* * *
Когда Полина Антоновна проводила Сухоручко взглядом до самого места, Борис почувствовал, что этот взгляд скользнул и по нему.
"У этой не забалуешься!" - пронеслось у него в голове.
Баловаться он не хотел и пришел в школу, как обещал директору, а потом отцу, с честными и самыми лучшими намерениями. Намерения эти родились у него еще в прошлом году, после одной неприятной истории, которая испортила ему балл по поведению, характеристику и едва не послужила препятствием при поступлении в эту школу. Но он никому не обещал, например, не играть в футбол, а если бы и обещал, то все равно не выполнил бы своего обещания. Заядлый футболист, волейболист, хоккеист, он болел за "Спартака", знал все спортивные команды, всех вратарей и капитанов, знал, кто, когда и с кем играет, кто, когда, кому проиграл и кто у кого выиграл. Но главным удовольствием, конечно, было "постукать" самому - не мячом, так, на худой конец, консервной банкой или подвернувшимся под ноги куском асфальта. И мать, глядя на вечно ободранные носки его ботинок, без конца попрекала его тем, что у него ветер в голове, никакой серьезности, и говорила, что слово директору он дал зря. Соглашаться с этим Борис не хотел и не видел ничего несерьезного в том, чтобы лишний раз "погонять мяч". Как же было не испробовать свои силы в новой компании, в своем новом классе? Здесь немало "своих", товарищей по прежней школе, но много и "чужих", пришедших из других школ. Впрочем, "чужие" в первый же день стали для него "своими", и он решил завтра же принести футбольный мяч.
- Сыгранем? - подмигнул Борис на другой день своему соседу Сухоручко, показывая из портфеля краешек распластанного там футбольного мяча.
- Борька! Ты - гений! - патетически воскликнул Сухоручко. - Сегодня же, на большой перемене! Да? Я подбираю команды. Айн момент! Мы капитаны! Да? И сидим вместе! Два капитана! Друзья?
- Друзья!
- Классика!
Не откладывая дела в долгий ящик, Сухоручко на первом же уроке взял лист бумаги, разукрасил его узорчатыми виньетками и, разграфив на две части, на одной половине написал: "Быки", на второй - "Блохи". Потом он пустил этот лист по классу, рассылал записочки, оборачивался назад, толкал в спину сидящих впереди и, перегибаясь через проход к соседнему ряду, громким шепотом собирал дополнительные сведения:
- Где играть будешь?.. В защите или в нападении?
К концу урока он имел два замечания, зато список команд был начат и молва о предстоящей игре распространилась по всему классу.
На перемене Сухоручко окружили ребята, и ему вместе с Борисом пришлось разрешать целый ряд вопросов.
Вася Трошкин, отчаянный драчун, хвастун и забияка, получивший по этой причине прозвище "Вирус", не хотел мириться с тем, что его записали в защиту, когда он считал себя достойным играть только в нападении. Саша Прудкин хотел быть вратарем, а Сухоручко ставил его в полузащиту. Витя Уваров не желал играть с Сухоручко, а требовал, чтобы его записали в команду Бориса. А Валя Баталин - его еще в той школе прозвали "Академиком" - вдруг испугался собственной смелости и стал просить совсем вычеркнуть его из списка, куда он сгоряча, поддавшись общему порыву, вписал свое имя.
В футбол Валя играл мало и плохо. В отличие от шахмат - игры, требовавшей напряжения мысли и сосредоточенности, в которой он чувствовал себя как в родной стихии, - в игре в футбол его пугала необходимость мгновенных решений и нетерпеливая горячность игроков. Он предпочитал смотреть со стороны на суету футбольного поля и мысленно постигать ее с точки зрения шахматиста: почему мяч идет туда, а не сюда и нельзя ли из его путаной судьбы вывести какую-нибудь теорию футбола?
В новой школе Валя решил переломить себя. Глядя на других, он записался у Сухоручко, но тут же усомнился в себе и стал отказываться.
- Ничего, ничего! Учиться надо! - похлопал его по плечу Борис. - Я тебя в свою команду беру. Это ж товарищеская встреча. Да и какая там встреча! Так, погоняем - и все. Тренировка!
Валя продолжал конфузливо улыбаться, но разве можно было устоять, когда Борис возьмется уговаривать?
И вот - звонок, большая перемена. "Быки" наперегонки с "блохами" понеслись во двор, чтобы первыми захватить "поле" - уголок в конце двора, где можно было с грехом пополам развернуться.
Игра сразу приняла острый характер, и вокруг играющих собрался весь класс. В этом было, пожалуй, ее главное значение: почти незнакомые между собою, собранные из разных школ, ребята сразу сдружились, сплотились и почувствовали себя товарищами.
Но в последний, как нарочно самый последний, момент случилась беда.
Борис видел, как ловко Игорь Воронов обвел Васю Трошкина, как тот загорячился, перехватил все-таки мяч и послал его Вале Баталину. У того сжалось сердце, и он окончательно, безнадежно растерялся.
- Бей!.. Бей!.. Бе-е-ей! - обрушились на него нетерпеливые, горячие выкрики.
Валя бестолково потолокся перед мячом и, зажмурив глаза, изо всей силы ударил по нему носком ботинка. Мяч взвился куда-то вверх. Еще миг - и послышался звон разбитого стекла, из окна соседнего дома раздался крик, выглянуло перепуганное женское лицо…
Как раз в это самое время зазвенел звонок. Вся масса учеников, наполнявшая двор, хлынула в школу, и обе злополучные команды восьмого "В" мгновенно растворились в этой массе.
* * *
- Эх ты, манюня! - Сухоручко всей пятерней провел по лицу Вали Баталина, когда ребята после перемены, толпясь, входили в класс.
- Да кто ж так бьет? - подхватили кругом. - Нападающий, а бьешь пыром. Тут щечкой нужно было, с подъема!
- В двух шагах от ворот - и такую свечку зафитилил!
- Не умеешь бить, взял бы да отпаснул. А то пустой игрок рядом, а он бьет. Такую дулю подвесил!
- Ему только заворотного центр-пенделя играть!..
Дело было ясное и сразу же решенное: в футбол играть Академик не умеет. Теперь встал другой, куда более острый вопрос: что будет? И как только ребята расселись по партам, началось обсуждение этого вопроса.
Шел урок литературы. В школе, где раньше учился Борис, литературу преподавала учительница по прозванию "Пэрсик". Это была цветущая, краснощекая девушка в короткой юбке и кофточке абрикосового цвета, - за нее-то она и получила свое ироническое прозвище. Она очень мило улыбалась, мило картавила, красила губки и, желая казаться выше, носила туфли на непомерно высоких каблуках.
Пэрсик была в сущности хорошей, безобидной девушкой, несчастье которой заключалось только в том, что сама она не подумала, а ей никто не подсказал, что девушка в школе - не просто девушка, но учительница и что это определяет и манеру держаться, и костюм, и тон, и улыбку. Ребятам, конечно, до этого не было дела, - они ее просто не слушали.
Здесь учитель был совсем другой - пожилой, высокий, худой, в пенсне и вязаном шерстяном жилете. У него было выразительное "артистическое" лицо, подернутое болезненной желтизной, и седые пышные, вьющиеся волосы. Звали его Владимир Семенович. Свой первый урок он посвятил беседе о предмете литературы и ее значении для общего развития человека. Но этот урок у него не получился. Он и сам не мог понять, что происходит в классе, откуда этот непрерывный шум, бесконечное переглядывание и перешептывание, когда раньше, в других классах, тот же самый вводный урок проходил у него всегда живо, интересно и он сразу брал ребят в руки.
Владимир Семенович остановился, снял пенсне и, вытянув длинную шею, оглядел класс.
- Молодые люди! - сказал он жестким, требовательным голосом. - В чем дело?
"Молодые люди" немного притихли, а учитель, глядя на них, проверял себя: чего же не хватает ему сегодня - убежденности, огня, логики? Он напряг все свои внутренние силы, стараясь переломить обидное равнодушие класса и, вопреки ему, доказать, что не может быть образованного человека без знания литературы, без знания жизни и людей, которых она изображает, без решения вопросов, которые она ставит. Но едва он заговорил, стремясь передать классу всю силу своей собственной убежденности, как в классе снова начался шепот и волнение.
Ребятам было не до урока. Один удар - и целая уйма вопросов! Что будет, и как быть? Дознаются или не дознаются? Это - первое и основное. Сознаваться или не сознаваться? Кто должен сознаваться? И кто вообще тут виноват?
- А кто ж еще виноват? Конечно, он! - шептал Борису Сухоручко, указывая глазами на Валю Баталина. - Ишь сидит, нахохлился, за очками спрятаться от ребят хочет! Академик несчастный, слепой черт, мазила! Футбольные ворота с оконной рамой спутал! Без него ничего бы и не было. А они… Они и так и этак могут повернуть. Не было б мяча, не было бы и всей истории. А кто мяч принес? Зачем принес?.. Подать сюда Тяпкина-Ляпкина! Чувствуешь?.. А могут и всех привлечь, кто играл! А играли чуть ли не все. Чувствуешь? Тут дело общее!
Надо всем этим Борис думал и сам, но решить пока ничего не мог, так как оставался неизвестным "икс", который Сухоручко назвал неопределенным, но очень емким словом "они", - то есть учителя, классный руководитель, директор, все правила и порядки, существующие в этой школе. В прежней школе все было бы ясно, там все было привычно и изучено, все можно было бы учесть, приспособить или приспособиться. А здесь - сплошной "икс", хуже, чем в алгебраической задаче.
- Вы о чем думаете, молодой человек? - прервал вдруг размышления Бориса голос учителя.
- Я?.. - Борис поднялся. - О литературе…
- И что же вы о ней думаете? - язвительно спросил Владимир Семенович.
- Что?..
- Да! Что?
- Да вот… что вы говорите, - пробормотал Борис.
- А именно?
Кругом послышался шепот спешивших на выручку ребят, и, прислушиваясь к нему, Борис попробовал соорудить некоторое подобие ответа. Но получилось что-то настолько путаное и нелепое, что Владимир Семенович, возмутившись, гневно прервал его на полуслове:
- Садитесь! Я не позволю оскорблять благородный предмет литературы такой чепухой! Не позволю!
После этого ребята притихли и конец урока просидели более или менее тихо. Но зато на перемене класс превратился, по выражению Сухоручко, в "новгородское вече". Вече, однако, ничего не успело решить, как вошла Полина Антоновна и предупредила, чтобы после уроков ребята не расходились, - есть важное дело.
Первая половина вопросов сразу отпала: значит, дознались! Теперь нужно было срочно определять тактику. И как только Полина Антоновна вышла, Вася Трошкин вскочил на парту и возбужденно крикнул:
- Не труха́й, ребята! Займем круговую оборону, и ничего они с нами не сделают. Мы здесь новенькие, нас никто не знает, а тут, кстати, звонок: все побежали, и мы побежали! Всё! Главное - держись крепче! Будем выдерживать волю!
В этом выступлении не все казалось ребятам убедительным, но оно вносило ясность и определяло линию поведения, когда никакой другой линии выбрать уже было нельзя.
После уроков Полина Антоновна пришла в класс с мячом. Впрочем, сейчас мяч уже никого не интересовал. Все смотрели на ее лицо, силясь хоть что-нибудь прочитать на нем.
Но на лице Полины Антоновны не было ни гнева, ни раздражения - никакого намека на будущее решение судеб. Борису даже показалось, что она посмотрела на ребят со скрытой усмешкой.
- Ну, игроки!..
Теперь она уже усмехалась, вглядываясь в лица, как будто бы огорченная, хотя внутренне и довольная, что ее знакомство с классом начинается именно так.
- Играть беретесь, а играть не умеете!
Ребята недоуменно молчали, не зная, что сказать и как понять ее невеселую усмешку и эти, совсем не сердитые, глаза. Полина Антоновна положила на стол перед собой мяч и еще раз осмотрела притихший, ожидающий самой свирепой кары класс.
"Как воробышки!" - подумала она про себя, вспомнив почему-то вдруг детство и свою детскую жалость к маленьким сереньким птичкам, так же вот жмущимся друг к другу лютый мороз.
У нее высокая, даже как бы величественная прическа, открывающая тоже высокий и выпуклый лоб, из-под которого смотрят умные, не по возрасту живые глаза. Их взгляд смел, определенен, и ребятам кажется, что она ни в чем не сомневается и все знает.
А Полина Антоновна ровно ничего не знала и была полна сомнений до самого последнего момента. Бесчисленное количество вариантов своего поведения перебирала мысленно она за это короткое, переполненное делами время и наметила было совсем другую линию поведения. Но то возмущение, с которым Владимир Семенович рассказал ей о своем первом уроке и о столкновении с Борисом, настроило ее на более мягкий лад.
- Ну, не поздравляю вас, уважаемая! - сказал Владимир Семенович, держа перед собою снятое пенсне.
- Восьмой "В"? - вмешалась Варвара Павловна, учительница географии. - Вы бы видели, как они бежали после большой перемены! Как дикие мустанги!
Очевидно, именно поэтому в самую последнюю минуту, когда Полина Антоновна уже входила в класс, неожиданно родилась у нее и невеселая усмешка и грустная нотка в голосе.
- Видите, как неудачно начинается наша с вами жизнь, мальчики! - с сожалением сказала Полина Антоновна.
Она помолчала, посмотрела на ребят - посмотрела тоже с грустью, с сожалением - и продолжала:
- Не успели войти в школу, как уже стали знаменитостями. Пройдите сейчас по всем классам, по всем коридорам и этажам - о ком говорят? О вас, о восьмом "В". И как говорят? Вот собрались ребятки-то! И откуда они пришли, где воспитывались? Так о вас говорят! Кто-то один набедокурил, а говорят - восьмой "В". С первого же дня получили марку. "Хулиганы"-- вот как про вас говорят. Я-то еще в этом не уверена. По-моему, так еще рано говорить… Но получилось у нас все-таки нехорошо.
Лучше бы она бранилась! Лучше бы она кричала, говорила бы острые, колючие слова, которые били бы, ранили, пробуждая стремление защищаться, дать отпор. Тогда можно было бы обидеться, раздуть эту обиду и заслонить ею упреки, на которые трудно ответить по существу.
Но обижаться было не на что. Полина Антоновна говорила тихо и очень искренне, точно сама переживала происшедшую неприятность и точно ей и в самом деле тяжело было слышать то, что говорят о восьмом "В".
Она выдерживает рассчитанную паузу и вдруг меняет тон. В ее голосе исчезает грусть, сожаление и возникает новая, звенящая, чем-то тревожащая нотка.
- Посмотрим шире! - Полина Антоновна обводит класс внимательным взглядом. - А что говорит та женщина, у которой вы разбили стекло? Она уже не о вас - она о школе говорит. "Кого воспитывает ваша школа? Хулиганов воспитывает!" - кричит она директору. Это я сама слышала, своими ушами. А директор извиняется, за вас извиняется. Кто-то разбил стекло, а директор должен переносить неприятности. И правильно - перед женщиной виновата школа. Пойдем дальше! Женщина эта поедет к себе на завод, на место своей работы, и будет поносить нашу школу. Все узнают о ней, о нас, о нашем поступке. Вот как получилось, мальчики! Очень нескладно вышло! Очень нескладно!
Ну кто с этим спорит? Конечно, нескладно! И разве сами ребята этого не понимают? Да кто же хотел бить окна? Никто не хотел, а если так получилось, то получилось нечаянно. А раз нечаянно, значит виноватых нет!
Тут открывается еще одна неожиданная щелочка, в которую можно попробовать нырнуть и улизнуть от прямого ответа.
- А может быть, это не мы! - негромко проговорил вдруг Эдуард Сухоручко и чуть-чуть, одним глазом, подмигнул Борису: "Поддержи!"
- Ах, вот как! - встрепенулась Полина Антоновна и, сделав вид, что не заметила, кто бросил эту реплику, обвела класс вопросительным взглядом. - Может быть, это действительно ошибка, недоразумение?.. Давайте так и скажем!.. Так как же? Вы или не вы?
Ученики молчали, и Полина Антоновна была рада, что этот лживый голос ни в кем не получил поддержки.
- Так вот, мальчики! Чтобы пройти тысячу километров, нужно сделать первый шаг. Вот и давайте договоримся с самого начала, как мы будем жить! - решительно сказала она. - Прежде всего не должно быть вот этого: может - мы, может - не мы. Это хуже всего! Что это за заячьи ходы? Будем честными! Каждый из нас может ошибиться, может сделать любую глупость, но вилять… - она взглянула на Сухоручко и, заметив, как он быстро спрятался за сидящего впереди Диму Томызина, еще сильнее подчеркнула: - вилять, прятаться, как мелкая душонка, за спины других мы не будем… Ну, как, по-вашему, разве это по-товарищески?
Полина Антоновна смотрит на класс и особенно внимательно, как Борису кажется, на него. Ребята молчат. Но их молчание не смущает ее, она ставит новые цепляющие душу вопросы. Она говорит о путях жизни, о двух путях, которые открываются перед человеком в самом начале ее, - путь честности, прямоты и путь лжи и лицемерия.
- Вот и смотрите! Не о мяче сейчас разговор - чей он и кто разбил окно. Вот он! - Полина Антоновна берет мяч и кладет его на подоконник. - Потом можете взять. Будем говорить о большом: кем быть? Есть такая поговорка: поступок рождает привычку, привычка - характер, характер рождает судьбу. Вот и смотрите! Сами выбирайте и сами решайте. Вам жить! Вы - будущие люди!
- Видал миндал? - Сухоручко толкает Бориса локтем.
Но Борис молчит, - он не слышит этой реплики, захваченный поворотом дела.
- Да! - убежденно, как бы отвечая Сухоручко, продолжает Полина Антоновна. - Как из зерна вырастает дерево, так из маленького растет большое. В каждом вашем поступке сейчас проступают те черты, которые определятся в будущем. А кем вы будете в будущем? Вы будете жить в коммунизме. Вот и смотрите! Не знаю, как по-вашему, а по-моему - нужно быть достойными такого будущего!
Полина Антоновна снова смотрит на класс, замечает смущенное, смятенное лицо Вали Баталина, видит лица других, тоже возбужденные, взволнованные, и по мгновенному наитию принимает решение не добиваться больше ничего, оставить ребят в их смятения.
- Ну, подумайте! - говорит она в заключение. - Сами подумайте!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сколько раз в прежней школе ребята били стекла, и сколько раз их ругали за это, грозили исключением. И сколько раз Борис так ловко выходил из этих сложных положений, что все его товарищи потом со смеху катались.
И вот теперь тот же Борис растерянно стоит, выйдя из школы, окруженный толпой ребят. Свой злополучный мяч он так и не взял - оставил лежать в классе на окне, куда положила его Полина Антоновна.
Вокруг Бориса - весь класс. Здесь, перед школой, само собой открылось второе собрание, в том же составе и с той же самой повесткой дня, что и в классе. Всех заинтриговало это дело и его неожиданный оборот: ждали "разноса", угроз, устрашающих интонаций в голосе, а вместо этого - "подумайте".
Сухоручко поворачивает голову направо, поворачивает голову налево, прислушиваясь к тому, что говорят кругом, и хитро улыбается, всем своим видом показывая, что он лучше других понимает все эти приемы и уловки Полины Антоновны: как она "подъезжает", как "опутывает" и "ловит дураков".
- Это ж ясней ясного, - и в голосе его звучит самая неопровержимая уверенность. - О чести класса заговорила. Подумаешь! Видали мы эти педагогические штучки!.. О коммунизме. При чем тут коммунизм? Самый обычный педагогический прием для детей младшего возраста. Все для того, чтобы мы сами себя выдали!
- А что из этого? - Витя Уваров вскинул на него свои большие, немного навыкате, глаза.
- Ну и дурак! - не задумываясь, ответил Сухоручко.