А.А. Смирнов писал о том, что Корнилов и его единомышленники вели "острую борьбу", и позиция Челпанова "сразу же была разоблачена, как вопиющее искажение марксизма, и Челпанову ничего не оставалось, как вскоре же полностью сложить оружие и отойти от дальнейшей борьбы" [95, с. 12]. У Л.М. Цыпленковой говорится о том, что благодаря борьбе Корнилова "после первого Всероссийского психоневрологического съезда наступило повсеместное признание необходимости марксистского обоснования психологии" [119, с. 135]. Тезис о победе К.Н. Корнилова уже на первом съезде мы находим и у А.В. Петровского, который пишет, что возглавляемая Корниловым борьба "была с успехом завершена психологами-марксистами в период первого Всероссийского съезда по психоневрологии и последовавшей реорганизации Московского психологического института. Начиная с 1923 г. советская психология, освободившись от влияния челпановского эмпиризма и усваивая диалектико-материалистическую методологию, сознательно ставит перед собой задачу построения марксистской психологии" [83, с. 93].
Кроме того, в первом и втором изданиях "Истории психологии" М.Г. Ярошевского А.В. Петровский, будучи автором главы "Развитие советской психологии", писал, что борьба "была с успехом завершена в период I и II съездов по психоневрологии" [142, с. 528], [145, с. 416-417]. Эта неопределенность в вопросе о том, что считать победоносным завершением борьбы, хорошо видна и у В.А. Артемова, который первый этап развития советской психологии, в ходе которого была одержана победа, определял в границах "от Октября до конца 1923 – начала 1924 г." [3, с. 25], очевидно, имея в виду и увольнение Г.И. Челпанова, и второй психоневрологический съезд.
Данная картина была бы неполной, если бы мы не сказали, что во многих работах говорится об "общественной поддержке" ("общественном резонансе" и т.п.) как о важном факторе, позволившем К.Н. Корнилову одержать победу [68, с. 96], [95, с. 12], [97, с. 14], [146, с. 488]. Так, А.А. Смирнов писал, что Г.И. Челпанов, не получив в ходе дискуссии этой поддержки, был вынужден "сложить оружие, прекратить борьбу" [99, с. 140]. В докладе на XVIII Московском международном психологическом конгрессе А.А. Смирнов излагал эту мысль в несколько иной интерпретации: "Особенно широко развернулась дискуссия на двух первых после революции психоневрологических съездах (1923 и 1924 гг.). Участники их, особенно молодые, горячо поддерживали выступавшего с основными докладами Корнилова" [98, с. 101]. Но "широта" дискуссии и даже "горячая поддержка" – еще не показатели того, что на стороне К.Н. Корнилова была правота и тем более победа. Поэтому А.А. Смирнов далее уточняет, что "позиция Челпанова у подавляющего большинства [участников съезда. – С.Б.] поддержки не встретила, и он вскоре вынужден был "сложить оружие". Советская психология начала успешный путь своего развития" [98, с. 101]. По-видимому, А.А. Смирнов, выступая перед иностранными коллегами, стремился максимально деидеологизировать описываемые события, сводя увольнение Челпанова и его поражение к сугубо научным механизмам, функционировавшим без какого-либо вмешательства со стороны партии и государства.
Мы не будем здесь специально останавливаться на доказательстве того, что "общественная поддержка" – это эвфемизм, за которым реально стоит политика партийно-государственного аппарата власти в области науки. Отметим лишь, что и в настоящее время при изучении внешних – социальных, идеологических – факторов победы Корнилова мы должны исходить из того, что "все существенные факты истории психологической науки в СССР следует рассматривать в свете борьбы Коммунистической партии за диалектико– материалистические основы советской психологии" [82, с. 59].
При реконструкции картины и оценке высказываний исследователей мы должны также все время не забывать о реальной хронологической последовательности событий: Челпанов был уволен в ноябре 1923 г., второй психоневрологический съезд состоялся в январе 1924 г., "полемика в печати" между Корниловым и Челпановым, о которой упоминают многие авторы, проходила также после смены руководства (первая полемическая работа Челпанова "Психология и марксизм" вышла в мае или июне 1924 г.).
Из других работ, касающихся подробностей борьбы, выделим статью Л.А. Радзиховского [89], в которой, несмотря на отчетливое стремление автора к строгому эмпирическому обоснованию своих оценок и выводов (точнее, благодаря такому стремлению), мы нигде не найдем слов о каком-либо теоретическом превосходстве Корнилова и его победе над Челпановым. Более того, Радзиховский указывает на принципиальное сходство психологических взглядов Корнилова и Челпанова [89, с. 58]. О самом факте смены руководства Психологического института Радзиховский пишет, что высказанные К.Н. Корниловым на первом съезде "положения были прямо направлены против взглядов Г.И. Челпанова, многократно излагавшихся им устно и в печати. Позиция К.Н. Корнилова была поддержана руководством Московского университета. В ноябре 1923 г. К.Н. Корнилов был назначен директором Института психологии. Г.И. Челпанов вышел на пенсию" [89, с. 51]. О том, как сам Челпанов описывал свою отставку, можно узнать из его писем к А.М. Щербине [43]. Заметим, что А.Н. Леонтьев, указывая, что выдвинутое К.Н. Корниловым требование радикальной перестройки психологической науки на основе марксизма было "широко поддержано" на первом и втором психоневрологических съездах, затем добавил, что "совсем иное отношение встретила идея марксистской перестройки в Институте психологии и в тех университетских кругах, которые были с ним связаны" [68, с. 96]. Но как бы то ни было, и в статье Л.А. Радзиховского мысль о жесткой закономерной связи увольнения Г.И. Челпанова с предшествовавшей теоретической борьбой прослеживается достаточно четко.
В нашем обзоре мы затрагивали работы, в основном относящиеся к "доперестроечному" периоду нашей истории. Но и в работах второй половины 80-х годов, и в работах последних лет тезис о непосредственной связи теоретической борьбы и увольнения Г.И. Челпанова не подвергается сомнению и не исследуется. Только изменились на противоположные оценки факта смены руководства и добавились некоторые подробности [35], [36], [76], [77], [110] и др. Думается, приведенного материала и выводов из него вполне достаточно для того, чтобы сделать следующий шаг в нашем исследовании.
Не претендуя на исчерпывающий охват первоисточников и полноту воссоздания картины марксистской борьбы на первом психоневрологическом съезде, мы обратимся теперь к работам, которые часто упоминаются, а иногда даже цитируются в нашей историографии: это материалы о первом съезде, содержащиеся в газетах "Правда" [81] и "Известия" [26], в брошюре П.О. Эфрусси [141] и в заметке А.Б. Залкинда [39]. По– видимому, из-за отсутствия средств материалы обоих психоневрологических съездов, в отличие от обычной практики, не были опубликованы в виде сборников тезисов или докладов.
В "Правде" за 12 января упоминается о сделанных на съезде докладах Г.И. Челпанова и К.Н. Корнилова, а также сообщается, что 14 января, в воскресенье, "предстоит отдельное заседание группы членов съезда – марксистов, где будет сделано несколько докладов, в том числе проф. Бехтеревым "Об объективной и субъективной психологии" [81]. В следующем номере газеты было напечатано объявление об этом заседании: "Марксистская группа съезда для более углубленной проработки основных вопросов психологии в свете объективно-научного миросозерцания устраивает 14 января в 11 часов утра … открытое дискуссионное заседание, на которое приглашаются как члены съезда, так и все интересующиеся этим вопросом". Помимо "дискуссии по основным положениям докладов Челпанова, Корнилова и Блонского", с докладами должны были выступить В.М. Бехтерев, М.О. Гуревич, А.Б. Залкинд и П.П. Тутышкин [81]. В "Правде" за 16 января сообщается, что на пленарном заседании 14 января "при переполненной аудитории" наряду с другими докладами был заслушан доклад "проф.
Корнилова "Психология и марксизм", в котором докладчик сделал попытку осветить вопросы психологии с марксистской точки зрения".
В следующем номере "Правды" говорится о последнем пленарном заседании (15 января) и принятых съездом резолюциях – общей и отдельных секций.
Нигде в этих итоговых документах нет ни слова о марксистских проблемах и каких-либо победах психологов-марксистов. В общей резолюции, например, говорится о необходимости "периодических созывов съездов и конференций деятелей по психологии, неврологии, психиатрии, педологии для совместной научной работы"; кроме того, "имея в виду большое значение правильного освещения вопросов психологии, рефлексологии, педологии и психопатологии при разрешении социальных проблем, стоящих перед страной, съезд указывает на необходимость обратить внимание на пересмотр преподавания этих предметов и расширение его там, где оно недостаточно" [81].
Это были те реальные, жизненно важные проблемы, которые в первую очередь волновали с превеликим трудом возрождающееся научное сообщество. В частности, председатель организационного комитета съезда директор Московского государственного психоневрологического института проф. А.П. Нечаев в приветственной речи на съезде отмечал, что "съезд организовался без всякой денежной субсидии – только на взносы членов съезда" [26].
Более подробный отчет о съезде содержится в январских номерах газеты "Известия" [26]. Но и здесь мы почерпнем немного сведений о марксистской борьбе. Только в газете за 16 января, т.е. уже после окончания съезда, сообщается: "После нескольких дней работы в секциях в воскресенье 14 января состоялось пленарное заседание съезда, которому предшествовало заседание марксистской группы съезда. Одним из наиболее острых вопросов, стоящих перед съездом, является вопрос о психологии, которая до последнего времени находится в значительной степени в плену у метафизики, являясь, по выражению проф. Корнилова, "служанкой умозрения", подобно тому, как философия была служанкой богословия.
Этому вопросу на заседании марксистской группы был посвящен доклад академика В.М. Бехтерева "Субъективное или объективное изучение личности", а в заседании съезда – вызвавший горячие прения доклад К.Н. Корнилова "Психология и марксизм". Оба эти доклада, по просьбе нашего сотрудника, изложены их авторами в авторефератах для "Известий ВЦИК", которые мы здесь приводим", и далее следуют тезисно изложенные доклады В.М. Бехтерева и К.Н. Корнилова [26].
Это означает, что материалы "Правды" (центрального партийного органа печати!) и "Известий" не дают нам никаких оснований для утверждений о том, что тема марксизма была основной на съезде, что К.Н. Корнилов был на съезде чуть ли не главным действующим лицом и т.д. Намного больше внимания "Известия" уделили, например, гостю съезда немецкому профессору О. Фохту, не говоря уже об академиках В.М. Бехтереве и П.П. Лазареве. Факт полемики, столкновения взглядов по проблеме "психология и марксизм" отмечается, но не более того. Воскресное заседание марксистской группы было, как мы можем заключить, внеплановым, так сказать, неофициальным; скорее всего именно из-за этого его результаты не нашли никакого отражения в итоговых документах съезда.
Но, может быть, слишком наивно отыскивать существенные исторические подробности в газетных сообщениях? Для получения более основательного ответа на интересующий нас вопрос о марксистской борьбе на первом съезде перелистаем страницы работы П.О. Эфрусси [141].
Характерно, что Н.А. Рыбников в статье, посвященной советской историографии психологии, не мог обойти вниманием эту брошюру П.О. Эфрусси (спустя 20 лет после ее публикации!), отмечая, что при характеристике борьбы против идеалистической психологии Челпанова "проф. Эфрусси, ученица Мюллера, определенно становится на сторону старой эмпирической психологии, подчеркивает отрицательные моменты тех взглядов, которые были высказаны сторонниками материалистического понимания психологии. Но позиция Корнилова и Блонского, несмотря на ряд ошибок, была прогрессивной, поскольку она позволяла вести борьбу с идеалистической психологией. Этой прогрессивной роли новых направлений в области психологии П.О. Эфрусси не поняла" [94, с. 41].О судьбе П.О. Эфрусси можно узнать, в частности, из работы А. Мальцевой [74, с. 219].
П.О. Эфрусси высоко оценивает прозвучавшие на съезде доклады и выступления Челпанова и сотрудников его института. Название брошюры – "Успехи психологии в России" – это оценка результатов деятельности прежде всего челпановской школы, за годы войн и революций, как подчеркивает автор, сумевшей не только выжить, но и прийти к съезду с новыми и интересными результатами. Тем показательнее на этом фоне последующие суждения П.О. Эфрусси о развернувшейся на съезде борьбе: "При таком несомненном росте психологии в России в обоих направлениях – теоретическом и прикладном – можно, казалось бы, со спокойной уверенностью ждать дальнейшего ее расцвета, т.е. усовершенствования методики, углубления проблем и расширения области практического использования ее результатов. Однако на съезде, главным образом в пленарных заседаниях, неожиданно с большой остротой выступала другая тенденция, направленная в сторону отрицания правомерности психологии в том виде, как она развивалась до сих пор. Наиболее острым вопросом, от разрешения которого зависит судьба психологии в России, оказался, как это ни странно, вопрос о методах психологии. Выяснению спорных вопросов служили следующие четыре доклада: Г.И. Челпанова "О предпосылках современной эмпирической психологии", В.М. Бехтерева "Субъективное или объективное изучение личности", К.Н. Корнилова "Психология и марксизм" и П.П. Блонского "Психология как наука о поведении" [141, с. 19-20].
О последнем докладе Эфрусси писала, что хотя он и не был, "по болезни докладчика, прочитан им на съезде, но содержание его стало известно членам съезда и цитировалось на нем по двум недавно опубликованным Блонским трудам: "Очерк научной психологии" и "Реформа науки", где тема доклада развита весьма подробно" [141, с. 20]. Трудно сказать, в какой мере статья П.П. Блонского, опубликованная позже [16], соответствует тексту доклада, с которым он хотел выступить на съезде.
П.О. Эфрусси весьма критически отзывается об аргументах и идеях К.Н. Корнилова, его упреках в адрес эмпирической психологии Г.И. Челпанова. Так, в связи с обсуждением психофизической проблемы П.О. Эфрусси пишет: "Стремление спешно объединить и связать в одно целое глубочайшую проблему взаимоотношения психического и физического мира с частными вопросами психологической терминологии и методики лишило авторов необходимой для научной работы объективности и привело к ряду крайне досадных ошибок и противоречий" [141, с. 22]. Не менее резко П.О. Эфрусси высказывается относительно того, как психологи-марксисты разрешали еще одну важную проблему: "Отстаивать объективный метод в психологии – значит ломиться в открытые двери, отказываться от неизбежного субъективного метода – значит отказываться от психологии" [141, с. 23].
Автор без каких-либо комментариев и оценок (которые, как мы понимаем, были излишни не только в силу их очевидности, но и по цензурным соображениям) констатирует, что П.П. Блонский и К.Н. Корнилов "кладут в основу психологии одно и то же философское мировоззрение и, что всего важнее, оба считают свою точку зрения не только научной, но и "единственно научной" и обязательной для каждого психолога" [141, с. 33].
Как и Г.И. Челпанов, П.О. Эфрусси объединяла Блонского, Корнилова и Бехтерева в одну группу из-за их редукционистского, как мы сказали бы сейчас, подхода к психике и психологии. Если при таком подходе можно говорить о психологии, то только как о какой– то странной, "сумеречной" психологии: "Как при ослабленном свете стираются различия в окраске предметов или как при рассматривании любого окрашенного предмета сквозь небольшое отверстие экрана получается полная редукция цветовых восприятий к одному виду так называемых плоскостных цветов, так можно создать и особую сумеречную психологию, в которой все многообразие душевных переживаний будет сведено к единому типу рефлекса. Такая полная редукция душевных явлений была бы, быть может, в известном смысле целесообразна, если бы понятие рефлекса представлялось определенным и ясным" [141, с. 34-35].
В заключительной части своей работы П.О. Эфрусси, в общем соглашаясь с мыслью о необходимости дальнейшего развития психологии, подчеркивает, что "при перестройке всего здания психологии нельзя разрушать ее фундамента. Необходимо считаться и с законами развития науки, и с психологией научного творчества. Реформа психологии, начинающая с разрушения всего ее костяка, с отрицания сразу и предмета ее, и рабочих гипотез, и испытанных методов, попытка строить новую психологию на пустопорожнем месте объективной психологии человека была бы равносильна ее самоупразднению" [141, с. 37]. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что П.О. Эфрусси здесь лишь из-за цензурных ограничений не упоминает о марксизме как о главном претенденте на роль фундамента "новой психологии".
Для получения еще более полного и "объемного" изображения интересующих нас событий есть смысл обратиться к работе А.Б. Залкинда, написанной с других идейных позиций [39]. О судьбе А.Б. Залкинда можно узнать из недавно появившихся публикаций [40], [139], [140], а также из его посмертной статьи по поводу своих "педологических извращений" и некролога, опубликованных в [38]. Точка зрения Залкинда для нас значима тем, что в ней выражается мнение непосредственного свидетеля и активного участника описываемых событий. Симпатии Залкинда были, безусловно, на стороне Корнилова и других реформаторов науки, ведь Залкинд сам принадлежал к их числу. И он сделал все возможное при изложении перипетий борьбы, чтобы придать научную и философскую значимость атаке психологов-марксистов на позиции Челпанова.