Да! Не бывает ли у тебя куриных костей, присылай.
Потом, говорят, дают тебе какие-то витамины, я бы их попробовала с удовольствием.
И пенициллин пришли, если это вкусно. А то они мне про него все уши прожужжали. Вот, пожалуй, и все, что хотела тебе сообщить. Жду ответа, как муравей лета.
Твоя,
Мотя.
P.S.
Ну и память у меня стала. Забыла написать самое главное.
Да знаешь ли ты, что вчера пошли мы с Борисом Борисычем вручать перчатки лифтерше. Я не очень хотела, но он меня с собой взял, объяснил, для поддержки.
Поднялись на третий этаж, позвонили в квартиру и ждем.
- Кто? - говорит тетка, а сама дверь не открывает. Вот так, мол, и так, объясняет ей Борис Борисыч, пришли, значит, из сто семьдесят пятой квартиры, принесли перчатки вместо съеденных.
- Это, - говорит тетка через дверь, - все конечно, совпадает, но вы отойдите немного, я на вас в "глазок" погляжу, мне личность необходимо сверить. Теперь, говорят, полно всяких жуликов по нашим лестницам ходит.
Ну мы, конечно, отошли и ждем. Не уверены были: узнает она или нет.
- Так, - говорит тетка, - вроде бы вы, но только теперь мне в "глазок" перчатки покажите. Я еще решить должна, равны ли они съеденным. Есть такие люди, что хорошее истрепят, а сами стараются худые подсунуть.
Я возмутилась, но Борис Борисыч стерпел, поднял перчатки.
Ну, скажу тебе, видно покупка ей очень понравилась. Распахивает она двери и приглашает нас с Борис Борисычем войти.
- Ах, - говорит, - ты, милая собачка-баловница, ну покажи, что такое принесла мне взамен?
И прямо надевает на себя обе перчатки и пальчики сгибает и разгибает, оторваться от перчаток не может.
- Да, - говорит, - совсем не хуже моих.
Тогда Борис Борисыч поворачивается и собирается уйти, но лифтерша его уже сама пускать не хочет.
- Ах, гражданин, - говорит она, - тут у меня есть туфли совсем мне неподходячие, чуть-чуть жмут, да и носочек у них сбит, а я слыхала, что собачки очень любят туфельки грызть. Так уж не возьмете ли вы их себе, а мне купите новые, можно и не очень дорогие.
- Нет, - гражданочка, - говорит Борис Борисыч. - Наша Мотя туфли не грызет. Носите их на здоровье.
- Ну, - говорит лифтерша, а сама с нами к лифту идет. - Тогда разрешите я вас на лифте покатаю.
Заходит вместе с нами в лифт и как Борис Борисыч не просит нас выпустить, только головой качает и на кнопки жмет. На первом этаже люди понять ничего не могут, волнуются, а мы то вверх, то вниз гоняем.
И вот, представь, после долгой такой езды выходит она вместе с нами и до самых дверей ведет.
- Простите, - говорит, - я бы еще хотела повидать саму Ольгу Алексеевну. Посоветоваться с ней нужно. Помните, она к тете моей приходила, лекарство ей выписала, так тетя из деревни мне пишет, что давление у ней как рукой сошло, но вот на ногах, говорит, какой-то грибок появился, чешется. Нет, она не думает, что это от лекарства, которое пила, но, может Ольга Алексеевна ей какой совет даст, а тетя, как приедет, сумеет с вами расплатиться, она к весне козла будет резать.
- Нет, - говорит ей Борис Борисыч. - Ольга Алексеевна советовать больше не будет. И прошу вас, уважаемая, к нам не заходить.
И решительно так распахнул дверь и затворил перед теткой. А когда позже Ольга Алексеевна пришла, то даже отчего-то не стал ей об этом рассказывать.
- Отдал? - спросила она.
- Да, - подтвердил он, - отдал. И все.
Пиши,
твоя Мотя.
Письмо второе
Дорогой мой Санечка!
Ночь почти не спала, учила твое письмо. Спасибо! А уж я как тебя люблю, сказать трудно. Устала ждучи. (Не знаю, правильно ли выражевываюсь таким словом).
Под утро произошло во мне прекрасное волнение и я поняла, что сейчас напишу стихи.
Вот они:
О, Саня дорогой!
Письмо твое
меня задело,
за тело.
Люблю тебя
жарчей еще
чем раньше,
барашек.
Приди скорей,
скорей приди
в свой дом
на Охту,
я сохну.
А не придешь,
а не придешь -
подохну.
Ведь без тебя
любое воскресенье,
как потрясенье.
Прогулки же
с Борис Борисычем -
мученье.
О, отзовись
на этот стих печальный.
И возвратись ко мне,
многострадальной!
Пожалуй, это самое лучшее из того, что я когда-либо писала. А как ты считаешь?
Твоя
Мотя
Письмо третье
Мальчик!
Ну и здорово же ты залежался!
А на улице оттепель началась, вот-вот весной пахнет, а тебя все нет и нет.
Поздравляю с благополучной операцией. Ольга Алексеевна только и рассказывает всем по телефону, как тебе, умнице, гланды вырезали, и как ты шел в операционную без всякого поводка: спокойно, говорит, шел, не сопротивлялся.
Да, дорогой мой, так и должны вести себя настоящие мужчины. А ты, Санечка, настоящий.
Иногда думаю, неужели я тебя раньше недооценивала? Неужели не замечала, какой мой Санечка великий человек?
А почему?
Да видно сама я не была такой умной, как сейчас.
Дома у нас чрезвычайно важные события.
Ольгу Алексеевну повысили в должности: она заведующая отделением, целой группой врачей командует.
Теперь к ней за советом приходят не только больные, но и медики. Борис Борисыч по этому поводу помалкивает, но иногда слегка ворчит.
- Что, Мотька, мы с тобой выиграли от этого повышения? Раньше хоть один участок был, а теперь - пять. И она за все пять, как за свой болеет. Нет, Мотька, самое худое иметь жену - доктора.
Сам же Борис Борисыч тоже переменился, стал серьезнее, больше дома сидит.
- Вы, - сказали ему на телевидении, - может и очень талантливы, даже, может, очень-очень талантливы, но жизни вы, Борис Борисыч не знаете. Вы от народа оторвались, сидите дома и пишете, а вам нужно к людям идти, с народом жить.
И знаешь, Саня, отец твой, Борис Борисыч, на этот раз не обиделся, а все выслушал с серьезным лицом и пришел к нам с Ольгой Алексеевной советоваться, как быть дальше?
- Боря! - сказала Ольга Алексеевна, - а, может, и правда это? Может, ты действительно оторвался? Может тебе действительно нужно с людьми пожить? Вспомни, Боря, - сказала она, - как замечательно ты начинал, какие надежды на тебя возлагали, как о твоих первых пьесах и рассказах много говорили! Какой у тебя чистый голос был на заре нашей юности, когда я тебя полюбила. Ну, просто соловей пел… А теперь? Куда все ушло? Нет, Боря, я не хочу ничего советовать. Подумай и сделай выводы сам.
Тогда Борис Борисыч, встал, заперся в кабинете, и долго-долго оттуда не выходил.
Что он там придумал, сказать невозможно, но вышел Борис Борисыч из кабинета другим, помолодевшим вроде, и куда-то исчез на весь день.
Обнимаю тебя, моя сахарная косточка.
Твоя Мотя.
Письмо четвертое
Замечательный мой, Санечка!
Пишу, а лапа от радости подкашивается: да неужели скоро тебя отпустят!? Неужели мы опять заживем как раньше?
Понимаешь, дружочек мой, приходят сегодня Ольга Алексеевна и Борис Борисыч из больницы какие-то не такие.
- Мотька, - говорят они между делом. - Ему, нашему Санечке, лучше. Он, наш дорогой и ненаглядный Санечка, уже встал с кровати к может подходить к окну. Теперь, Мотька, дело пойдет на лад.
Ну тут я уж не могла спокойно сидеть. Начала носиться по комнате - дым коромыслом! Перевернула подушки на диване, вскочила на стул, со стула на стол, со стола в кресло перепрыгнула, а потом настоящую карусель устроила, свой хвост ловила.
Что я тогда чувствовала и сказать трудно, поэтому предлагаю тебе свои новые стихи.
Сане Дырочкину,
выздоравливающему.Прекрасный товарищ,
Саня дорогой,
возвращайся скорее
из больницы домой.
Верная Мотя
ждет тебя, Дырочкин,
даже скучает,
даже худеет,
чего тебе не желает.
А вот еще одно стихотворение.
Всем - всем - всемГраждане, больные!
К вам я обращаюсь.
Хоть мы не знакомы, но общались.
Если мое мнение
вам не безразлично,
то без промедления
бегите из больницы.
Дома кормят вкусно,
бывает даже кости,
а там одна диета
с утра и до обеда.Товарищу Профессору привет!
Врачам и медсестрам привет!
Живите сто тысяч лет!
Ну как? Не знаю понравятся ли стихи тебе, но мне они очень нравятся. Мне, если честно, вообще все нравится, что я сама делаю.
А в нашем, кстати, доме события еще более потрясающие, чем раньше. Может, тебе Ольга Алексеевна рассказывала.
БОРИС БОРИСЫЧ УЖЕ ДВА РАЗА ХОДИЛ НА РАБОТУ
И знаешь, кем он теперь работает?
Фельдшером! Помощником врача на неотложной помощи. Когда дома Борис Борисыч халат надел я даже от удивления пасть открыла. Но он мне все-все объяснил.
- Я, - сказал он, - Мотька, давным-давно именно на этой работе с Ольгой Алексеевной познакомился. Она тогда студенткой была, а я тоже был молодым и большую пользу приносил людям. И Ольга Алексеевна меня выбрала к полюбила. И вот, Мотька, теперь я опять иду на работу. Буду сидеть у телефона и принимать от больных вызовы. Дело это очень сложное. Тут прекрасный слух требуется, чтобы точно по голосу различить к кому посылать врача в первую очередь, а кому во вторую. Кому, Мотька, доверять полностью, а кому не доверять. Бывают, Мотька, и симулянты.
И я ему, Саня, ничего не ответила, а забралась под диван и долго-долго улыбалась. Теперь-то мы можем быть спокойны с тобой за Бориса Борисыча.
Обнимаю и жду тебя каждую секунду,
верная Мотя.
Эпилог
Товарищи! Граждане!! Люди!!!
Оглянитесь!
Весна!!!
Да нет, не так спокойно оглянитесь, а быстро! Покрутите головой! Наберите воздуха и вздохните!
И вы все поймете!!
Какие запахи вас окружают! Какие прелестные запахи!
Принюхайтесь к тротуару! К любому уголку, у которого вы остановились, и вам все станет ясно.
Но даже в том случае, если вам не станет ясно, то вас ударит, шибанет, шарахнет такое! Такое, что и сказать трудно! Это как пение ранней птицы, как лай молодого скайтерьера, красивого и умного, как я сама.
Вот уже сколько дней я выхожу на прогулку с Саней, моим ненаглядным Санечкой Дырочкиным. И нам хорошо, потому что мы опять вместе, и потому что - весна!
От счастья я ничего не могу понять.
Я бегаю по газонам, хватаю ртом воздух и слушаю, как все звенит.
Трынь…
Трынь!..
Трынь!!..
Это капли. Они падают со всех крыш и деревьев, и просто с неба.
Трынь!
Трынь!!
Это солнце. Огромный яркий огненный круг появляется на небе, и все люди начинают идти быстрее и улыбаться.
И трамваи идут быстрее.
И машины - быстрее.
Ах, если бы не поводок, то я бы вырвалась вперед, я бы приветствовала всех лаем, потому что - весна!
Саня тоже счастлив. Правда, у него мало свободного времени. Он болел и теперь к нам домой приходят его одноклассники и они вместе учат уроки и хвалят моего Дырочкина.
Я им не мешаю. И только, когда они начинают одеваться, я приветствую их лаем, потому что - весна!
Да, я не сомневаюсь в нем, моем Сане.
Я уверена, что он не только догонит класс, но может и перегнать всех. Позади были испытания и потяжелее.
И вот теперь мы бежим по нашей Охте, и люди останавливаются, чтобы дать нам дорогу.
Я люблю людей!
Люблю и детей и взрослых!
Мне хорошо с ними, но и им хорошо со мной.
Я их друг, а они мои друзья.
И поэтому, когда из нашего дома выходит на прогулку детский сад - я приветствую их лаем.
Я хорошо знаю их песню.
Они поют:
Пусть всегда будет солнце!
Пусть всегда будет мама!
Пусть всегда буду я!
Мне очень нравятся эти стихи.
Но однажды на прогулке я сама слышала, как мой Саня, мой любимый героический Санечка Дырочкин, подхватил эту песню.
Он хорошо пел.
Ах, как он тогда хорошо пел эту песню! И даже сочинял к ней сразу новые слова.
Он перечислил все нашу семью.
И Ольгу Алексеевну!
И Бориса Борисыча, а в конце он слегка улыбнулся, скосил глаза в мою сторону, и очень громко, так что весь детский сад остановился во дворе и повернул к нам головы, спел:
- Пусть всегда будет Мотя!!
- Да, - мысленно согласилась я. - Пусть всегда будем МЫ.
1975
Саня Дырочкин (при участии школьника Саши Ласкина). Стихи
* * *
Я - муравьиная королева
И глава своего муравейника…
Я видела,
знайте это,
видела,
как вы давили моих приближенных!Я - муравьиная королева,
глава банкиров, купцов муравьиных…
Знайте,
я видела,
как вы сажали в банку моих подчиненных!И они подпрыгивали,
делали в воздухе сальто,
И умирали…Я крошка по сравнению с вами -
муравьи другой породы.
Вы, кажется, себя назвали "человеки"
или что-то в этом роде.Мне трудно говорить…
Я умираю.…Должны когда-нибудь животные восстать!
Очередь за счастьем
Люди в заснеженных куртках
В очереди за счастьем стояли.
Стояли долго, но смирно,
стояли днями, часами.
Стояли, чтоб получить пакетик,
в котором стекло и пряник.
Посмотришь в стекло - увидишь радость.
* * *
Листья, как индейцы,
живут в лесу.
На головах носят перья -
острые зарубинки.
У них есть копья -
наточенные иголки.
Листья, как индейцы, живут в лесу.
Дни
Шел день…
второй…
четвертый…
пятый…
Понедельник, как маленький ребенок
прыгал на одной ноге.
Суббота - седой старик
играл на шарманке,
чтоб ночью, в воскресенье, умереть,
а утром вновь воскреснуть…
А дни - это семь искр,
которые поодиночке,
через двадцать четыре часа,
гаснут.
Ночь в Ленинграде
Луна на ниточке подвешена,
но ниточка луну не выдержала
и оборвалась,
и луна свалилась на асфальт,
асфальт вечернего Ленинграда.
И звезды достали губами
до кончика луны,
и стали дуть.
Теперь луна - пастуший рог.
* * *
Малая, малая панда,
с маленькими раскосыми глазами
и ушами белыми, как снег.
Я тебя увидел вместе,
вместе с шотландским пони,
на страницах журнала.
Не сердись на меня, Панда.
Не такой уж плохой я,
как кажется Варану с острова Комода,
как кажется Морскому Слону.
Скажи хоть слово, Панда!
А если скажешь что-нибудь,
то говори со мною "на ты".
Стихотворение
Гранит у набережной Невы.
Никто бы не подумал, что в граните
(не помню я с какого года)
лежит стихотворение.
Оно кричит и молит,
и просит выпустить оттуда,
оттуда, из серого гранита.
Дождь в Ленинграде
Дождь идет.
Завернуты в черные плащи,
в шляпах с широкими полями,
с зонтиками, как со щитами,
как бандиты проходят люди.
И памятник Пушкину во мгле,
словно провалился под землю.
И горят фонари,
не давая света.
Хоть бы кончился дождь!
И прошли эти грустные люди!
Львы
Перед дворцом Елагина
львы высунули языки.
Вы скажете: львы сделаны из бронзы,
А я вам отвечу - нет.
Посмотрите, под слоем бронзы
сидит настоящий лев.
Язык у него высунут,
в глазах ненависть страшная,
мог бы - сейчас же бросился,
но бронза ему мешает.
… И в рот ему кидают спички,
и он к такой еде уже привык.
* * *
Ко мне в окно заглянула старушка,
изогнулась, как цифра четыре.
Она нема, как рыба в океане,
и она позабыта всеми,
и ее зовут так просто:
Водосточная Труба.
* * *
Я иду и убиваю время,
За секунду делаю одно убийство,
За секунду убиваю время…
* * *