- Отчего ты не ходишь в нашу драм-студию? У нас ведь школьный театр есть, ты должен знать.
- Я маленький.
- Маленький? Нет, брат, талант маленьким не бывает. Давай-ка приходи завтра на репетицию, мы сейчас "Мёртвые души" ставим, и приятеля своего прихвати.
Так, в результате каких-то нелепых, случайных обстоятельств началась моя театральная карьера. Но это было не главное. Мы уже выходили из кабинета, взгляд мой упал на журнальный столик, стоявший в углу у двери, на нём лежало несколько папок, а сверху, листок бумаги с напечатанными фотографиями детских лиц, - на одном из них улыбающаяся Аринка, и надпись: "Просим откликнуться и помочь малоимущим". Мне было известно, что она училась где-то в городке, в маленькой школе недалеко от дома Кагорыча. Последний раз я видел её на осеннем сборе начальных классов, на учениях "гражданской обороны от последствий мировой войны"; нас учили как правильно умирать: надо было приняв таблетку, зарыться лицом в землю и досчитать до восьми. Она стояла недалеко от меня в группе девчонок, смеялась, примеряя "последний наряд": спецшапочку с именным жетоном… также щурилась и была так красива, что я побоялся к ней подойти. Домой она пошла со своим любимым Кагорычем.
- Ты чего? - спросил Виталька, когда мы вышли из школы.
- Да так… - вздохнул я.
Вечером того же дня, вернувшись из больницы от папы, я перешёл на ту сторону посёлка от железной дороги в надежде отыскать их дом. Плутал по незнакомым улицам, вспоминая рассказ Аринки, но стоило мне оглянуться и заборы срастались сплошной стеной, словно отрезая дорогу назад. Я окончательно заблудился. Зажглись фонари, зато куда-то пропали прохожие и собаки; взмолившись, пошёл наугад, и в конце освещённой тропинки увидел человека похожего на Кагорыча. Он стоял на ступеньках крыльца с сигаретой…
- Никак, Игнат? - я узнал его хрипловатый голос.
- Здрасьте, Василь Егорыч.
- Смотри, кто к нам пожаловал, доча, - обратился он к дверному проёму.
В проёме появилась она. Очень красивая.
- Здраствуй… - сказал я.
- Привет, Игнат.
- Заходи, не стесняйся, - сказал Кагорыч.
Я собрался с духом:
- Мне нужно с вами поговорить.
- Со мной? - удивился он.
Аринка изменилась в лице.
- Иди-ка там накрой нам чайку, - сказал ей Кагорыч, - у нас здесь мужской разговор состоится.
Не дослушав, она резко повернулась и захлопнула дверь. Я слышал, как она побежала по дому… Глупенькая, думает я пршёл её выдавать. Мы отошли к железной бочке с водой, и я рассказал ему о той листовке с фотографией Аринки и с просьбой о помощи, и стал говорить, что я хотел бы…
- Кто это сделал?! Мы никого не просили об этом! - накинулся на меня Кагорыч.
Он возмущался чьим-то вмешательством в их жизнь, "идиотской бестактностью", и чем-то ещё, имеющим отношение к Конституции… Мне казалось, он не столько ругался, сколько жаловался на что-то, ищя моего сочувствия. Но положение моё было совершенно дурацким. Я уже пожалел, что пришёл сюда.
- Впрочем, я знаю, кто тут постарался, - сказал он беззлобно, - Пальчикова, соседка наша, так её перетак… Он показал на стоящий неподалёку домик, белевший за ровным штакетником.
- Её рук дело, больше некому. Извини, не сдержался… Я же понял, что ты пришёл помочь нам, спасибо, Игнат. Но мы совсем не бедствуем, другим куда хуже нашего достаётся. Пойдём лучше чай пить.
- Может что-то ещё нужно? - сказал я.
- Да что нам нужно, мы ж на земле.
Он приостановился и посмотрел мне в глаза.
- Вот если… понимаешь, переживает она очень сильно, пока я с дежурства не приду, - я здесь в комбинате на проходной устроился. Приходила ко мне после школы, ждала до поздна, пока не освобожусь, но это ж не дело - ни мне к ней не выйти, ни ей ко мне нельзя, там строго с этим, вот и прикинь. Запретил ей, до скандала дошло! Так она теперь дома: уроки сделает и сидит, трясётся, пока я не вернусь, боится, что со мной что-то такое страшное случится. Но не могу же я на двоих разделиться! С чего взяла, не понятно…
Он повёл меня в дом и мы сели за стол, накрытый Аринкой, с плетёной хлебницей посередине, полной баранок. Смутно помню, как я что-то пил и ел, она казалась спокойной, наверное ей удалось подслушать наш разговор, была очень вежливой и чужой. Кагорыч старался развеселить нас, рассказывал про своё детство на Сахалине, мы охотно смеялись… Я ждал момента, когда наконец можно будет встать и уйти.
- А что, дочка, в самом деле, - сказал Кагорыч, - пусть Игнат к нам заходит после уроков? Будете вместе уроки делать, поиграете…
Но его предложение не прошло, она отказалась наотрез, сказала, что ей одной вовсе не скучно, что ей хватает дел по дому, и что мне вряд ли будет с ней интересно и так далее. Я допил свою чашку, сказал "спасибо" и вышел. Кагорыч окликнул меня уже на улице, и мне пришлось остановиться.
- Игнат, ты уж не обижайся на неё. Не знаю, что это с ней такое, лежит плачет… Подружек настоящих нет, хотим вот котёнка завести, уже договорился, нужно только забор кое-где подлатать, чтоб ему гулять хорошо было. Может ей с ним повеселей станет, ты прости её, она ведь неплохая девочка, ты же знаешь, просто она такая, непонятная иногда… Мечтает о каком-то телескопе, в который можно метеориты и астероиды разглядывать, а где ж я возьму-то ей? Извини нас…
- Да нет, что вы Каг… - я осёкся на полуслове.
- Давно уже не "Кагорыч", Игнатушка, - сказал он, - такие дела.
- Простите, Василь Егорыч, я нечаянно.
Он не обиделся, только подмигнул мне, и сказал почему-то в самое ухо:
- Я тебе вот что скажу, ты заходи всё равно, когда сможешь, женщины, они знаешь…
Купить телескоп оказалось совсем не сложно, помог Виталька: сказал отцу, что такой телескоп необходим для астрономической лаборатории. Для полной убедительности, в тот же день по телефону я выразил голосом Инессы Михайловны искреннюю благодарность "нашему замечательному спонсору". Нам оставалось доставить телескоп Аринке. Утром мы принесли его в школу, но куда было девать его до конца занятий? Решили спрятать его в старинной карте-панно, с выдвижными ящиками-континентами, висевшей за ненадобностью в классе труда; в этих ящиках ещё с советских времён валялась всякая ерунда вроде гаек, кривых гвоздей и скрученных тюбиков из-под клея. Мы спрятали телескоп в "Южной Америке". Кода мы заглянули в неё после уроков, нас будто громом огрело - телескопа там не было! Его не было ни в "Африке", ни в "Австралии" и нигде в целом мире. Это было невероятно, поскольку уроков труда не проводилось с начала года, класс не использовался для занятий и сюда сносилась поломанная мебель, потрёпанные чучела и компьютеры… Кто это мог сделать? Кто?! На этот вопрос находился один единственный ответ: на такое гадство способен только Борька-Цимес, больше никто. В последнее время мне часто попадалась на глаза его рыжая физиономия. Скорее всего ему удалось проследить за нами. Так оно и было. Подкравшись к его дому, мы увидели как он сидит у окна с нашим телескопом, настраивая его на соседние дома и участки. Жил он вдвоём со своей тёткой, худой и шустрой, как веник, которую он почему-то побаивался и слушался беспрекословно.
- Ц-имес…! - можно было догадаться по его губам, как он выговаривает своё любимое словечко подглядывая чужую жизнь.
Уличать его в воровстве - пустое дело, скажет купил или подарили. Ни за что не отдаст.
- Мы тебе устроим "цимес", - сказал я сквозь зубы.
Дождь нам помог. Тётка была на рынке, торгуя, как всегда, своими жёлтыми окорочками, которых никто из местных не покупал. Задача Витальки состояла в том, чтобы тётка не нагрянула сюда раньше времени. В крайнем случае он успеет предупредить. Нарядиться в тётку Цимеса оказалось довольно просто. Во-первых, не требовалось никакой юбки, потому что она постоянно ходила в брюках; во-вторых, я накрылся полупрозрачным дождевиком с капюшоном, а такие плащи носил весь посёлок; в-третьих, нижнюю часть лица она скрывала повязкой или платком, оставляя одни глаза, ходили слухи, что вместо носа у неё ручка от старого холодильника. Плюс к этому, её нервная походка, перенять которую было не трудно. Я натянул поглубже капюшон и отправился к Борьке-Цимесу, везя за собой сумку на двух колёсиках. Он всё ещё сидел у окна, подсматривая за соседями. Я вошёл нарочно грохнув калиткой…
- Боба! (она звала его Бобой) Срочно неси телескоп! - приказал я грубым голосом тётки. - Я нашла покупателя! Давай неси быстро, чего сидишь. Положи в коробку, как было, смотри ничего не забудь и не испорти мне!
Я старался не поднимать головы, но краем глаза заметил растерянность Цимеса, ему явно не хотелось расставаться с таким ценным приобретением.
- Боба, я кому сказала! - подгонял я его. - Не выводи меня из себя. Давай скорее неси сюда телескоп. Нам надо его продать! Может быть мы сможем наконец завести свиней и купить тебе приличный костюм, чтобы ты смог поехать к своему двоюродному дяде в Бердянск, и ему не пришлось бы краснеть за тебя, находясь на высоком посту!..
Не прошло и минуты, как Борька вылетел из дома с коробкой.
- Давай клади сюда, - сказал я.
- А за сколько, тёть? - спросил он.
Я нагнулся пониже закрывая сумку.
- Тебе и не снилось за сколько! Иди, не мокни, в дом. Иди, иди!
Он стоит под дождём, не уходит. Почему он не уходит?
- Купи мне сала, Татуль, - просит он, - и бананов, ладно?
- Иди домой! Кому сказала?!
Стоит, не уходит. Ещё немного и я побегу, не могу больше!
- Ну, купи, Татулечка, - гнусит он над ухом.
- Ладно, ладно! Иди отсюда! Иди чисть картошку!
- А откуда у тебя такие кроссовки?…
Да что ж это, Господи!
- Если ты сейчас же не уйдёшь, то тебе вообще ничего не будет! Понял? Ничего, никогда!!
- Может я тоже новые хочу… - бубнит он, шлёпая к дому.
Я выскочил за калитку и бросился наутёк, не разбирая дороги…
Вот такая была история с телескопом, за который в награду от Аринки я удостоился милостивой улыбки и приглашения на день ангела, а от Цимеса - ещё большей ненависти. Это и был мой по-настоящему первый актёрский дебют.
Озеро
Прошли годы, и я утвердился на первых ролях в нашем школьном театре. Мне приходилось носить доспехи, панталоны и бороды, убивать и бывать убитым; приходилось лгать, изворачиваться, смешить до упаду… И мама с папой не переставали любить меня, когда я забывал о них, пропадая с утра до вечера где-нибудь в древней Элладе; с пацанами на автомобильной свалке; или просто гоняя мяч. И чем больше я удалялся в мир, тем больше скрывалось его в тумане. Я начинал понимать, что случайности случаются после того, когда о них забываешь, что жизнь воздушна, а дети взрослеют ради того, чтобы казаться взрослыми.
Витальке купили небольшой квадроцикл, и мы отдавали ему почти все свои дни; мы проносились на нём по переулкам и просекам, отбиваясь на ходу от компании Борьки-Цимеса; мы разбирали его по частям и собирали заново, чтобы снова трещать и пылить по посёлку поднимая собачий гвалт. Наступали каникулы. Лето шумело соснами; мама радовалась теплу и привитой черешне; по субботам папа брал нас с собой на большую прогулку к озеру, чтобы открывать неизвестную красоту, и мы возвращались, пропахшие солнцем и травами. Мне нравилось мчаться и жить не прикидываясь другим, я бросил театр, я засыпал, сжимая под подушкой любимую иконку Серафима Саровского с мишкой… Несколько раз бывал у Аринки; интересного было мало, наши мотоциклетные подвиги совершенно не занимали её. Её занимало лишь то, что касалось её "дедули", да ещё ушастый котёнок, с которым мы придумывали разные игры. Не знаю, зачем я ходил туда, что-то должно было произойти…
Однажды в жару ударил мороз, и мы поругались с ней из-за какого-то пустяка. Василий Егорович делал всё, чтобы помирить нас, но мне надоела её вечная подозрительность и нелюдимость, и я выбросил из головы эту непонятную девчонку со всей нашей прошлой историей. Я больше не ходил к ней, я летел по аллее, как "МИГ-39", я был свободен!
Дома двигали мебель, пришли гости. Задымили под яблоней шашлыки. Мама хвасталась своими розами и климатисом, а мне достался классный перочинный ножик; папа смеялся о чём-то с отцом Кириллом…
- К столу, к столу, всё готово!
Лично я больше всего люблю мамин пирог и салат.
- За здоровье хозяев, да благословит Господь этот дом!..
- За дорогих гостей! приезжайте почаще! Недозовёшься вас…
- За Русь! За Россию нашу…
Не раз залетал огромный шершень; было весело, пели песни…
- А пойдёмте на озеро? Прогуляемся… Мы вам такие места покажем!
- С удовольствием, а то мы уж там совсем, знаете ли, еле живы…
- Ура-а!
Мама дала мне плавки и полосатую майку - жара.
- Одень что-нибудь на голову, обязательно!
В лесу комары. Мы растягиваемся по тропинке; впереди отец Кирилл, за ним всё его семейство.
- Тенисто как, хорошо!
С еловой ветки про что-то верещит нам вьюрок.
- Ну что, брат, выжил, да? Выжил? Ну, Слава Богу!
- Дотянул до лета, дожил.
- Он кричит: "Ура! дожили! наша взяла! вперёд!"
- Дожили, дожили…
Озеро сияло. Мы обогнули пляж и расположились у четырёх ракит.
- Красота-то какая!
- Дымка какая чудная, видите?
Отовсюду голоса людей, дети…
- Может и правда войны не будет, - сказал папа.
Мне не терпится ворваться в воду, блики режут глаза.
- Далеко не заплывай!
- Ладно!
Обожаю нырять… но ненавижу гусиной кожи. Развели костерок, всем захотелось перекусить.
- Мы прикроем, Игнат, давай… чего ты?
Но я стеснялся при рослых дочках отца Кирилла. Побежал переодеться к берёзе, но там кто-то раскачивался на тарзанке. Выручили кусты орешника… Надо будет срезать пару прутьев для лука, себе и Витальке. Гляжу подкрадывается папа. Ну, посмотрим, кто кого напугает.
- Р-р-р… - начал я грозно.
И неожиданно рявкнул ярым таёжным медведем!!
Мой талант не подвёл меня, - папа ещё долго вспоминал о своих ощущениях:
- Я думаю, ну откуда он взялся тут?! Что делать-то?!..
Все покачивали головами.
- Тебе надо что-то решать с этим, - сказал мне отец Кирилл, - либо ставить это в профессию, либо забыть об этом. Это очень опасный дар - производить любые голоса и звуки.
Я отбивался от комаров.
- Да это последний раз, я уже решил.
Я был уверен в этом. Но я ошибся.
Потом мы уехали в Крым. А когда вернулись, увидели облетевший сад, постаревший тоскливый дом и прибитую ветром афишу "У нас в гостях "Смехопанорама!"
- Ну теперь всем весело будет, - сказала мама.
Я поднял голову, словно меня окликнули, и снова увидел в небе знакомый профиль.
- Журавли…
- Вообще-то им рано ещё, - сказал папа. - Не понятно…
Виталька ещё не вернулся со своими из Кении; а пока мы с ребятами мотались на великах по посёлку, играли в футбол, ходили в городок в заброшенную КаБэшку за торсионами для нашего автолёта. Но испытания пришлось отложить. С каждым днём поднимался ветер; пропали мамаши с колясками, книжные лотки, бабульки с зеленью… В магазинах раскупали каски и шлемы, чтобы уберечься от летящих яблок с погодой делалось что-то странное. Когда выпадал дождь, он лился рекой, параллельно земле, и ты мог запросто вымокнуть с головы до пояса, если не успевал пригнуться… Но двадцать восьмого августа все проснулись от тишины. Всё стихло. Меня послали за макаронами и пачкой масла, ещё папа попросил зайти в "Хозтовары" и купить ему новых дискет. На обратном пути я хотел забежать к Витальке, посмотреть может они уже приехали из своей Африки. Но по дороге случилось непредвиденное препятствие, я никак не мог перейти шоссе: по нему тянулась и тянулась колонна покрытых толстой пылью машин… Кто-то хлопнул меня по спине, я обернулся.
- Игнатий!
Передо мной стоял сильно покачиваясь Василий Егорович. Я не сразу узнал его, он отпустил бороду, белую, как иней, и здорово постарел.
- У какой вымахал за лето! - сказал он дыша мне в лицо.
Действительно, мы теперь были с ним одного роста.
- Здрасьте, Василь Егорыч.
- Всё путём?! Всё "хокей"? всё нормально?!..
Первый раз я видел его в таком состоянии.
- Так держать! - он протянул мне ладонь и крепко сжал мои пальцы.
Его качнуло к шоссе, потом обратно, я еле успел подхватить его.
- Вы домой? - спросил я.
- Так точно, не провожать, не надо этого…
Но я всё-таки пошёл с ним, стараясь как мог поддерживать его у локтя. Так мы дошли не говоря ни слова до переезда и перешли на ту половину посёлка. Он сопел, пытался держаться прямо, отдавал честь прохожему, и собаке, и облаку, стоявшему над горизонтом. Потом остановился, пригнул мне голову. Я почувствовал, как он целует меня в затылок.
- Иди, - сказал он, отпуская.
Стало ясно, что он не намерен идти со мной дальше.
- Как там Аринка? - не мог же я совсем не упомянуть о ней. - Передавайте привет.
- Аринушка? Аринушка лежит, спит… Уснула…
Я вспомнил про журавлей.
- Она здорова?
- Она? Аринушка? иди, милый…
- Василь Егорыч, что с ней?!
Он крутил головой, отнекивался, отсылал меня домой… Вдруг его прорвало.
- Игнаха!..
В начале лета на озере она сорвалась с тарзанки. Он ругался, говорил про какие-то жерди, ремни, "Жигули", тряску и пробки, про сволочей, про уколы… Я разобрал только, что у неё что-то серьёзное с позвоночником: страшные боли, временами не может ходить - отнимаются ноги…
- Испугалась чего-то и сорвалась, а меня-то не было - пошёл сушняка набрать на костёр, и на тебе! "Не туда несено, да тут уронено", вот как! Только ведь жить наладились!..
- Это из-за меня, Василь Егорыч. Это я её!..
- Брось, Игнатий… брось, милый, она уж и забыла о тебе. Лежит… Уснула, две ночи без сна… Не хочет она, всё терпит. Хожу, как чума, я же вижу, терпит! Не хочет в больницу от меня ни в какую! Понимаете вы?! Вы думаете, что она ничего… да? А она терпит, доча моя, и всё! не хочет! А вы рады! Бассейны, тренажёры… Вы все гроша её не стоите! Она вас всех вокруг пальца… вот так, вокруг! А ей-то много не надо, не надо, понимаете?! Вы?!! "Всё будет хокей"!!..
На следующий день, с утра я был на улице героев Панфиловцев, у дома Кагорыча и Аринки. Дверь была приоткрыта, но я не решился войти. Вышла строгая женщина с маленьким чемоданчиком, прошла мимо меня к калитке. Василий Егорович появился часа через два. Он был трезвым, посмотрел на меня так, словно я и должен был ждать его на этом месте. Закурил сигарету.
- Сегодня вроде получше, полегше. Но ты не заходи, Игнат, не надо. Бог даст, оклемается, тогда уж. Врач говорит, никаких волнений и раздражителей, а то недолго и до психоза, нервишки у неё ни к чёрту. Вот так… Заснула, книжку ей читал про китов.
- Может быть я могу помочь вам хоть в чём-нибудь? - сказал я.
Я не собирался просто так уходить отсюда.
- А вот и Дымка наша, - он поднял на руки невесть откуда прибежавшую кошку, в которой я с трудом узнал некогда ушастого растрёпанного котёнка. - Где ходила, поганка такая? Мы тут с дочей звали тебя, - говорил он поглаживая её, - что ты мне мурчишь, крыса ты помоечная? Домой тебе нельзя, там Аринушка спит, да. Вот жди теперь, там тебя рыбная котлетка дожидается…
Он пустил её на землю.