И тогда Ольга Алексеевна действительно стала смеяться. Она хохотала так, что слезы текли из ее глаз. И глядя на то, как она смеется и выздоравливает от болезни, засмеялся и Саня. Они оба дружно и долго смеялись и мне, наконец, тоже стало смешно. Я легла на пол лапами кверху и залилась от лая.
- Охо-хо! - едва переводила дух Ольга Алексеевна. - Ну и молодец ты, Саня! Ну и хозяин!
- О-хо-хо-хо! - хохотал Саня. - А ты раньше во мне сомневалась и не доверяла.
- О-хо-хо-хо! - хохотала Ольга Алексеевна. - Теперь никогда больше сомневаться не буду. Прости меня, мальчик.
Потом они затихли и Ольга Алексеевна ласково смотрела на своего Саню и только иногда ее плечи судорожно вздрагивали, будто бы она вот-вот опять засмеется.
- Значит, - поинтересовалась она и слегка закусила губу, - тебе хватило денег?
- Конечно, - сказал Саня. - Я еще принес сдачу. Он порылся в кармане и протянул Ольге Алексеевне две копейки.
Глава тринадцатая. Тревожный звонок
Встала Ольга Алексеевна, как обычно, раным-рано, приняла лекарства и взялась за уборку.
- Все же, Мотя, мне немного лучше, - сказала она. - Нельзя залеживаться, нужно держать себя в руках.
Но вместо того, чтобы держать себя в руках, она взяла в руки пылесос и облазила все углы, потом вытащила полотер и проехала им по комнатам, затем пошла в ванну и начала стирать Саничкины вещи.
Теперь отдохнет, подумала я.
Но когда она выстирала Саничкины вещи, то вспомнила, что у нее чего-то не зашито, и она из села к окну шить, а потом вскочила и побежала на кухню, оказывается она не могла терять времени даром и ей одновременно нужно было поставить суп, пожарить котлеты, вскипятить воду, вымыть сухофрукты для компота.
Со всем этим она вскоре справилась и пошла будить Санечку, который лежал на боку, причмокивал и улыбался, видно покупал во сне чемодан из крокодиловой кожи или торжественно вручал перчатки лифтерше.
- Главное, Мотька, - Ольга Алексеевна остановилась в коридоре, чтобы поговорить со мной, - сегодня мне отсидеться дома, не выходить на улицу, не простыть. Тогда завтра, думаю, я смогу пойти на работу. Правда, Мотька, у меня еще и голова болит, и першит в горле, и в ухо стреляет, и температура тридцать семь и четыре, но это все ерунда, Мотька.
И она уже хотела будить Санечку, как тут, в кабинете Бориса Борисыча, зазвонил телефон, и так пронзительно, точно в нашей квартире жила пожарная команда и кто-то горел на другом конце провода.
- Ало! - добежала Ольга Алексеевна и его лицо стало счастливым. Она прикрыла ладонью трубку и сообщила. - Это, Мотя, междугородняя. Борис Борисыч, видно, хочет узнать наше самочувствие.
- Да! Да! Да! - закричала она. - Ало! Ало! Боря! Это я! Ало! Ало! Здравствуй! Как ты себя чувствуешь?
Ее лицо вдруг стало мрачным, а глаза потухли.
- Плохо? А что с тобой? - Она кивнула. - Так, - сказала она трубке, - понятно. - А головная боль есть?
- Понятно. А насморк есть?
- Понятно. А кашель есть?
- Понятно. А озноб есть?
- Понятно. А слабость есть?
- Есть. Понятно.
И она еще немного покивала трубке.
- Боря, - сказала она серьезно. - Ты заболел. Лежи в номере и не выходи на улицу. Мы скоро к тебе приедем.
И она опять покивала.
- Крепись, Боря, - поддержала она. - Не падай духом. Мы уже выезжаем.
Она повесила трубку, тяжело вздохнула и быстрым шагом пошла к Санечке.
- Вставай, - сынок, - сказала она тревожно. - Заболел наш папа. Он весь разбит гриппом и у него большая температура. Мы должны его спасти.
Санечка вскочил на ноги и стал одеваться. Он делал это быстро и четко, и я подумала, какой все же он стал другой, мой Саня, когда власть перешла в его руки.
- Мама, - сказал он, - давай я один отвезу папе лекарства. Ты же сама болеешь.
Но Ольга Алексеевна только грустно покачала головой.
- Нет, - сказала она. - Я должна сама его поглядеть. А вдруг ему требуется помощь?
И она стала отбирать из чемодана самые лучшие лекарства, чтобы спасти Бориса Борисыча. А Саня сказал:
- Как хорошо, что у нас все есть. Мы его быстро с тобой поставим на ноги.
Глава четырнадцатая. Мы едем в Дом Творчества
Итак, мы поехали. Ольга Алексеевна держала в руках сумку с лекарствами, а Санечка - авоську, в которую Ольга Алексеевна уложила особое теплое нижнее белье для Бориса Борисовича.
Погода была так себе. Дул ветер. На стройке иногда грохотало железо, а подъемные краны стояли в этот раз неподвижно, ожидая понедельника, своего трудового дня.
Я бегала налегке, рядом с Санечкой и думала о Борисе Борисыче:
- Люблю я его? Конечно, люблю. Может, не так, как Санечку или Ольгу Алексеевну, но все же он наш собственный писатель Дырочкин.
А болезнь его и мне показалась очень тревожной, и уже по дороге я начала складывать о нем стихи.
Простудные страдания
На душе моей тоска,
Мчатся тучки ранние.
Про писателя здоровье пропою страдания.
Ав-ав-ав!
Гав! - Гав! - Гав!
…Пропою страдания.
Дует ветер, вьюга вьет,
Речки льдом покрылися.
А наш Дырочкин-писатель страшно простудилися!
Ав! Ав! Ав! Гав! Гав! Гав!
А наш Дырочкин-писатель страшно простудилися.
Дальше написать я не успела, потому что на углу остановилось такси и Ольга Алексеевна сказала нам с Санечкой:
- Скорее в машину! Мы не можем терять времени. Он, наш Борис Борисович, в страшной опасности.
Она первая села с водителем, мы с Санечкой - сзади. Шофер, как говорится, включил зажигание, отпустил сцепление, дал газу, вертанул баранку. И мы помчались на вокзал.
- Нельзя ли побыстрее, - говорила Ольга Алексеевна, - Там, куда мы едем, очень худо человеку.
Она куталась в шарф, покашливала и зябла. Иногда Ольга Алексеевна оборачивалась и глядела на нас с Саней: ее глаза были грустными и сосредоточенными.
- Ах, мой дорогой Борис Борисыч! - шептала она.
Паровоз на вокзале едва нас дождался. И не успели мы сесть, как он радостно вскрикнул и на всех парах понесся вперед в Дом творчества писателей.
Народу в вагоне было мало. Я залезла под скамейку и закрыла глаза.
Если бы вы знали, как хорошо думается в поезде, под перестук колес! Какие мысли только не приходят к тебе! Почему, например, теперь зима, а не лето? Или почему снег - белый, а трава - зеленая?
Потом я стала думать, отчего меня всегда зовут Мотей, а когда Ольга Алексеевна брала билет на поезд, то про меня сказала: "Багаж"?
Прямо около моего носа были Саничкины ноги, а напротив дремала Ольга Алексеевна. Ее голова покачивалась в такт поезду, а иногда падала на грудь, и тогда Ольга Алексеевна вздрагивала и смотрела в окошко.
- Нет, это еще не Дом Творчества, - говорила она.
Наконец, поезд основательно дернуло. Ольга Алексеевна еще раз приоткрыла глаза и вдруг вскочила на ноги.
- Саня-Мотя! - заторопила она. - Вперед. Приехали. Мы на месте.
Команды ее мне показались немного странными, но рассуждать было некогда и мы, один за другим, выпрыгнули из вагона.
А на платформе оказался замечательный яркий день. Пахло елками и морем, а снега всюду было столько, что невольно приходилось закрывать глаза. Кого, скажите, не разволнует дикая первобытная природа!
И тут я увидела, что на нас рысью несется какой-то огромный человек. Он схватил Ольгу Алексеевну в охапку, подкинул ее в воздух и закружил.
- Борис! Борис! - закричала она. - Ты же болен! Зачем ты вышел на улицу?
- Нет, - хохотал Борис Борисыч. - Я совсем не болен. Я, Оля, здоров, как бык. Я пошутил. Просто мне здесь очень скучно, и я решил вызвать вас. А пьеса, Оля, все равно не пишется, так почему, Оля, вам не приехать.
- Но ты даже не спросил: здоровы ли мы?
- Конечно, здоровы, - удивился Борис Борисыч. - Чего вам болеть?
- Но, к сожалению, я заболела.
- Чем? - встревожился Борис Борисыч.
- Именно тем, от чего я приехала лечить тебя.
- И у тебя есть температура? - испугался Борис Борисыч.
- Да. И температура.
- И у тебя есть кашель?
- Да, - закашлялась Ольга Алексеевна.
- И у тебя озноб?
- Да, - грустно подтвердила Ольга Алексеевна и стала греть руки.
- Что же нам делать? - совсем расстроился Борис Борисыч. Ты же сможешь заразить весь наш дом. И тогда писатели перестанут писать, а их произведений так ждут люди.
Ольга Алексеевна опустила голову, и мне показалось, что она вот-вот заплачет.
- Не переживай, - успокоил ее Борис Борисыч. - Я знаю, что делать. До полдника ты полежишь в моей комнате, а мы с Саней и Мотей погуляем и не заразимся. Потом я куплю тебе обратный билет и посажу на поезд.
И тут Ольга Алексеевна поглядела на него так, что мне стало страшно. Не знаю, что она хотела сказать Борису Борисовичу, но его спасли какие-то люди, которые по одному выскакивали на платформу. Они удивлялись, какая в Дом Творчества приехала замечательная собака. А один даже встал на четвереньки и лизнул меня в нос. Я испугалась, рванула в сторону, но тут вспомнила, что я не одна, что у меня на поводке Ольга Алексеевна.
Теперь давайте попробуем разобраться, что такое Дом творчества писателей?
Что такое - дом знает каждый, но что такое творчество понимают далеко не все.
Я, кажется, в этом разобралась.
Творчество - это когда разные писатели, живущие в доме, говорят о себе.
Привожу беседу, которую вели Борис Борисыч и Валерий Карамзин.
Борис Борисыч: Ты очень талантливый писатель, Валерий.
Карамзин: А ты, Борис, талантливый еще больше.
Борис Борисыч: Нет, это ты так талантлив, что дальше уже некуда. Дальше начинается Хуменгуэй.
Карамзин: Это ты так талантлив, что дальше некуда, потому что дальше начинается Толстоевский.
Борис Борисыч: Да, мы, пожалуй, так талантливы оба, что дальше некуда.
Потом мы бродили между елками и Борис Борисыч мысленно писал пьесу. В это время он, казалось, не замечал ни меня, ни Саню.
- Папа, - напомнил Саня о себе. - Не пойти ли нам домой? Я замерзаю.
- Нет, - сказал Борис Борисыч, - На улице тепло, не больше десяти градусов мороза, и я не могу понять, как мальчик может мерзнуть в такую погоду. Гуляй, гуляй, Саня.
И мы снова двинулись между елок, пока нас не догнал толстоватый, коротковатый и носатый писатель Зетов.
- А, Борис! - воскликнул Зетов. - У тебя такой вид, будто ты заканчиваешь пьесу.
- Да, - кивнул Борис Борисыч. - Именно это я сейчас и делаю. Я только что придумал последнюю фразу: "Оберштурмфюрер, я вам не доверяю".
- Прекрасная фраза! - согласился Зетов. - Это будет удивительный детектив.
- Да, - подтвердил Борис Борисыч. - Психологический.
- А у меня, - сознался Зетов, - будет психологический роман. Я тоже его кончаю и уже знаю последнюю фразу.
- Какая же? - спросил осторожно Борис Борисыч.
Зетов подумал:
- "Маша, - торжественно процитировал он, - Идите, работайте дальше. Я вам всегда доверял и теперь доверяю!"
- Великая фраза! - восхитился Борис Борисыч. - Прозрачная, как стекло. Ты, Зетов, талантливый писатель. Наиталантливейший писатель всего нашего Дома.
- Возможно, - согласился Зетов.
- Папа! - перебил их двоих Саня. - Я хочу к маме. Я так замерз, что у меня не гнутся пальцы.
- Глупости! - возмутился Борис Борисыч. - Сейчас, я уверен, нет даже пяти градусов мороза.
- Да, да, - подтвердил Зетов. - Пяти нет, но есть, кажется, пятнадцать.
- Вот видишь, - упрекнул Саню Борис Борисыч и опять повернулся к Зетову. - Я внимательно слежу за каждой твоей новой вещью.
- А я за твоей, потому что ты талантлив в отличии от нашего знакомого Карамзина.
- Ну он-то, конечно, не такой талантливый, - согласился Борис Борисыч. - Я с ним дружу из жалости. Согласитесь: неталантливый человек всегда вызывает только жалость.
Я поглядела на Саню. Он был бледен, а нос и уши, наоборот, алели. Тогда я подумала: может ему и действительно худо, надо бы пойти погреться.
- А потом, - продолжал Борис Борисыч, - я боюсь, что если я перестану давать ему свои замечательные советы, то он разу станет такой неталантливый, что дальше будет некуда. Ты не представляешь даже, что весь Карамзин держится на моих советах. Я прекрасный советчик, - скромно закончил он.
- Папа! - напомнил о себе Санечка. - Можно мы уйдем? У меня, кажется, болит горло…
- Вот именно, кажется! - улыбнулся он. - Всем нам что-то кажется. Мне кажется, что горло у тебя не болит, а тебе кажется обратное. И кто из нас прав, может проверить только история.
- История - объективная наука, - согласился Зетов. - И кто бы над ней не издевался, будет наказан.
- Ты понял? - намекнул Борис Борисыч.
Но Саня ничего не хотел понимать: ему было худо.
И тогда я решила, что пора вмешаться мне. И я стала лаять. Я так скулила и выла, что сама удивлялась, откуда у меня такие поразительные музыкальные способности.
А Борис Борисыч и Зетов уже заткнули уши и что-то кричали друг другу. Тогда я стала брехать, потом тявкать. Нет, думала я, они все же нас отпустят, я их заставлю.
- Мотя, молчать! - закричал Борис Борисыч. - Что с тобой стало. Я не узнаю свою собаку.
- Да она же у вас сумасшедшая! - крикнул Зетов. - Отправьте ее домой сейчас же или она тут перекусает половину Дома.
- Да, да, - заторопился Борис Борисыч, - она видно взбесилась, и ее нужно показать ветеринару.
Мне было уже не до их рассуждений. Пускай к ветеринару, но только отпустите меня и Саню, у него болит горло.
Борис Борисыч выхватил ключи из кармана и протянул их Сане.
- Идите домой, - сказал он. Потом поглядел на меня и погрозил пальцем. - А тобой, Мотька, я очень недоволен…
Эх, Борис Борисыч, подумала я, но только прижала уши и что есть силы натянула поводок. Мне нужно было скорее доставить Саню к Ольге Алексеевне.
Глава пятнадцатая. Совсем грустная
Не буду рассказывать, как мы добирались назад, да это и не так важно. Еще в Доме творчества температура у Сани оказалась тридцать восемь, у Ольги Алексеевны - тридцать семь и два, а у Бориса Борисыча, сколько он ни держал градусник, больше тридцати шести и одной не поднялась.
- Я тоже болен, - заявил он. - Моя температура показала упадок сил. Теперь я долго не напишу ни строчки.
Вечером Санина температура подскочила до тридцати девяти, а ночью стала сорок. Он метался, звал то Ольгу Алексеевну, то меня. Мы были рядом.
Ольга Алексеевна совсем забыла о себе, сидела в Санином изголовье и все время ставила на его горячий лоб холодные примочки.
- Милый мальчик, - спрашивала она, - тебе не легче?
- Легче, - каждый раз говорил Саня, но мы понимали - это он хочет успокоить Ольгу Алексеевну и меня. - Мама, - просил он, - ты бы поспала немного, завтра же на работу…
- Завтра я не пойду, - сказала Ольга Алексеевна, - разве я смогу тебя оставить?
- Но со мной Мотька.
- Если бы Мотька разбиралась в медицине, но у нее нет никакого образования, - говорила Ольга Алексеевна.
И она осталась.
И новый день у нас прошел не легче, чем вечер. И когда позвонил Борис Борисыч, то она ему что-то тревожно шептала. А на завтра состояние стало совсем тяжелым, Саня бредил. И Ольга Алексеевна забыла о своей личной температуре. Она металась от Саниной постели к телефону, и то давала лекарства, то звонила профессору, опрашивала у него советы.
И профессор охотно давал советы, говорил чего делать и чего не делать, каждый раз он, видно, предлагал к нам приехать.
- Благодарю вас, - говорила Ольга Алексеевна, - пока я сама справляюсь.
Но к ночи Саня перестал узнавать меня, а Ольгу Алексеевну назвал:
- Тетя.
И тогда она набрала номер и попросила:
- Профессор, приезжайте. Мальчику совсем плохо.
Глава шестнадцатая. Профессор
Ну, я вам скажу, профессор был так профессор. Самый главный профессор по гриппу. Он был очень большого роста, с усами и с такой длинной прекрасной трубкой, что я сразу поняла: он, профессор, все у Сани услышит.
- Да, - сказал профессор, ощупывая Санино тело. - Ты, Саня, не Геракл. Нужно будет тебе заняться спортом, когда ты выздоровеешь. Даю самую страшную клятву, что Саня у вас ни разу не играл в хоккей, не держал в руках шайбу.
- Совершенно верно, - признался Саня, хотя ему было в тот момент очень плохо. - Я постараюсь учесть ваши в советы, профессор, и как только выздоровею, то тут же сделаю зарядку.
Потом профессор начал стучать по Саниному телу; он что-то искал и слушал. Он даже лег на Саню ухом и заставил его делать глубокие вдохи.
- Дыши, Саня… - просил профессор. - Отлично!
- Еще раз! Прекрасно!
- А теперь набери воздух, выдохни и долго не дыши. Вот это у тебя здорово получилось, Саня.
Затем профессор поднялся и пошел мыть руки. Ольга Алексеевна держала в руках полотенце и молчала: она ждала, что скажет профессор.
Но и профессор молчал.
И так они долго молчали, пока я не стала лаять, потому что молчание было невыносимым.
- Тихо, - попросила меня Ольга Алексеевна. - Профессор должен подумать.
И тогда профессор повел бровями и сказал очень твердо.
- В больницу.
Он еще немного подумал и прибавил:
- Другого мнения быть не может. Иначе, Ольга Алексеевна, мы проморгаем с вами Санечкино сердце.
Как же быть, спросила я Саню взглядом. Ехать или отказаться? А может, пошутил профессор?
Но профессор не шутил.
И Ольга Алексеевна отвернулась, и долго не глядела на Саню.
Потом она вздохнула и сказала каким-то ледяным тоном.
- Ну, Саня, поедешь в больницу? Решай сам, ты у меня настоящий мужчина.
И Саня сказал:
- Поеду.
- Если нужно, - прибавил Саня, - так нужно.
Глава семнадцатая. Письма к другу
Письмо первое
Дорогой Санечка, милый мой друг!
Вот уже несколько дней, как опустел наш дом. Хожу по комнатам, слоняюсь из угла в угол, всюду тобой пахнет, а тебя - нет.
Все теперь не так. Водит меня гулять Борис Борисыч. На улице не отпускает ни на шаг, дергает поводок, где нужно и не нужно.
А с пьесой его, скажу тебе, худо. Ставить ее отказались, потому что Борис Борисыч и сам теперь понимать перестал, кто кому должен, а кто кому не должен доверять.
Настроение у него грустное, но не столько из-за пьесы, сколько из-за тебя.
- Это я, - вздыхает, Мотька, во всем виноват. Я не доверял Санечке. Чихать я хотел на пьесу, лишь бы Санечка выздоровел, лишь бы осложнение на сердце у него прекратилось.
Ольга Алексеевна много работает, а как секунда свободная у нее появляется, так бежит к тебе, несет пироги. По-моему, несет она тебе слишком много, по целой авоське, так что если что останется - не выбрасывай, а помни: я тоже это люблю. Манная каша с котлетами у меня попрек горла стоит.