- А если кто услышит?
- Подумаешь. Сам Геннадий Максимилианович на репетициях свистит. Как дойдет до того места, где должна быть твоя партия, так сразу и начинает свистеть. Пока, говорит, нет фагота, я его буду заменять.
- И в его свисте нет ничего грозового?
- Ни капельки. Свистит себе и улыбается. Шесть раз одно и то же. Я даже запомнил, где должен вступать фагот.
Я растерянно пожал плечами: "А куда же делась моя тучка грозовая?"
Женька сказал, что даст мне знак, когда вступать, и начал свистеть.
Я приготовил фагот и стал ждать. Я слушал, как свистит Женька, и старался не прозевать вступления. Наконец Женька подал мне знак рукой, и я вступил.
Потом я замолк, а он продолжал дирижировать.
Он свистел и дирижировал, а когда не мог достать свистом слишком низких или высоких звуков, то начинал петь, а когда и этого не хватало - разве оркестр свистом да пением заменишь! - Женька начинал мычать и дирижировать всем туловищем.
Вдруг дверь тихонечко приоткрылась, и показался Геннадий Максимилианович.
Женька-то его не видел - он стоял спиной к двери - и поэтому не прекращал свиста. Я хотел подать Женьке знак, но Геннадий Максимилианович погрозил мне пальцем и стал внимательно слушать Женькин свист. А когда очередь дошла до моего фагота, Женька, чтобы не прерывать симфонию, спел на ее мотив такие слова:
- Чего, дурак, зеваешь и смотришь по сторонам. Сейчас тебе вступать!
Я не знал, как мне быть. Но Геннадий Максимилианович кивнул: "Давай, мол, можно".
А Женька все махал руками, приплясывал, притопывал, пел, мычал, свистел, качался.
Наконец мне показалось, что вся эта свистопляска заканчивается, - Женька поднял развернутые ладони к потолку и, постепенно собирая пальцы в кулак, стал немилосердно сотрясать ими.
Я уже обратил внимание на то, что, когда дирижерам пора заканчивать дирижировать, они поднимают руки над головой и трясут ими. Это - самый верный признак, что скоро все будет кончено и можно аплодировать.
Женька на самом деле швырнул кулаки вниз, воскликнув:
- Вот так! - вытер пот со лба и оглянулся.
- Браво, браво! - сказал Геннадий Максимилианович и подошел к Женьке. - Молодец! Только с финалом у тебя не все ладится.
Я воспользовался моментом и, протянув свою партию, спросил:
- Геннадий Максимилианович, скажите: это тучка грозовая или нет?
- По-моему, это листок бумаги. Ты не находишь, Женя?
И Геннадий Максимилианович принялся говорить с Женькой о симфонии. И даже наигрывал отдельные кусочки.
Потом Геннадий Максимилианович сказал мне:
- Придешь на следующую репетицию оркестра - партию ты свою знаешь твердо и вступаешь уверенно.
КТО ВЗЯЛ ФАЛЬШИВУЮ НОТУ?
С тех пор я аккуратно посещал репетиции оркестра.
Женька неизменно присутствовал там. Он сидел в зале и внимательно следил за репетицией.
Меня Геннадий Максимилианович тоже пока держал в зале. Потом усадил в самую середину оркестра. Сначала без фагота, но с заданием ко всему прислушиваться и запоминать. Я чувствовал себя словно на дне кипящего котла, где что-то клокочет и бурлит.
Через некоторое время я привык к звучанию оркестра, стал различать голоса отдельных инструментов и безошибочно знал, где и когда должна прозвучать моя партия. Даже тихо напевал ее себе под нос. Вот тогда Геннадий Максимилианович и разрешил мне играть мои четыре строчки.
Играя, я вдруг понял, что моя партия - вовсе не тучка грозовая, а утренний туман, который стелется рано утром над рекой. И звук фагота это здорово передает. А когда туман рассеивается и проступают первые лучи солнца, играют флейты, а за ними скрипки…
Занятия оркестра стали для меня самыми любимыми. Каждый раз, когда приближалось вступление моего фагота, я радовался, волновался и понимал, что каждое движение, каждая мысль, каждый вздох здесь подчинены одному - музыке.
Геннадий Максимилианович говорил нам, что в оркестре главное - уметь слушать музыку, хорошо чувствовать ансамбль и следить за дирижерской палочкой. И что все время нужно быть как бы частицей той музыки, которая звучит. И если у тебя длительная пауза, нельзя сидеть сложа руки, отдыхать и думать о постороннем.
Я теперь во многом разбираюсь, хотя чем больше учусь, тем больше набирается у меня вопросов, и я постоянно ищу на них ответ.
А Костя, между прочим, тоже попал в оркестр. Может быть, его и не взяли бы туда в этом учебном году, да контрабасистов в школе было слишком мало. Вот Геннадий Максимилианович и решил попробовать Костю.
Костя очень старался, прямо из кожи вон лез, хотя часто играл невпопад. Из-за него приходилось останавливать репетицию, но Геннадий Максимилианович был терпелив. А когда все мы расходились, он оставлял Костю в зале и занимался с ним отдельно.
Однажды, в самый разгар репетиции, Геннадия Максимилиановича вызвали к телефону. Звонили из какого-то другого города.
Уходя, он положил дирижерскую палочку на пульт и велел нам сидеть на своих местах и не шуметь.
Как только за ним закрылась дверь, Женька вдруг вскочил на сцену и схватил дирижерскую палочку. Он покрутил ее в руках и крикнул нам:
- Приготовились! Играем финал!
Ребята так удивились, что невольно подняли инструменты. Лишь Кузя стукнул кулаком по барабану и крикнул:
- Еще чего! Не буду играть!
"Эх! - подумал я. - Когда еще у Женьки будет возможность дирижировать? Надо помочь!" Я поднялся:
- Геннадий Максимилианович велел, чтобы в его отсутствие дирижировал Женька. Я сам слышал!
- И я! - выкрикнул Петя Люлькин.
- Чего спорить? Факт, Геннадий Максимилианович говорил, и я слышал! - последовал басок Кости.
Многие было заколебались, а Женька, не теряя времени, взмахнул дирижерской палочкой.
Не знаю, может, Женька на самом деле удивительный человек, а может, оркестр некоторое время способен играть без дирижера, только сейчас мы играли не хуже, чем при Геннадии Максимилиановиче, так, во всяком случае, мне показалось.
Даже Кузя бухал по своим барабанам и литаврам. По-моему, Женьке назло, он слишком уж громыхал. Временами, кроме этого грохота, ничего не было слышно.
Вдруг Женька постучал дирижерской палочкой по пульту и строго сказал:
- Кто-то взял фальшивую ноту. Начнем еще раз.
Мы начали. Но на злополучном месте Женька опять остановил оркестр.
- Хватит дурака валять, - сказал он сердито. - Признавайтесь: кто взял фальшивую ноту?
Мы опять повторили с самого начала, и Женька закричал:
- Ага! Попался! Это ты, Костя, не вовремя вступаешь. Вот и получается фальшиво. Я же не глухой!
- Я-а? - возмутился Костя. - Сам ты фальшивишь! Кто тебя вообще просил за пульт становиться?
- Вот видите! - закричал Кузя, выскакивая из-за барабана. - Никто ему не поручал. Враки все это. Он самовольничает, а мы играем, как дураки!
Женька, не обращая внимания на Кузю, снова начал дирижировать. Часть ребят - та, которая была на нашей стороне, - играла свои партии из симфонии, а противники наигрывали на своих инструментах кому что взбредет в голову. И такая получилась каша, что передать словами невозможно.
Женька терпел, терпел все это, но всякому терпению бывает конец. Он вдруг бросил дирижерскую палочку и дал скрипачу, сидящему справа, по уху.
Вот тут-то и началось!
Петя Люлькин огрел смычком своего соседа. Костя, который затеял эту свару, моментально перешел на нашу сторону и, прячась за контрабас, как за неприступную крепость, сражался сразу с тремя виолончелистами.
Вскоре дерущиеся попрыгали со сцены, и сражение завязалось в зале. Все это напоминало кинокадры из "Трех мушкетеров", только вместо шпаг мушкетеры держали в руках смычки, а защитой вместо плащей служили скрипки.
Битва подходила к концу, но мир так и не узнал имена победителей: мы вдруг услышали окрик Геннадия Максимилиановича:
- Это что за безобразие?!
Толкаясь, наступая друг другу на пятки, мы кинулись на свои места и замерли.
- Из-за чего драка? - спросил Геннадий Максимилианович.
Оркестр молчал. Лишь там, где стояли барабаны, что-то шевельнулось, но тут же замерло.
- Значит, музыкальные инструменты сами полезли в драку, а вы их только сдерживали?
Женька поднялся на ноги:
- Мы пробовали играть без вас. Я дирижировал… Кто-то взял фальшивую ноту. Вот мы ее и искали…
- Нашли?
- Нет.
- А я вам сейчас найду, да не один десяток. А ну, первая группа скрипок, проверить строй!
Первые скрипачи начали проверять строй и удивились: у всех без исключения были расстроены скрипки.
Со вторыми скрипками дело обстояло не лучше.
Над виолончелями тоже пришлось потрудиться, а о Костяном контрабасе и говорить не приходится.
- Видите, сколько фальши? - спросил Геннадий Максимилианович. - А теперь, Тюнев, становись за пульт. Интересно, что у тебя получается?
Женька взошел, нет, Женька взлетел на сцену! Мы заиграли.
Весь остаток репетиции Геннадий Максимилианович продержал Женьку за дирижерским пультом, стоя с ним рядом и что-то ему подсказывая.
РЕШАЕТСЯ ЖЕНЬКИНА СУДЬБА…
В конце третьей четверти, перед самыми весенними каникулами, в музыкальной школе и на "Площадке встреч" появилась афиша:
15 МАЯ
МАЛЫЙ ЗАЛ КОНСЕРВАТОРИИ
ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ ДЕТСКОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ ШКОЛЫ
В программе:
ХОР,
ОРКЕСТР,
АНСАМБЛИ,
СОЛИСТЫ.
Начало в 12 час.
Вход по пригласительным билетам.
До концерта оставалось больше полутора месяцев, но роли в нем распределялись заранее.
Васька и Сережка участвовали в хоре. Я и Костя - в оркестре. Лена Мухина готовила пьесу под названием "Баркарола" композитора Глинки, а Петя Люлькин снова играл первую скрипку в квартете. Единственный, кто из нас не участвовал нигде, - это Гриша. Рано было ему выступать, не дорос еще.
Женька так часто становился к дирижерскому пульту, что Геннадий Максимилианович однажды в шутку сказал:
- Тебя хоть на отчетный выпускай!
Эти слова крепко запали Женьке в душу, и он потерял покой.
Геннадий Максимилианович больше не возвращался к тому разговору, но Женька ходил за ним по пятам и вздыхал.
Ребята завели спор: разрешит или не разрешит Геннадий Максимилианович Женьке руководить оркестром на отчетном концерте.
Как-то я нарочно при всех спросил у Кузи:
- Как думаешь, Женька будет дирижировать на отчетном концерте?
- Чего-о? - взвился Кузя. - Держи карман шире!
И мы с ним поспорили.
Он на свой камертон, который всегда носит при себе, а я - на свой, с которым тоже никогда не расстаюсь.
- Камертон на камертон? - спросил кто-то. - Шутники! Для чего нужны два камертона?
Но мы-то с Кузей знали, в чем суть спора. Его камертон - двузубая вилочка вороненой стали, с крохотной ручкой, увенчанной шариком.
Мой - духовой.
Это - короткий столбик, не больше мизинца и не толще карандаша. Эдакая маленькая дудочка, издающая протяжный звук охотничьего рожка.
Мне этот камертон подарил Трофим Трофимыч.
Трофим Трофимыч прилаживает духовые камертоны к скрипкам.
Если подуть в камертон, вмонтированный в корпус скрипки, образуется звук такой же силы и красоты, как у валторны.
Вот какой у меня камертон!
И Кузя завидует мне.
А я - ему. Мне почему-то хочется иметь еще и стальной камертон. Если им стукнуть обо что-нибудь твердое, а потом приложить к непокрытой поверхности стола, то создается впечатление, будто где-то вдалеке ударили в колокол.
Словом, нам обоим ясно - игра стоит свеч! Кузя ушел довольный. Я - тоже.
Потом меня стали одолевать сомнения, и я спросил у Юрия Анатольевича, может ли мальчик Женькиного возраста дирижировать оркестром, на что получил ответ:
- Дело не в возрасте, а в способностях. Например, итальянец Вилли Ферреро дирижировал оркестром, когда ему было… пять лет.
Ого!
Я помчался к Женьке и рассказал ему про Вилли Ферреро. Женька, в свою очередь, - к Геннадию Максимилиановичу. Тот улыбнулся и поблагодарил Женьку за ценные сведения.
Неделя весенних каникул пролетела как миг, и для нас наступили горячие денечки. Почти каждый день репетиции, прослушивания, спевки, отборы. И Женька каждый раз поднимался на дирижерскую подставку. Он так к этому привык, что однажды осмелился даже поспорить с Геннадием Максимилиановичем.
Геннадий Максимилианович говорит:
- Здесь лучше играть медленнее и спокойнее. Куда ты летишь?
А Женька:
- Мне кажется, наоборот - чем быстрее, тем интереснее.
Геннадий Максимилианович говорит:
- Нет.
Женька:
- Да.
А за несколько дней до отчетного концерта состоялась генеральная репетиция. Играли все участники концерта.
В зале собралась большая комиссия, чуть ли не все педагоги школы.
Мы отлично понимали - сейчас будет решаться Женькина судьба.
Когда Женька появился на сцене, в зале воцарилась такая тишина, словно в нем не осталось ни единой души. Мне даже стало не по себе.
Женька поднял дирижерскую палочку.
"Вот и хорошо!" - радовался я, слушая привычные звуки симфонии и мысленно подбадривая Женьку: "Ты, главное, не волнуйся и не теряй голову: мы тебя не подведем, можешь не сомневаться!"
А Женька и так не волновался. Он все больше воодушевлялся, и мы играли все лучше и лучше.
Правда, я пока не играл. У меня была пауза, и я сидел сложа руки.
Женька посмотрел на меня раз, другой; мол, не зевай, Федя, скоро твое вступление, следи за дирижерской палочкой.
Я кивнул головой: не беспокойся, уважаемый дирижер, что я - дурак, что ли, не понимаю серьезности момента?!
Подумав это, и поправил на пульте ноты и… обмер!
На пульте лежал совершенно чистый нотный листок.
"Это, наверное, Кузя, - промелькнуло в голове. - Ну конечно, он! Именно ему, а не кому-нибудь другому было поручено разложить по пультам оркестровые партии".
Пылая ненавистью и злобой, я посмотрел на Кузю-барабанщика. Но если бы я на самом деле сгорел, испепелился, развеялся по ветру, то Кузя все равно не заметил бы моего исчезновения - с таким увлечением он колотил по своим барабанам.
"Так вот как ты решил отомстить Женьке, коварный барабанщик! Но ничего у тебя не выйдет. Партию я свою знаю назубок. Она начинается с ноты…"
Тут я с ужасом подумал, что не помню, с какой ноты она начинается. Все выскочило у меня из головы. Все!
И чем больше я думал о четырех строчках, рисующих туман, тем сильнее заволакивалось туманом мое сознание.
Со страху я окончательно забыл всю мелодию. Я не помнил, с чего она начинается, чем кончается, словно никогда не играл ее.
И еще я понял, что сейчас подведу весь оркестр, себя и своего лучшего друга Женьку Тюнева.
Женька еще раз посмотрел на меня и, видя, что я сижу дурак дураком, сделал круглые глаза, а рука его уже машинально поднималась, чтобы показать мне вступление.
Я сунул в рот мундштук фагота и крепко зажмурил глаза.
И вот в самый последний момент, в ту самую долю секунды, когда мой фагот должен был заиграть, я вспомнил всю свою партию от первой до последней ноты и заиграл.
Музыка словно подхватила меня и понесла вместе с собой к тому месту симфонии, где фагот уступает свою партию флейте, где туман рассеивается и наступает рассвет…
Когда окончилась моя партия, я открыл глаза. Женька, дирижируя одной правой рукой, левой погрозил мне. Оправдываясь, я схватил с пульта злополучный листок и показал Женьке. И вдруг на обратной стороне нотной бумаги, теперь обращенной ко мне, я совершенно отчетливо увидел четыре строчки моей партии!
Просто ноты лежали не той стороной - вот и все дела!
Я выругал себя как следует, а дальше все пошло замечательно. Женька все прибавлял и прибавлял темп. А ребятам понравился этот вихрь, и они вовсю работали смычками, только пыль канифольная сыпалась да носы покрылись испариной.
"Прав Женька - так на самом деле интереснее", - подумал я.
Но как отнесется к этому Геннадий Максимилианович? Наверное, отругает Женьку. И не видать нашему дирижеру отчетного концерта!
Я так расстроился, что чуть было не прозевал очередного вступления.
А потом случилось неожиданное - Геннадий Максимилианович обнял при всех Женьку и сказал:
- Хорошо! Очень хорошо! И хоть я с тобой не согласен, но то, что ты делаешь, звучит убедительно. Ты прекрасно чувствуешь музыку. Будешь дирижировать на отчетном!
ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ
И опять, как много месяцев тому назад, к школе подрулили автобусы. Только сейчас они были синего цвета, что нисколько не меняло праздничного настроения.
Мы проехали мимо нашего дома. Потом мимо соседнего, совершенно нового, еще полупустого. Несколько незнакомых мальчиков-новоселов, гонявших по асфальту металлическую тележку для перевозки тары, с жадным интересом смотрели на нас с улицы.
Автобусы промчали нас через весь город на улицу Герцена.
Женька тотчас ушел с Геннадием Максимилиановичем в артистическую, хотя в этом не было никакой необходимости: оркестр выступал во втором отделении.
До начала концерта я слонялся по коридорам и лестницам. Кого только не встретил! И дядю Степу, наглаженоюго, начищенного, наутюженного. И коменданта Уточкина, который всем и каждому говорил, что это он сделал нас артистами, - подарил нам контрабас и приобщил нас к музыке. И Женькиных маму с папой, родителей Кости, Сережкиного деда и всю родню Гриши во главе с тетей Соней.
Потом я вдруг вспомнил о собственных родителях, которые сидели в зале, и пошел к ним.
Но по пути, в седьмом ряду, я вдруг увидел генерала, того самого, с которым мы познакомились в Кремлевском театре.
Я пробрался поближе и робко кашлянул.
- Здравствуйте, - говорю.
Генерал некоторое время рассматривал меня, потом сказал:
- А-а, старый знакомый! Садись да рассказывай, на чем выучился играть.
- На фаготе. А Женька сегодня будет дирижировать оркестром!
- Какой Женька?
- Женька Тюнев. Мой друг. Помните, он сидел рядом с вами? У него еще была царапина на лбу…
- Ну как же, помню! - воскликнул генерал. - Хороший мальчуган. Неужели он будет дирижировать? Когда же вы все это успели? Молодцы, ребятки!
И генерал положил мне на плечо руку.
Я стал озираться по сторонам. Как мне хотелось, чтобы все увидели, какое короткое знакомство у меня с генералом!..
И вдруг - идет Кузя! Да по нашему ряду. Да прямо к нам.