А сыновья? Старший работает на фабрике, средний переносил тяжести - надорвался и слег, младший давно ушел из местечка, где он - никто не знает. И ходит с ведрами по пыльной дороге старый солдат, георгиевский кавалер, разносит воду по домам, получает булочку в пятницу, - и никто уж ему не завидует.
Интересный человек - Лазарь. Как бы хотелось Семе его послушать! Как бы хотелось!..
И вдруг такое счастье: Сема заходит с дедушкой в дом и видит, что возле бабушки и человека в люстриновом пиджаке сидит он, Лазарь, георгиевский кавалер. Сема радостно потирает руки. Не будет же Лазарь сидеть молча в чужом доме. Что-нибудь Лазарь расскажет - послушаем! Но дедушка портит все дело. Он подлетает к гостю, хватает его за пуговицы:
- Послушай, это ты видел моего сына? Ты своими глазами видел?
Лазарь смеется:
- Это же мой сын, мосье Гольдин. Разве мой сын может соврать? Мое горе, что он видел вашего сына. Мое горе - и ваше счастье.
Дедушка садится и вытирает платком лоб:
- Ну, рассказывай все подробно. Ты поверишь, я не узнал тебя. Бороду отпустил… Сколько лет тебя не было?
- Много лет. Больше десяти.
- Гм! Подумайте - больше десяти!
Вдруг бабушка замечает Сему:
- Ты еще здесь?
Как будто от нее что-нибудь отвалится, если он послушает.
- Да, здесь.
- Иди спать сейчас же! Чтоб мальчик любил только крутиться среди взрослых! Все ему нужно!
Сема быстро забирается под одеяло. Он закрывает глаза и даже похрапывает, но он все слышит. Каждое слово!
ПРИВЕТ ОТ ПАПЫ
О Семином папе всегда говорили, что у него все не как у людей. Молодой человек, вместо того чтобы учиться солидному делу, пошел в сапожники. Во всем роду Гольдиных не было сапожников, так он решил быть первым, как будто его просили или перед ним кланялись. Зачем это, кому это нужно? Один бог знает. Разве он не мог пойти по мануфактурной части? Или - отчего нет? - выйти в раввины? С такой золотой головой все можно!
Семин папа никого не послушал и стал сапожником. Бабушка после долгого раздумья смирилась с этим. Конечно, было бы приятней, если б ее сын дошел до доктора, удачно женился, взял за женой хорошее приданое и купил себе свой собственный кабинет. Но что поделаешь! Дети не слушают старших. Сумасшедшее время наступило. И люди - не люди, а какие-то звери.
Вот хотя бы Фрейда, хозяйка бакалейной лавки. Бабушка у нее каждый день делает покупки: на полкопейки перцу, на копейку уксусу, на три копейки селедки, на полторы копейки керосину и за эти же деньги - еще немножко соды в придачу. И так - много лет. Кажется, люди уже должны знать, с кем они имеют дело. Но теперь сумасшедшее время. Эта Фрейда - гори она огнем! - отказала бабушке в кредите. Прямо взяла и отказала. Ужас! Бабушка целый день пролежала с головной болью.
Так вот, Семин папа стал сапожником. Ну что ж, ставь латки, ставь латки на латки, делай набойки, а если случится такой праздник - сшей новую пару. Все-таки, если говорить откровенно (бабушка начала утешать дедушку), сапожник - это даже лучше, чем посредник, чем сват, чем служка в синагоге. А что бы сделал дедушка, если б его сын вздумал стать тряпичником, или жестянщиком, или маляром? И ходил бы по дворам?
Так рассуждала бабушка. Привыкшая к тревогам, смятениям, несчастьям, она быстро сживается с новым горем и находит утешение в том, что в мире есть еще что-то более тяжелое, более страшное… Если Герш Литвак повесился, она вспоминает о том, что уехавший в Америку Шустер там, в Филадельфии, открыл в комнате газ и отравил не только себя, но и трех детей. Это же хуже? Если у Зоей Нехамкеса провалилась торговля, бабушка вспоминает о том, как прогорел колбасник Жохельман, и не только прогорел, но и сам заболел горячкой. Это же хуже? Лишь бы было здоровье! Живое горе - легкое горе.
Но у Яши все шиворот-навыворот, все не так, как у людей. Бабушка говорит - брито, Яша говорит - стрижено. Бабушка говорит - день, Яша - ночь. Бабушка говорит - да, Яша - нет. Он совсем не хочет находить утешение в том, что есть бедняк несчастнее его.
Совсем наоборот! Если Шустер и его дети погибли в Америке, так Яша вспоминает хозяина - Магазаника, который остался здесь в местечке и живет, как царь. Почему он имеет сейф в банке, а бежавший от него Шустер ничего не нашел? Почему нам плохо, а купцу Гозману хорошо? Почему исправник плюет на Лазаря с крестом и кланяется Гозману, хотя того зовут Мендель-Меер-Ицхок. Почему? И так на каждом шагу он ставил эти колючие "почему", где нужно и где не нужно. И что же? Его отправили "на поправку" в Туруханский край, без него там минин не состоится - как раз не хватало одного еврея к молитве.
Ах, эта милая бабушки! Утром она надевает свой рыжий парик, ходит с палочкой по комнате и ворчит без умолку. Хотелось бы видеть живого человека, который ее переговорит! Не дай бог попасть ей на язык!
* * *
Что же это? Сема приоткрывает левый глаз. Что же это все время они говорили: Яша такой сякой, а сейчас расспрашивают про каждую мелочь? А дедушка каждый раз вскакивает, хватает гостя за пуговицы, смотрит ему в глаза, как будто в них что-нибудь написано.
- Значит, вы говорите, он через год может вернуться? - недоверчиво спрашивает дедушка.
- Я думаю, да. Но вообще трудно гадать.
- Почему? - тревожится бабушка. - Что значит - трудно гадать?
- Ему могут предложить поехать в другое место.
- Хорошо, - говорит дедушка. - А скажите, если не секрет, как вы попали к Якову?
Гость смеется:
- Я же сын георгиевского кавалера. Я имею кругом право жительства. Когда хочу, я меняю климат!
- Нет, серьезно?
- Серьезно - я попал туда по этапу, а уехал один.
Дедушка выходит на цыпочках в коридор, плотно закрывает двери и, вернувшись в комнату, тихо спрашивает:
- Значит, вы бежали?
- С моим характером трудно сидеть на одном месте.
Какая красота! Сема не может улежать в постели. Ведь это же самый настоящий живой арестант, беглый, с каторги. Какая красота!.. Так вот какой младший сын у Лазаря! Бабушка берет его за руку и отводит в сторону. Что это за секреты? И вечно бабушка что-нибудь придумает. Иди догадывайся, о чем они говорят. Зовут дедушку… Сема напрягает слух: "Надо купить паспорт… Чужая фамилия… Один месяц…"
Потом бабушка подходит к Лазарю и, положив руку на его плечо, важно заявляет:
- Ну, мы решили: пусть этот месяц он пробудет у нас.
Урра! Сема подбрасывает одеяло. Урра! Каторжник будет жить у нас, у нас, у нас! Ведь это радость…
Бабушка склоняется над внуком и проводит рукой по его лбу:
- Вспотел. Бедный мальчик! Ничего хорошего не видит.
Странный человек эта бабушка, честное слово! Ее трудно понять. "Ничего хорошего"! А живой арестант?.. Смешная женщина! И это у нее называется "ничего"… Сема зарывается головой под подушку. Все известно - теперь можно спать.
ВКУС СОЛИ И ПЕРЦА
Соседи с любопытством наблюдают за домом Гольдиных. Что-то там происходит - в этом они уверены. Как видно, старик схватил где-то хороший куш. Но где, на чем? Может быть, он устроил хорошую комбинацию с партией хрома? Людям счастье, людям везет. Вот так всегда бывает: тихий, тихий, а умеет вовремя сливки снять. Но где?
Соседи теряются в догадках. Но что бы там ни было, в доме завелись деньги - это слепому видно. Спрашивается, с чего бы это Семка вдруг перестал таскать воду из колодца, - ведь руки у него, слава богу, работают. Но он воду не носит. Каждое утро к ним является Лазарь с ведрами. За спасибо же это не делается?
Может быть, их новый квартирант хорошо платит? Он ведь у них снимает комнату со столом. Тоже интересно знать, чем занимается этот приличный молодой человек. Говорят, он племянник казенного раввина из местечка Лобны и приехал сюда выбирать невесту. На всякий случай к нему уже заходили вчера три свата - он отказался: хитрит, наверно, уже сторговался с четвертым… Такой симпатичный молодой человек… Ходят, правда, еще слухи, что этот квартирант вложил состояние в бриллианты, но прогорел и остался, что называется, без копейки. Так чего же он явился сюда, этот прощелыга? Но разве можно залезть в чужую душу? Завтра окажется, что он вовсе выжидает, пока упадут цены на сахар, и вывезет отсюда вагон или два… Тогда у Семкиного деда будет вполне приличный заработок…
Они уже искали знакомства с молодым человеком, думали - нельзя ли переманить к себе на квартиру такого выгодного жильца. Им казалось, что этот приезжий - не приезжий, а просто мешок с золотом. Им казалось, что даже стоять рядом с приезжим - прибыльное дело.
Если б кто-нибудь сказал, что дедушкин гость - беглый каторжник или арестант, преступник, - ему бы рассмеялись в глаза.
Никто не догадывался, что старый Лазарь носит воду для того, чтобы незаметно перекинуться парой слов со своим сыном, никто не догадывался, что в доме Гольдиных было по-прежнему уныло, голодно и тихо.
* * *
Сын Лазаря уходил куда-то на весь день. Прощаясь с бабушкой, он весело напевал, как будто последние три года провел на одесском лимане, а не в глухом, далеком краю. Ни одним словом, ни одним движением этот человек не выдавал себя. Он был спокоен. Можно было подумать, что он действительно приехал выбирать невесту и не знает, какому свату довериться. Когда бабушка видела, что мимо дома идет полицейский, она дрожала в смутной тоске и тревоге. Моисей, улыбаясь, смотрел на нее.
- Что вы боитесь? - говорил ей он. - При чем тут полиция? Зачем ей идти к человеку, который ищет невесту? Разве они мне дадут приданое?
Бабушка смеялась:
- Вам, кажется, один раз уже дали?
- Дали, но из десяти я взял только пять.
- Чего? - спрашивала бабушка.
- Лет, конечно, - спокойно отвечал Моисей. - Лет каторги!
И, надев шляпу, он выходил на улицу. Моисей так нравился ей, что она уже начинала находить в нем сходство с сыном: то он улыбнулся, как Яков, то он поднял брови, точно как Яков, то он запел песенку, которую любил Яков. "Лишь бы его не схватили", - вздыхала она и брала в руки молитвенник.
Сема жестоко ошибался в бабушке. Он не знал о ее бессонных почах, он не знал, как много надежд возлагала старая мать на своего единственного сына. Он не видел слез бабушки - долгих и тихих слез: она плакала ночью, когда в доме все спали и ветер шумел за окном…
Дедушка уходил рано утром. Теперь уж почти всегда молчал он за чаем, и это был тревожный, плохой признак. Старик бродил по пыльному базару от рундука к рундуку, из лавки в лавку, щупал кожу, рассматривал узоры на ситце, стучал пальцем по подошве новых ботинок, хвалил механизм часов. Кожа была чужая, ситец был чужой, часы были чужие. У него был маленький карманный бумажник с шестью отделениями - в них было пусто.
Может быть, написать прошение на высочайшее имя? Но "высочайшее имя" было очень далеко от старика, еще дальше, чем сын, о котором хотелось просить. Кому не завидовал в эти дни мосье Гольдин! Даже тряпичнику, даже стекольщику, даже Гершу.
Долгий тянулся день - с поисками, надеждами, расспросами… А там, в полутемной комнате, старуха придумывала что-то на обед, и длинный, худой мальчик, всегда чем-то озабоченный, с любопытством и жадностью ожидал, что получится у бабушки из ее загадочной смеси.
Он слишком много знал для своих лет, Старый Нос. Он уже знал вкус соли и перца!
В ХЕДЕРЕ
В тот день, когда приехал Моисей, заболел учитель в хедере. Не то он объелся на свадьбе у своей племянницы, не то жена его избила. Учитель слег, и все мальчики, желая ему добра и успехов главным образом на том свете, надеялись, что болезнь затянется. Они провели три ликующих дня. Домашние хлопоты - не тяжесть и не бремя. А вот высидеть в хедере пять часов, смотреть на горбатый нос учителя, на его красную бороду и вечно слюнявые, мокрые губы - маленькое удовольствие.
Но прошло три дня, и выяснилось, что болезнь не опасна, что это вовсе не болезнь, а усталость, что ребе Иоселе уже вышел и с радостью ждет учеников. Бабушка дала Семе два куска хлеба, густо посыпанных солью, и Сема, угрюмый и злой, пошел в хедер.
На улице он встретил Пейсю. Врун тоже торопился в синагогу, но, увидев Сему, подбежал к нему:
- Мир?
Сема согласился:
- Мир.
Они пошли вместе.
- Иоселе выздоровел, ни дна ему, ни покрышки!
- Выздоровел, рыжий черт!
Помолчали. Пейся посмотрел на Сему. Он хотел что-то спросить, но не решался. Сема заметил это: "Так вот почему мир. Ладно".
- Семка, - отважился наконец Пейся, - кто это у вас живет?
- А зачем тебе?
- Так просто!
- "Так просто"? Обойдешься!
Опять помолчали. Пейся вынул из кармана какую-то штучку и вызывающе взглянул на Сему:
- Свисток. Настоящий, с косточкой!
- На айданы поменяем?
- Что я, с ума сошел?.. А сколько дашь?
- Два.
- Что я, с ума сошел?.. А больше не дашь?
- Четыре.
- Что я, с ума сошел?.. А ну, покажи!
Сема вывалил горсть айданов и, охраняя их рукой, показал Пейсе. Айданы были тяжелые, со свинцом. Пейся заволновался, глазки его забегали:
- А в придачу про квартиранта расскажешь?
- Ничего я тебе не скажу. Хочешь - делаем дело, хочешь - нет.
- Ну, меняем!
Сема выхватил из рук Пейси свисток и закричал:
- Цур менки без разменки!
Сделка состоялась. Друзья повеселели.
- Сема, правда, что ваш жилец привез сундук с деньгами?
- Неправда.
- А что?
- Мешок привез.
- Честное слово? А правда, что он ищет невесту?
- Ну откуда я могу знать? Замолчи, а то заберу айданы.
Они вошли в серый маленький домик с матовыми окнами.
В синагоге помещался хедер.
* * *
Ребе сидит за столиком. На нем длинный сюртук и выцветший лиловый картуз. Белыми тонкими пальцами с длинными, грязными ногтями он почесывает свою густую рыжую бороду. Полная нижняя губа ребе отвисла, видны зубы, маленькие, острые, желтые.
- Ну, уже скоро будет тихо? - лениво говорит он.
Но шум продолжается: кто-то кого то ущипнул, ударил, обманул. Скрипят скамейки, падают на пол книжки. И опять раздается тоненький, злой голосок ребе:
- Ну, я спрашиваю: будет тихо наконец или вы скучаете за этим?
Иоселе поднимает кантчик - палочку, к которой прикреплено множество узеньких, как лапша, ремешков. Наступает тишина. Тощая крыса шмыгнула в угол, черная кошка постояла в раздумье и прыгнула на колони учителя. Тишина. Глаза ребе закрыты. Ему надоели худые, вытянутые лица детей, их рваные куртки, их веснушки, мокрые носы. Все противно ребе. Он слушает себя:
- И приснился фараону сон, и не мог понять фараон сна своего. Будто стоит он на берегу реки, и выходят из вод ее семь коров, тучных плотью и хороших видом. И смотрит фараон - идут за ними следом семь других коров, тощих и худых. И съели тощие и худые семь первых коров, упитанных.
И еще снится фараону: семь колосьев всходят на одном стебле, полных и хороших, и вырастают позади них семь колосьев, засохших, тонких. И поглотили колосья тонкие семь колосьев хороших.
Призвал фараон вещателя самого молодого - ничего тот не сказал ему. Призвал фараон вещателя самого старого - ничего тот не сказал ему. Послал гонцов фараон к Иосифу - и тот все сказал ему:
"Семь коров тучных, семь колосьев полных - это семь лет. Семь коров тощих, семь колосьев пустых - это семь лет. Наступят на земле твоей семь лет урожая обильного, а потом придут семь лет голода, и забудется урожай весь, и голод истощит страну. Колосья пустые поглотят колосья полные!.."
Голос ребе звучит ровно, глаза его закрыты. Пейся перебирает айданы в руке - тяжелые айданы, со свинцом. Сема смотрит на свисток и думает: коровы тощие, коровы толстые, фараон… Может быть, такой сон был у дедушки, и поэтому в доме пусто и даже в пятницу перестали печь? Вообще жизнь становится труднее, и Сема уже не понимает, что - почему… Эта рыжая борода рассказывает про фараона, и Сема должен слушать от начала до конца. А если у Семы есть дела поважнее?
- Ребе, почему полицейского называют фараон? А?
Иоселе открывает глаза и ударяет ладонью по столу. Испуганная кошка соскакивает на пол. Дети притаились. Пейся сочинил вопрос… Интересно, долго он думал? Ребе подбегает к мальчику и, брезгливо оттопырив мизинец, хватает его за ухо.
- Я спрашиваю, где тебя учили? - кричит ребе. - Я спрашиваю тебя, паршивец, где ты слышал такие слова, чтоб ты не дожил их повторить!
Ребе толкает Пейсю в угол, привычным движением срывает штаны:
- На колени, ты!
Он сует в дрожащие Пейсины руки веник:
- Держи, мерзавец!
Пейся стоит на голых коленях с веником в руках, плечи его вздрагивают - он плачет:
- Я ничего не думал!
- Я тебе покажу, я тебе покажу "ничего не думал"! - орет ребе, бегая по комнате. - Ну, что вы сидите? Я спрашиваю!
Все знают, чего ждет ребе. Уже много лет существует это наказание - пусть лопнет тот, кто придумал его! Полуголый ребенок стоит в углу на коленях с веником в руке. По очереди подходят все воспитанники и плюют ему в лицо, или в спину, или на ноги.
- Ну, что вы сидите? - нетерпеливо повторяет ребе. - Я спрашиваю!
Встает сын Магазаника, подходит к Пейсе и лениво плюет на него один раз, потом, накопив слюны, - второй.
- Молодец! - говорит ребе и успокаивается. - Следующие.
Сема поднимается со своего места. Лицо его спокойно и решительно. Ребе ласково смотрит на Сему: "Ай да Старый Нос!" Старый Нос медленно подходит к ребе и, склонившись к его уху, громко говорит:
- Вы понимаете, я плевать не буду. Не буду! - повторяет он. - Я не могу плевать, вы понимаете? Не хочу! Пусть он это сделает за нас. - И Сема указывает пальцем на Магазаника. - Ему это нравится.
Ошеломленный ребе молчит. Он обводит глазами класс и нервно облизывает губы:
- Шарлатан! Такой шарлатан! Несчастный голодранец! Тебе, наверно, захотелось повидаться с твоим милым папой?
- Хорошо, я плюну, - тихо говорит Сема и плюет на сюртук ребе.
Лицо Иоселе зеленеет. Задыхаясь, он кричит:
- Все идут домой! Он остается здесь!
Мальчики молчат. Сын Магазаника трусливо оглядывается по сторонам.
- Вы слышите? Все идут домой! Он остается здесь!