теперь ступала ещё медленнее. Амза улыбнулся. Ожидавшие в стороне курицы заволновались, но молчали - наблюдали за подругой. Квочка подкралась к синей юбке; Марина говорила и в одном из слов приподняла руку с хлебом, однако потом возвратила её на колено.
- Э! - крикнула баба Тина, заметив, что под столом засела курица.
Словно бы уразумев, что её обнаружили, квочка выпрямилась; дёрнула клювом в хлеб - да так, что чуть щипнула Марину за палец, и тут же, широко раскидывая свои гнутые ноги, бросилась прочь от стола к деревьям мушмулы. Марина в неожиданности шикнула, рванула рукой. Прочие курицы всполошились, закудахтали, подняли крылья и кинулись вслед за товаркой. Бася, которому в суете несколько лап наступили на хвост, пробудился, заворчал, но подниматься не стал. Амза и баба Тина засмеялись.
- Ворюга, а!
Квочка, вцепившись в кусок хлеба, ещё долго носилась по двору, убегая от жадных преследователей; под мушмулой - к фейхоа; потом - к душевой.
Амза изредка кидал дельфину барабульку. Тот, как и прежде, использовал это лишь к игре. Юноша забирал игрушку, показывал, что её нужно есть, а не тормошить: тянулся губами к мокрой чешуе, тихо стучал челюстями. Бзоу следил за диковинными жестами.
- Да… плохой из тебя гость, - вздыхал Амза.
Однажды афалина в очередном броске приоткрыл рот и ненароком проглотил барабульку, чему чрезвычайно удивился. Он растерянно посмотрел на человека, затем принялся водить мордочкой по воде - выискивал, не утонула ли рыба. С тех пор Бзоу стал всё чаще заглатывать отданные ему барабульки; однако и теперь сперва терзал их, притапливал и подкидывал.
Выловив в один из дней плывшую по морю ветку, Амза бросил её в сторону. Бзоу, до этого резвившийся в отдалении, поспешил за палкой.
- Куда ты! - крикнул Амза. - Это не рыба! Стой!
Вскоре дельфин, сдавив ветку между челюстей, подплыл к лодке.
- Даут, смотри! Смотри, что творит! Даут!
Братья Кагуа рассмеялись увиденному.
- Собака, а! - Амза протянул руку к палке, при этом чуть коснулся дельфина; тот не испугался. Юноша ощутил, как часто стучит его сердце. Кожа афалины была всё такой же упругой, гладкой, как тогда - на берегу. Сдавив нижнюю губу зубами, Амза протянул к Бзоу ладонь. Медленно склонившись, вскоре он уже гладил дельфина по мордочке, улыбаясь и призывая брата взглянуть на происходившее.
Затем игра продолжилась. Бзоу, вскрывая морскую тишь, плыл к ветке; возвращал её, и наградой ему были то прикосновения, то рыба. Бася, сидевший на корме, молча наблюдал за происходившим.
Амза гордился дельфином, часто о нём говорил. Даут его не слушал, предпочитая дремать или чинить сети. Валера только качал головой. Хибла охала, предупреждая сына, что однажды Бзоу цапнет его так, что "дай бог ещё, оставит хоть полноги!" Но Заур Чкадуа, сын Хавиды и ровесник Амзы, слушал хорошо - не перебивая. Порой юноши, отпросившись у Валеры, отправлялись рыбачить вместе. Тогда Амза показывал Зауру афалину, однако не разрешал тому участвовать в играх. Заур, юноша с худым бледным лицом, длинными волосами и мягкой, едва приметной улыбкой, не обижался.
Бзоу веселил ребят. Однажды они скормили ему десяток мелких барабулек. По дурной привычке дельфин играл рыбёшками и только после этого их проглатывал. Оставшиеся на воде мясные лохмотья привлекли чаек. Бзоу спрятался. Чайки, довольные находкой, подплыли к борту - не стеснялись людей. Амза и Заур, усмиряя смех, наблюдали, как позади крикливых птиц всплыл Бзоу; рот его был приоткрыт. Дельфин плыл медленно, стараясь не взволновать море, явно надеялся схватить хоть одну чайку за белый вальяжно растопыренный хвост. Едва он приготовился к броску, как птицы, угадав чужое присутствие, взлетели; покружив, вернулись, словно бы привыкли к подобному хамству дельфинов. Бзоу продолжил охоту за хвостами.
Чаще всего он неспешно плавал вокруг лодки, но иногда оживлялся: мчался из стороны в сторону, дугой выставлялся из воды - порой до того мощно, высоко выпрыгивал, что Амза, теряя дыхание, чувствовал, что тысячи иголочек трогают его сердце восторгом.
Юноша теперь не боялся двумя руками гладить дельфина по голове; трогать его твёрдые зубы и даже, смеясь, самостоятельно укладывал на продолговатый язык рыбу.
Весна заканчивалась. В саду Кагуа зацвёл персик - будто кто-то нарочно нанизал на тонкие ветви мягкие розовые бутоны. Между чинарой и верандой оживился лимон - открыл малые цветки с белыми отогнутыми лепестками и крепким выступом в центре. Кроме того, у Турана, брата Хиблы, зацвёл инжир - нынче можно было срывать и заготавливать его листья.
Высадив в огороде капусту, Кагуа занялись картошкой. Валера, вскапывавший землю и оттого разгорячившийся, расстегнул рубаху; Амза закидывал в ямки корнеплод и поглядывал на выступавший живот отца - гадал, будет ли у него такой же к шестидесяти годам. Баба Тина глядела на работающих с веранды и тихо говорила о болях в ногах.
Дни становились жарче, но море прогреется только к июлю.
В конце мая, выставив обе сети и отказавшись рыбачить удочкой, Амза лёг на дно лодки - выставил солнцу плечи и грудь. Затем, заслышав всплеск, выглянул; поприветствовал Бзоу и тут подумал, что прежде ещё не плавал с ним. В воде они могли бы придумать множество новых игр. Улыбнувшись, Амза рассказал об этом Дауту. Тот качнул головой.
- Ну что, примешь к себе? - спросил юноша у дельфина; выпрямился; снял сапоги и брюки; усмехнулся; прыгнул в море.
Холодная вода смутила горячее тело. Оставленная хозяином лодка так расшаталась, что Бася едва не выпал из неё - зацепившись когтями за брезент, он прятался под кормовым сидением. Даут отвлёкся от рыбалки, посмотрел на брата.
Амза вынырнул; провёл ладонью по лицу и волосам; вдохнул и снова погрузился. Поплыл, отталкиваясь ногами, разводя руки. Затем поднял из воды голову и удивлённо промолвил:
- Даут! В море какой-то треск!
- Треск?
- Да… так его не слышно. А тут… - Амза ненадолго занырнул. - Тут слышно. Такие… щелчки.
- Может, тебе лучше обратно в лодку?
- Нет!
- Амза! Не рискуй понапрасну. Помнишь, что говорила… - Даут, нахмурившись, встал.
- Помню! - крикнул юноша; вдохнул; выкатил щеки и провалился в воду.
Видно было не дальше двух метров. Перемешанное с солнцем лазурное море. Амза щурил глаза. Он понял, что беззащитен. Дна нет, до лодки нужно плыть, вокруг - мгла. Юноша знал Бзоу уже три недели, часто виделся с ним, но теперь усомнился в его благонамеренности. Тот был зверем, хищником. "Нет. Глупости. Не станет он вредить! Я его кормлю. Мы играем…" Амза подыскивал доводы к спокойствию, но страх ширился изнутри - из тёмных, глухих глубин.
Амза вынырнул; отдышался; снова погрузился. Он не хотел, чтобы дельфин подплыл незамеченным. Нужно всё видеть; сердце стучит чаще; иным поворотом перед глазами вспыхивает мелкий цветной песок. Амза оглядывается. И эти пощёлкивания… Только что они были редкими, а теперь участились - утяжелили страх. "Надо было захватить нож. Я бы не стал… но так… Всякое… Он ведь дикий". Амза мог бы возвратиться к лодке, но не хотел, чтобы брат высмеял в нём труса; утешал себя малой надеждой, что Бзоу вообще уплывет куда-нибудь подальше. Щелчки становились более громкими и частыми, пока не выстроились ровной, пугающей дробью; затем разом смолкли. Амза подумал, что теперь мог бы отступить: пожаловаться брату о пугливости афалины и, вздохнув, забраться в лодку; но тут дельфин оказался рядом. Он тёмной волной выплыл из слепых вод. Страх. Воздух в груди стал горячим. Амза содрогнулся, хотел ударить Бзоу. Юноша застыл. Нужно было всплыть для воздуха, но он терпел. Афалина наблюдал за человеком. Длинный нос, по бокам которого изгибалась постоянная улыбка. Хвост был опущен; сейчас видно, как его серый окрас сменяется белым цветом живота. Заметны тёмные складки и небольшие помятости кожи. Глаза дельфина в воде чудились чёрными и меленькими. Боковые плавники были недвижны. Бзоу склонился на бок; потом вовсе перевернулся. Следующим мгновением опустился глубже, исчез. Морская мгла до того быстро укрыла своего обитателя, что Амза вновь вздрогнул; затем спешно всплыл; стал часто дышать.
- Ну как? Поговорил? - крикнул Даут.
Юноша не ответил; опять погрузился; опасался, что дельфин укусит его за ногу. Бзоу вернулся - теперь с противоположной стороны. Дёрнул хвостом и уплыл.
Дельфин задорно крутился и мотал носом, если ему удавалось обмануть Амзу - подплыть со спины. В этом была игра. Юноша, наконец, успокоился. Страх сменился весельем.
Амза гладил дельфина; думал приобнять того, но пока что не решался. Пробовал повторить его движения, пускал пузыри.
Возле лодки Даута выныривали человек и афалина. Бзоу кивал с раскрытым ртом, Амза брызгался на него и смеялся.
- А ты говорил, он дикий. Зверь. Укусит! - кричал юноша.
- Я не говорил, что укусит.
- Говорил-говорил! Ныряй к нам! Тебе понравится.
- Всю рыбу мне спугнули. Порыбачил, называется, - нахмурился Даут.
- Давай! - Амза руками бросился к дельфину; тот пропал в воде и появился с другой стороны. - Ах ты! - Амза во второй раз пытался поймать друга, но так же неуспешно.
- Совсем с ума сошёл. Из-за тебя никакой рыбалки, - продолжал ворчать Даут, однако снял сапоги, брюки, рубаху. Плюхнулся в воду.
Теперь в море дурачились трое; и каждый был по-своему счастлив.
Лишь Бася, выглядывая из-за борта, уныло и как-то удивлённо поглядывал на происходящее.
Глава вторая. Лето
Апацха во дворе Кагуа стояла простая. Одна стена была от дома - деревянная; остальные стены - тёмно-коричневые, плетёные из рододендрона, с узкими ячейками. Пол в апацхе был земляной, ничем не прикрытый, а крыша тянулась узкими досками, над ними был чердак, куда поднималась лестница. В чердаке хранились запасы сухой еды и шерсть. В центре апацхе было костровище; тут стоял жестяной столик для жарки рыбы, а на кирпичной трехножке - старый котел для мамалыги. Здесь же - два таза на таганах. С потолка свисала архышна; к ней подвешивали малые котлы - для супов, каш. Кроме того, под потолком на меньших цепях крепилась просторная плетёнка; на неё для копчения укладывали сыр, рыбу или баранину. По стенам разместились плотные гирлянды из красного перца, лук, веники, чугунная сковорода, кастрюли. На табуретках - миски и тряпьё. Над входом, открытым к веранде, к мушмуле, висели оленьи рога; над другим входом, открытым к сараю и забору, были прищеплены шакальи клыки и старая, успевшая побледнеть шкура дикой свиньи.
Апацха была кухней, но в ней также и спали. Валера помнил, как его в детские годы оставляли на ночь возле придавленного поленом огня. В душном доме разрешалось спать только зимой. Помнил он и долгие столы - на них тесными горками выкладывали мамалыгу; ели её пальцами - с аджикой, копчёными сыром и телятиной. Тогда, в довоенные годы, тарелки были редким, порой - излишним предметом. Сейчас в апацхе Кагуа спала лишь баба Тина. Она говорила, что в стенах комнаты её посещают головные боли, а сны не разлетаются по странам.
Апацха хороша вечером, когда с гор спускается прохлада. Сквозь плетёные стены дует студёный воздух, а спереди, от костра, ширится жар. И приятны разговоры, закуска - вкусна, а вино, поднятое из глубоких апхалов, не пьянит, но ублажает.
- Ну… я встречал в море дельфинов. Что ни говори, их много тут, - рассказывал Батал Абидж, друг Валеры. - Случалось, трогал их, да. Было всякое. А…. - мужчина поднял вилку; нахмурился, позабыв, о чём именно хотел сказать; потом вскрикнул: - А! Это… Было даже однажды, что видели дельфиниху с дельфинёнком. Мёртвым. Она его всё носом носила. Подталкивала к воде, отпускала. Ну он тонул. Так она снова подхватывала, тащила к воздуху. Дура думала, что он ещё задышит, а он мёртвый был. Мы неделю ходили в ту бухту. Под Кындыгой. Так она три дня с ним плавала. Уж не знаю, спала или в ночь тоже с младенцем носилась, но… Тело его мягким стало, вот-вот разложится, а она всё к воздуху толкает, глупая. Может, бросила это дело, может ещё что, мы потом её не видели.
- Да… - качнул головой Саша Джантым, в этот вечер также гостивший в апацхе Кагуа. - Всякое случается.
- Я одного не понимаю, - промолвила баба Тина. - Неужели ему больше нечем заняться? Должна быть у него семья, дети. Это ладно я, старуха, скоро девяносто лет, едва хожу и всё время ворчу…
- Баба Тина! - разом заговорили Саша, Батал и Даут.
- Ну а этому что? Молодой! Плавал бы, рыбу ловил!
- А чего ему ловить, когда вон, ребята кормят, - улыбнулся Саша; взглянул на молчавшего Амзу, потом добавил: - Ладно, не обижайся. Я знаю - много не даёте.
- Может он, как и мы - сети поставит, да плавает потом? - пошутил Даут.
- Дома у него нет. Значит, крышу чинить не надо.
- Курятника нет; кур кормить не случается.
- Так ведь и пацхи нет - готовить незачем!
- Слушай, хорошо живётся человеку! - вскрикнула баба Тина, рассмеявшись. - А так: это подай, то сделай, там заколоти, а тут - плавай себе.