5
Тетя Лиза еще в церкви зажгла свечу и велела Илюше нести ее до самого дома. Она объяснила: кто донесет горящую свечку из церкви домой, будет после смерти жить в раю.
Илюша прикрыл ладошкой огонек и боялся дышать на него. Но тут промчался Бориска-Врангель и то ли дунул на огонек, то ли сам он погас, только в руках у Илюши остался дымящийся фитилек.
- Теперь прямо в ад угодишь, - шутила бабушка. Настроение у нее приподнятое. - А в аду, братец ты мой, не сладко. Посадят тебя в котел с кипящим маслом, и будешь вариться…
- Не пугай малого, - сказала дочь, - никто не знает, что нас ждет на том свете.
- Сирот ожидает рай, - как-то по-доброму сказала бабушка. - Небось и не знаешь, какой он, рай? Это сад благодатный, где душа твоя будет жить вечно и бессмертно. Встретишься там с матерью родимой. Отца тоже повидаешь, ежели он праведно жил на земле, ежели не был энтим - как бишь их? - коммунистом… Да сам гляди в коммунисты не запишись…
- Почему же? - неожиданно возразила тетя Лиза. - Может, он захочет.
- Я ему захочу!.. Слыхала, как дьячок Повсикакий рассказывал? Пошел один мужик записываться в коммунисты, а жена ему говорит: "Не ходи". Он не послушал, записался. Пришел домой, стал раздеваться, а шапку снять не может. Он и так, и этак - не снимается шапка. А все почему? Рога у него выросли. Так потом и спал в шапке…
- Выдумаешь ты, мать. Чай, он не бык, откуда у него рога взялись?
- Выросли. Христос проклял. Поэтому и ты, малый, верь в бога и молись. Бог милостив. Видишь, повсюду мор и голод, а мы, слава богу, живы. А почему? Потому что молимся. Господь слышит нашу молитву и дает нам за это. И тебя бог к нам привел, увидел тебя, сироту, и направил к нам. Вот и должен ты почитать Спасителя, молиться ему день и ночь…
Шли по темным улицам, обходя лужи. Высоко в небе мерцали звезды, и казалось, что там тоже горят свечи, которые держат в руках ангелы.
У калитки дедушка дважды потянул за кольцо. Во дворе послышались легкие торопливые шаги дяди Пети.
- Добро пожаловать, - поклонился он, пропуская Илюшу.
В доме было уютно и тепло, вкусно пахло. Все стали раздеваться. Бабушка потирала озябшие руки. Дедушка кряхтел, стаскивая сапоги.
- Помоги деду, - подсказала бабушка Илюше, - тащи сапог с ноги.
- Сейчас будем разговляться, - весело сказала тетя Лиза, переступая через порог в другую половину дома, где была столовая.
Илюша вошел вслед за ней и замер от неожиданности. Никогда в жизни не видел он такого богатого праздничного стола. На белоснежной скатерти стояли всевозможные угощения: стеклянные графины и рюмки, разноцветные тарелки с холодцом, ватрушками, ветчиной, солеными огурцами, овсяными лепешками, яичницей.
Посередине стола бабушка поставила принесенный из церкви кулич, обложенный разноцветными пасхальными яйцами. Рядом с куличом возвышалась ароматная творожная пасха с выдавленными крестами и выложенными изюмом двумя крупными буквами "X. В.".
Весело задвигали стульями, рассаживаясь вокруг стола. На подносе попыхивал парком начищенный до блеска медный самовар.
По случаю праздника зажгли над столом двадцатипятилинейную керосиновую лампу с матовым абажуром.
Дядя Петя усадил Илюшу рядом с собой, поставил перед ним тарелку, положил вилку с костяной ручкой и стал накладывать ему закуски, спрашивая, чего ему больше хочется.
Мальчик не отвечал. Он все еще был заворожен тем, что видел, как будто все происходило в сказке.
Когда приготовления были закончены: вино разлито по рюмкам, пироги и холодец разложены по тарелкам, бабушка - высокая, худая - поднялась из-за стола и неприятным, писклявым голосом неожиданно запела:
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть попра-ав…
Дедушка и тетя Лиза тоже встали и подтянули - она громко, дедушка бормоча себе под нос:
И сущим во гробех
Живот даровав…
Илюша и дядя молчали: мальчик не знал, как надо петь, а дядя не хотел. В семье давно смирились с его безбожием.
Когда пение закончилось, бабушка вытерла губы и потянулась к дочери целоваться:
- Христос воскресе!
- Воистину воскрес!
И они, по русскому обычаю, трижды расцеловались.
Потом это же повторилось с дедушкой, а дядя Петя, чтобы не целоваться, выбрал на блюде коричневое от луковой шелухи яйцо, зажал в кулаке и потянулся к Илюше:
- Бери и ты. Давай стукнемся, чье крепче!
Илюша задумчиво жевал кулич, моргая повлажневшими ресницами. Дядя с участием спросил:
- Ты чем-то расстроен, Илья?
А Илюша думал о брате. Почему-то представилось, как он сейчас спит где-нибудь в мусорном ящике, со следами слез на грязных щеках, и никто не даст не то что сдобного кулича, а сухой корки хлеба…
- Что ты молчишь? - все более волнуясь, спрашивал дядя Петя. - У тебя что-нибудь болит?
Илюша не выдержал, склонился на белую скатерть, уронил голову на руки, и плечи мальчика затряслись от рыданий.
Дунаевы всполошились, тетя Лиза кинулась к нему, по их участие только усилило поток слез.
- Не трогайте его, - проговорила бабушка, - он вспомнил отца и мать, пущай выплачется.
Илюша горько плакал: ничего ему не нужно было сейчас - ни пирогов, ни куличей, пусть вернут ему драный салоп и он снова окажется на улице, только бы спасти Ваню, найти его…
Чтобы отвлечь мальчика, тетя Лиза намазала ему сладкой патокой ломоть хлеба. Дядя Петя стал показывать смешные отражения в самоваре: лицо бабушки вытянулось огурцом, а у самого Илюши нос был похож на картошку и рот растянулся до ушей.
- Погляди, какой ты красивый.
Илюша засмеялся сквозь слезы, потом вытер мокрые глаза рукавом рубахи и, всхлипывая, стал есть, хотя куски застревали в горле.
- Ничего, пущай… Бог видит слезы сиротские, - мирно говорила бабушка, наливая чай из фыркающего самовара. - Придет конец света, затрубят трубы ангельские: вставайте, живые и мертвые, на Страшный суд! А сироты придут в царство небесное. И господь бог сведет его с матерью и отцом, и будет он жить в вечном блаженстве, радоваться бесконечной загробной жизни.
За окном синел рассвет. Пора было ложиться отдыхать: утром дядя Петя собирался на первомайскую демонстрацию и потихоньку от всех обещал взять с собой Илюшу.
На лежанке было тепло и уютно, пахло овчинным тулупом и соломой от подушки. Всюду в доме стало тихо. Илюша видел, как дедушка Никита на цыпочках, скрипя половицами, прошел в зал и опустился перед иконами на колени. Наверно, он стеснялся при людях молиться, поэтому сейчас крестился истово и горячо. Он шевелил губами, шепча молитвы, и поминутно кланялся. Илюша слышал его жаркий шепот:
- Иже согреших словом, делом и помышлением нашим…
"Иже согреших…" Что означают эти загадочные слова и почему дедушка разговаривает с богом так непонятно?
Лежа с открытыми глазами, Илюша думал. Как странно: оказывается, не только на земле, но и на небе живут люди, только с крыльями, - херувимы, серафимы. Где они там живут? На облаках, что ли? Бабушка сказала, что Илюша сам может стать ангелом и у него тоже вырастут крылья. Илюша терялся: верить пли не верить? Он то пугался, вспоминая рассказы бабушки об ужасах ада, то его душа сладко замирала, будто он и впрямь стал ангелом и шагал в рай в своей пожарной куртке, в дедушкиных сапогах и с крыльями за спиной.
"Воскресе из мертвых…" Это сказано о маме и об отце. Неужели они могут воскреснуть? Бабушка говорит, что для этого надо молиться день и ночь. Да он тыщу дней и столько же ночей готов молиться, лишь бы это была правда!..
Пасхальная ночь заканчивалась тихо, и на душе у Илюши было светло и грустно, а почему, он и сам не знал.
Глава пятая
АЗАРОВЫ
Лейся вдаль, наш напев! Мчись кругом!
Над миром знамя наше реет
И несет клич борьбы, мести гром,
Семя грядущего сеет.
Оно горит и ярко рдеет.
То наша кровь горит огнем,
То кровь работников на нем!
1
Азаровы жили в маленьком бревенчатом домике неподалеку от железнодорожных мастерских, где всю жизнь трудился дед Азаровых, а теперь работал отец с сыном Митей.
Эту избушку, что стояла на краю пустыря, друзья в шутку прозвали штабом революции: здесь в дни Октября рабочие обучались военному делу, писали воззвания, мечтали о будущей жизни, за которую шла жестокая битва.
Семью Азаровых любили за сердечность и гостеприимство. Даже старая развесистая груша, что росла под окном, и та пошла в хозяев: обильно дарила плоды всем ребятишкам этой части города.
В двадцатом году Азаровых постигло несчастье: мать, работавшая в механическом цехе, попала в станок, ее измяло, и по пути в больницу она скончалась. С суровым мужеством пережила семья горе. Хозяйкой в доме стала подрастающая дочь-школьница Валя. Ей приходилось воспитывать сестренку Надю, ухаживать за отцом и старшим братом.
В то пасхальное утро, когда Илюша Барабанов, утомленный ночным богослужением, спал в своем темном уголке на Солдатской улице, в доме Азаровых окна уже были распахнуты и во дворе весело звенел рукомойник.
Было первомайское утро - радостный праздник. Валя сбилась с ног: надо было успеть приготовить завтрак, погладить платье для Нади. На стуле висела косоворотка брата - успеть бы пришить пуговицу! Сам Митя, примостившийся на бревнышке под окном, разучивал на медной трубе марш. Он напряженно вглядывался в нотный листок, прилепленный к бочке, надувал щеки и время от времени извлекал из баритона рявкающие звуки. Труба, как удав, обвила его шею и грудь. Баритон оглушал всех в доме, но Митю боялись тревожить.
Музыкальные способности у него обнаружились три дня назад. Кто-то из комсомольцев нашел на чердаке помятые инструменты духового оркестра. Этого было достаточно, чтобы ребята решили удивить всех и выйти на первомайскую демонстрацию со своим собственным оркестром. В ячейке был один музыкант, да и тот играл на балалайке. Но не зря говорится, что желание - половина победы. И комсомольцы объявили штурм: сидели ночи напролет, пугая дикими звуками обывателей, изучали ноты, практиковались в игре.
Хорошо ли, плохо ли, а оркестр создали. Труднее всех пришлось Мите Азарову. Он считал, что, как секретарь ячейки, обязан показывать пример. Марш с трудом одолел, оставалось главное - "Интернационал".
Время подгоняло. Наскоро перекусив, Азаровы разошлись: кто в комсомольскую ячейку, кто в школу, а глава семьи - в губкомпарт: он был ответственным за первомайскую демонстрацию.
2
Уже солнце поднялось и заглянуло в окна Дунаевых. Петр Николаевич осторожно подошел к спящему Илюше и легонько тронул его за плечо:
- Вставай.
- Сейчас, - еще не понимая толком, куда его зовут, отозвался Илюша и стал одеваться.
- Кто там еще? - донесся из спальни сонный голос тети Лизы, и пружины матраца сердито заскрипели.
Дядя Петя не ответил и дал знак Илюше, чтобы и он молчал. Но тетя Лиза строго предупредила:
- Каретниковы в гости придут, не шляйтесь долго.
…На улице развевались над воротами красные флаги.
У заборов зеленела первая травка. Листья на тополях были крохотными, и потому казалось, будто деревья окутаны зеленоватой дымкой. Шумливые скворцы прыгали на ветках, дрались с воробьями за жилье.
Возле церкви Василия Блаженного встретили прислужника Степу. Он выходил из церкви усталый и, как видно, голодный.
- Здравствуйте, Петр Николаевич! Христос воскресе!
- Здравствуй, Степа. Что так поздно из церкви?
- Владыко убираться заставил.
- У всех праздник, а ты работаешь… Идем с нами на демонстрацию.
- Крестная заругает.
- А ты не бойся. Хочешь познакомиться с моим племянником?
Прищурив подслеповатые глаза, Степа поглядел на Илюшу и улыбнулся какой-то доброй мысли.
Илюше странно было видеть этого мальчика в простой сатиновой рубашке, подвязанной витым пояском. Сейчас он не был похож на ангела, как вчера, в часы пасхального богослужения.
- Вот с кем я тебе советую дружить, - сказал дядя Петя, когда Степа скрылся за углом. - Мальчик скромный и обижен судьбой. Он прислуживает в церкви, и жалко, что у него жизнь бесполезная.
Илюша подумал: "Как это может быть жизнь бесполезной? Почему?"
3
На центральных улицах - Московской, Ивановской, от Клуба коммунистов и Нардома двигались первые праздничные колонны с флагами самых различных форм и оттенков: от розового и нежно-алого до темно-вишневого, лишь бы цвет напоминал красный цвет революции.
В ту весну случилось так, что поповская пасха совпала с красным Первомаем. Два праздника встретились, как два врага, будто вышли на бой. Жители тоже разделились: одни поплелись молиться в храмы, другие с песнями высыпали на улицы.
Гремели духовые оркестры, церковные колокола гудели, словно пытаясь заглушить ненавистный праздник большевиков. Радостный шум первомайских колонн брал верх, и колокольный звон тонул в нарастающем веселье рабочего праздника.
Вот мимо Илюши промчался автомобиль. В его кузове стояли приютские дети в одинаковых рубашонках. Они размахивали бумажными флажками и кричали "ура". Потом кто-то бросил в толпу пачку листовок. Одна, порхая, опустилась прямо на плечо Илюши.
"Да здравствует Первое мая - заря пробуждения!"
Дядя Петя искал свою колонну, поднимаясь на носки и глядя поверх голов множества людей. И в эту несчастную минуту случилось такое, отчего Илюша растерялся. Навстречу дяде шел с раскрытыми объятиями тот самый рабочий Азаров, у которого Илюша украл хлеб.
- Петр Николаевич, дружище, что же ты совсем забыл нас?
Они обнялись. Илюша стоял, глядя в землю от стыда.
- Где работаешь? Все там же, в Губземлесе? А это кто с тобой?
- Племяш… Ни отца, ни матери нет, вот и приехал к нам.
У Азарова удивленно поднялись брови, но он не хотел выдать Илюшу.
- Так, так… - сказал он, пряча усмешку. - Попалась мышка в мышеловку…
- Да вы, никак, знакомы? - спросил Петр Николаевич с удивлением.
- Может, нет, а может, да… - неопределенно ответил Азаров и сказал, как видно, для Илюши: - Вот, братец ты мой, как в жизни бывает…
Илюша не смел поднять голову. У него покраснели щеки, и он, не выдержав, заплакал.
Петр Николаевич изумленно глядел на племянника.
- Все ясно, - объяснил Азаров, - у него глаза на мокром месте. Если такое дело, придется подарить ему революционный знак. - И он снял с себя красный бант, приколол его на рубашку Илюши.
Азаров спешил. Он простился с дядей Петей, взяв с него слово, что после демонстрации пойдут обедать к Азаровым.
4
Обыватели глазели на большевистский праздник, втихомолку посмеиваясь над бедностью нарядов шагавших в колоннах рабочих.
А те обдавали их смехом и песнями. В одних колоннах пели "Стеньку Разина", в других - "Вихри враждебные". Над головами покачивались смешные карикатуры: генерал в картузе, похожий на свинью, смешно вскидывал руки кверху и дрыгал ногами, когда сзади дергали за веревочку. Под ним было написано: "Пуанкаре - Война".
Комсомольцы пели:
О чем твердит Пуанкаре?
Чум-чара, чура-ра!
"Когда долги дадите мне?"
Ишь ты, ха-ха!
Комсомольцы шли с духовым оркестром. Ноты, пришпиленные на спины впереди идущих, то и дело слетали под ноги, и музыканты сбивались. Выручал барабанщик. Грохотал колотушкой по барабану и заглушал все. Помятые медные трубы бодро сияли на солнце, слепили глаза. Все тонуло в радостно-ликующем шествии тысяч людей, в бодрых песнях:
Мы раздуем пожар мировой -
Церкви и тюрьмы сровняем с землей!
У Илюши дух захватывало. Розоватый отсвет реющих красных знамен падал на лица людей. Даже старые дома выглядели весело.
Шествие разлилось, как река в половодье. Илюша не знал, куда смотреть. В одной колонне играли в "жука", и комсомольцы смеялись, шлепая по затылку того, кто водил. В другом месте под завывающие звуки расчесок лихо отплясывали "Яблочко".
Сурово поблескивая штыками, прошли части Красной Армии. Ветер надувал парусом пурпурный шелковый флаг со звездой - боевое знамя.
Потом промчался громоздкий автомобиль пожарной части, украшенный зелеными гирляндами можжевельника. Его облепили усатые пожарники в медных касках. Казалось, будто они явились не на праздник, а приехали тушить пожар, что полыхал от пламенеющих знамен.
Наконец дядя Петя нашел свою колонну. Сослуживцы приветствовали его, и каждый звал к себе.
- Нет, пусть спляшет за опоздание! - выкрикнул толстяк по имени Иван Петрович. Шлепая ладонью о ладонь, он запел, приглашая дядю Петю плясать:
…А барыня с перебором
Ночевала под забором.
Барыня, барыня,
Сударыня-барыня!..
На пиджаке у Ивана Петровича был приколот бант, похожий на розу. Толстяк громче всех кричал, шутил, горланил песни, а когда колонна останавливалась, сам пускался вприсядку и потом, смеясь, вытирал платком лысину. Он тормошил всех, даже Илюшу.
- А ты откуда явился? Из Юзовки? Чего молчишь и смотришь на меня, как козел на аптеку? Страшный я, да? Я еще страшнее могу быть. - И он приставил ко лбу рога из пальцев и в шутку стал пугать Илюшу. - Отойди, заколю!
Илюша смотрел в его открытый рот, полный золотых зубов, и ему невольно вспомнился плакат с оскаленной рожей буржуя - бойся попасть в такую пасть…
- Ладно, не бойся. Давай споем, подтягивай:
Слезами залит мир безбрежный,
Вся наша жизнь - тяжелый труд…
5
Колонны стекались на Крестовское поле. Там от высокого столба в разные стороны тянулись гирлянды разноцветных флажков. Казалось, на поле крутится веселая карусель. Флажки трепетали от дыхания тысяч людей. Знаменосцам приходилось наклонять знамена, чтобы не задеть и не порвать флажки.
В центре площади воздвигли дощатую трибуну, украшенную кумачом и душистыми ветками хвои. По всей длине трибуны бился от ветерка красный лозунг. Илюша прочитал его издалека, и слова взволновали маленького сына донецкого коммунара:
КРОВЬЮ ЗАЛИЛ ЗЕМЛЮ КАПИТАЛ.
ВОЛЬНОЙ КОММУНОЙ ВОЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
СДЕЛАЕТ ЕЕ ПРОЛЕТАРИЙ!
…Потом Илюша увидел на трибуне дядю Колю Азарова, а с ним рядом женщину в кожаной тужурке и в кепке. Трибуну окружала толпа работниц, которых награждали за хороший труд.
Женщина в кепке громко читала по бумажке:
- Просим на трибуну Егорову, токаря железнодорожных мастерских. У нее выработка - двести процентов.
Девушка в красной косынке легко взбежала по ступенькам и, розовая от волнения, приняла подарок - белые парусиновые туфли и фунт мыла. Под звуки оркестра девушка вернулась к подругам, а там ее под смех и возгласы "качать!" стали подбрасывать вверх и ловить на руки.
Потом начался митинг. Голос Азарова разносился далеко над площадью: