- Ну и понимаешь, решить-то решили, а дисциплина кое у кого хромает. Тепло, уже купается народ, и футбол, и все такое. Вот и приходится друг друга подтягивать. Достали билеты, проверяем все прямо по билетам, чтобы уж без ошибки. В общем за пятерки не поручусь, а на четверки всех до одного вытянем, это точно.
- А я? - спросил Сережа.
- А ты? - сказал Юрка. - А ты не в счет. - Он вдруг осекся и, помолчав, добавил: - С тобой разговор особый.
- Ну, а кружок как?
- Кружок сейчас свернули. Не до того. А до весны работали. Недавно выставку устроили, ходили на автозавод и к нам на "Красное Сормово". Смотрели, как новый танкер спускают.
- А машина пошла тогда? - спросил Сережа.
- Машина? Какая машина? - удивился Юрка. - Умформер, что ли? Так его еще перематывать надо, это уж на тот год.
- Паровая, - сказал Сережа. - Помнишь, мы тогда строили?
- Ишь, чего вспомнил! Ну, конечно, пошла. А мы с тех пор еще турбину и реактивный глиссер построили, только глиссер не испытали пока. В лагере испытаем… Ну, ладно, Серьга, ты давай поправляйся, а я пойду, у меня еще дела сегодня!.. А ты в школу скорей приходи, в субботу совет отряда…
Юрка снова крепко пожал руку Сереже, вылетел в дверь и быстро пошел куда-то…
Сережа посмотрел ему вслед и вдруг понял, как далеко шагнула жизнь за эти три месяца…
"А ты не в счет", - вспомнил он и понял, как трудно бывает человеку, который отстал от жизни…
"Не отставай от товарищей", - сказал тогда папа, а он вот отстал. Не по своей вине отстал. Отстал всего на сто дней, и уже "не в счет", уже на год позади… На целый год жизни!
В субботу Сережа пошел в школу. Он пришел к концу уроков, и ребята, увидев его, веселым табунком кинулись навстречу.
- Мордвинов явился, ура! - крикнул Игорь и, вырвавшись вперед, первый схватил его за руку. Потом его обступили со всех сторон и громко, ничуть не стесняясь, стали обсуждать его вид.
- Ох, похудел-то!
- А бледный, ребята, смотрите, бледнющий какой! Прямо желтый…
- Да что ты, Сергей, вырос, что ли? Выше Леньки стал, глядите, ребята!
Потом посыпались вопросы:
- Все так и лежал? Надоело, наверное?
- Ну, а там еще кто был, или один?
- А читать дают, Сергей?
- А радио есть?
- А гулять пускают?
Сережа едва успевал отвечать и сам ничего не спросил у ребят. Да и о чем было спрашивать? По обрывкам разговоров он понял, что товарищей волнуют вещи, для него непонятные. Какие-то формулы, о которых он и не слышал, большой барьерный риф, головоногие моллюски… Ничего этого Сережа не знал.
Он пошел в канцелярию. Первым, кого он увидел там, был Василий Михайлович.
- Мордвинов! - удивился он, и ласковые искорки засветились в его глазах. - Вернулся, ну вот и прекрасно… Кстати, Сережа, одну минуточку… - Он раскрыл свой огромный портфель и, немного порывшись в нем, достал тетрадку.
- Вот последняя твоя контрольная по геометрии, третьего февраля… Ну и как всегда у Мордвинова - пять! - сказал Василий Михайлович и протянул Сереже раскрытую тетрадку.
- Василий Михайлович, - сказал Сережа, - а как же теперь со мной?
- С тобой, Сережа? Плохо, дружок, с тобой. Придется, видимо, остаться на второй год.
- А если я догоню? Василий Михайлович!
- Думали мы и об этом, Сережа, - сказал Василий Михайлович. - Видишь ли: по математике ты догонишь легко, в этом я уверен… Но ведь одна математика дела не решает. Программа большая, трудная, а тебе необходимо поправиться, отдохнуть…
- А если я догоню? - снова спросил Сережа.
- Не знаю, Сережа… Мы тут и с мамой твоей говорили. И она так считает. Лет тебе немного. Ты ведь младше всех в классе? В конце концов лишний год в твоем возрасте…
- А если я догоню? - упрямо перебил Сережа.
- Подумай, Сережа. Конечно, жалко терять год, но так, от души, я не советую, - сказал Василий Михайлович и посмотрел на часы. - Ты еще хорошенько подумай, посоветуйся с мамой. - И, застегнув портфель, Василий Михайлович пожал Сереже руку. - Мне, к сожалению, пора на урок. Но мы еще поговорим с тобой, подумаем, - сказал он и вышел.
Вслед за ним пошел и Сережа. В дверях он встретился со старшей вожатой Ниной Сергеевной.
- Сережа, голубчик, вернулся! - обрадовалась она. - Ну вот и хорошо! Ты, главное, теперь отдыхай, поправляйся. Вон ты какой. А уж с осени опять за работу! И ты не горюй, в пятом "Б", там ребята тоже - знаешь какие? Еще лучше ваших.
- А если я догоню? - перебил Сережа.
- Ну, где же теперь догонять, за полгода? Тебе отдыхать надо. А ты, главное, не расстраивайся, ведь ты не виноват… Ты в лагерь-то собираешься?
- Не знаю…
- Ну вот, собирайся в лагерь. Завод нам катер дает. Будем в походы ходить, загорать, купаться… А про это не думай…
Мама тоже сказала:
- Год - это пустяки. Здоровье гораздо важнее… Отправлю тебя в санаторий, на Черное море. Будешь там крабов ловить, дельфинов увидишь, настоящие морские корабли. В горы поедешь, на парусной лодке будешь кататься. А осенью я сама возьму отпуск и за тобой приеду. Виноград будешь есть прямо с ветки. Ну как, решено, сынок?
Столько соблазнов вставало за мамиными словами, что Сережа готов был сдаться. Черное море властно манило его. Он пытался представить себе это теплое море, и дельфинов, и корабли…
Вдруг зазвонил звонок. Сережа пошел открыть, но за дверью никого не оказалось, только в ручку засунут был конверт. Сережа взглянул на адрес и сразу узнал почерк. Это было письмо от папы. Он давно не писал. Присылал только телеграммы:
"Жив, здоров, целую. Алексей".
Когда мама открывала конверт, руки у нее чуть-чуть дрожали. Она вынула целую пачку мелко исписанных листочков, быстро просмотрела их и часть протянула Сереже.
- Это тебе, - сказала она, - а это мне, - и уселась с ногами на диван.
Как только Сережа прочитал первые строчки, очарование Черного моря сразу пропало. Другое, холодное Белое море целиком завладело его мечтами.
Папа писал, как они там живут, в Архангельске, как готовятся к трудному делу. Они уже приспособили к морю все речные корабли, заварили стальными листами иллюминаторы, закрыли щитами окна. Машины проверены, топливо погружено. Осталось запастись продовольствием - и можно трогаться в путь. Но летчики, вылетевшие на разведку, говорят, что еще рано: еще очень тяжелые льды стоят в океане, и приходится "сидеть у моря и ждать погоды".
"У вас уже все в цвету, - писал папа, - а у нас только-только началась весна. Еще холодно, и снежок бывает, но зато ночи светлые, и мы иногда поздно ночью гуляем по городу или ловим рыбу на Двине… Скоро льды разойдутся, тогда поднимем якоря и отправимся в путь. Трудный путь, но мы свое слово сдержим. Как обещали, так и будет, - что бы ни случилось, все корабли в целости доставим куда нужно.
Ну, а твои как дела, сынок? Как успехи, чем порадуешь папку? Пиши мне на Игарку. Сюда письмо уж не поспеет. Поцелуй мать, не скучай и помни: я на тебя надеюсь…"
Сережа посмотрел на маму. И пока она, дочитывая письмо, то и дело улыбалась чему-то, он все решил…
Когда она перевернула последний листок и подняла глаза, Сережа сказал:
- Мамочка, я не поеду в санаторий. Отпусти меня в лагерь, с ребятами. Ладно, мамочка, отпусти?
Мама посмотрела на Сережу долгим внимательным взглядом.
"Вылитый отец", подумала она и сказала:
- Ну что ж, поезжай.
Если вы жили в лагере, вы лучше меня понимаете, как трудно остаться дома, когда весь отряд отправляется в поход.
Если летом вам приходилось учиться, вы, конечно, знаете, сколько веских причин можно найти для того, чтобы отложить в сторону книжку.
Если вы любите спорт, вам не нужно объяснять, как обидно отказаться от соревнования, когда знаешь, что твое участие поможет команде добиться победы…
Сережа был хорошим спортсменом. Он мог бы найти тысячи причин, чтобы в любую минуту закрыть учебник. И когда отряд с Юркой во главе рассаживался на катере, Сереже очень не хотелось отставать от товарищей. Но именно поэтому каждый раз, когда начиналась игра на футбольной площадке, Сережа с книжкой в руках уходил в дальний угол сада. Именно поэтому он просто стряхивал с книжки диковинного зеленого жука, упавшего с дерева, даже не пытаясь поймать его и посадить на булавку. Именно поэтому, отдав швартовый конец, он провожал катер глазами и тут же, на пристани, усевшись в тени, один за другим решал бесконечные примеры.
Он не хотел отставать от товарищей и поэтому упрямо наверстывал тот путь, который товарищи прошли без него.
Это был трудный путь. Иногда Сереже казалось, что он не выдержит, сдастся…
Однажды, например, Юрка разыскал его в саду и крикнул издали:
- Слушай, Сергей, сегодня глиссер будем испытывать. Поедем, а? Один-то день, я думаю, ничего?
Сережа захлопнул грамматику, поднялся. На секунду и ему показалось, что один день ничего не значит… Но тут же он понял, что стоит один только раз отступить - и весь его замысел рухнет.
- Ты мне лучше расскажешь потом, - твердо сказал Сережа и снова сел на траву. - Я не поеду, Юрка…
Никаких чудес храбрости Сережа не показывал. Он никого не поражал своей силой и ловкостью. Он просто шел по намеченной дороге, не сворачивая и не отступая. Только и всего.
Но итти вот так, не сворачивая с пути и не отступая, - это ведь тоже подвиг!
И товарищи, которые любили Сережу и дорожили его дружбой, с первого дня поняли это.
Горькое чувство, которое Сережа испытал тогда в школе, ушло навсегда: он снова стал полноправным членом отряда, и стоило ему сказать слово, как сразу находились добровольцы, готовые пожертвовать любым из лагерных удовольствий, чтобы помочь Сереже разобрать теорему, повторить правило, устроить диктант. А больше всех помогал Сереже Василий Михайлович. Он жил с ребятами в лагере и всегда находил время спросить Сережу, проверить его тетради, объяснить ему непонятное.
И когда короткие лагерные дни пронеслись, как в сказке, Василий Михайлович, прощаясь с Сережей, сказал:
- Поработал ты хорошо. Нужно только закрепить знания. Но теперь я уверен - ты справишься….
Сережа и сам понимал, что главное, самое трудное уже позади, а впереди еще немного усилий - и победа! И вот эта вера в победу так подняла, так преобразила его, что мама даже удивилась, когда он вошел загорелый, возмужавший, с восторженно горящими веселыми глазами.
- Ну, как отдохнул, сынок? - спросила она.
- Чу́дно, мама, чудесно! - сказал Сережа и ничуть при этом не покривил душой. Он и в самом деле чувствовал себя прекрасно.
В один из летних дней Алексей Алексеевич Мордвинов стоял на мостике парохода. На флагманском корабле экспедиции поднялись два сигнальных флага. Один из них означал порядок построения, второй был приказом к отплытию.
Выполняя приказ, корабли с баржами на буксирах встали каждый на свое, заранее назначенное место, и весь флот, перекликаясь гудками, двинулся на север.
Впереди были льды, туманы, бури. Впереди лежал суровый океан… Но и льды, и туманы, и бури Алексей Алексеевич не раз видел в молодости. Он и поехал сюда потому, что лучше других инженеров знал, что ждет их сормовский флот в этом трудном походе. И теперь, проработав полгода, он был уверен, что к любой неожиданности арктического плавания и люди и корабли готовы.
Ему, собственно говоря, больше нечего было делать. Он оставался тут на случай чрезвычайного происшествия, а никаких чрезвычайных происшествий - он это знал - в экспедиции не должно быть и не будет. Он стоял на мостике, в бинокль оглядывал горизонт, любовался сверкающим морем и вспоминал молодость.
Зато у флагманов, капитанов и летчиков началась боевая пора. Рыча моторами, серебряные самолеты стремительно уносились на север и на восток; воздушные штурманы "засекали" движение ледяных полей, синоптики каждый час исправляли прогнозы погоды. Радисты на самолетах, на кораблях, на далеких полярных станциях, разбросанных во всех концах Арктики, выстукивали ключами длинные очереди сигналов. А на флагманском корабле, склонившись над картами, прижатыми к столу свинцовыми гирьками, опытные полярники сличали сводки, обсуждали обстановку и выбирали тот единственно верный путь, который должен привести к победе.
Белое море осталось позади. По правому борту проплыл в тумане мыс Канин Нос, и слева на горизонте открылся остров Колгуев.
Стоя на мостике, Алексей Алексеевич беседовал с молодым капитаном. Вдруг он заметил в море узкие, как кинжалы, черные плавники касаток. Касатки неслись куда-то, обгоняя друг друга. Иногда, играя, они выбрасывались из воды, как черные торпеды, и, блеснув на солнце белым брюхом, снова пропадали в волнах…
Проводив глазами стаю морских хищников, Алексей Алексеевич обернулся к капитану.
- Разыгрались, - сказал он, - будет буря.
- Ну что ж, - ответил капитан, улыбнувшись. - "Мы поспорим и помужествуем с ней"!
И вот буря началась. Вода потемнела. Холодный ветер засвистел в снастях. Шквал за шквалом понеслись над морем, закручивая белые гребни на волнах. Волны росли с каждой минутой. Они упрямо, неумолимо накатывались на низкие борта, холодными потоками рушились на палубы, грозя раздавить корабли. Они валяли корабли с борта на борт, высоко поднимали их на гребнях и бросали в провалы, кипящие соленой пеной… Тяжелые баржи кланялись за кормой и дергались, грозя оборвать стальные канаты. Грозное море шумело. Птицы тучами носились над волнами, а с чистого неба на весь этот хаос бушующего океана лились потоки лучей незаходящего полярного солнца…
Но как ни злилось море, как ни свистел ветер, красные флаги по-прежнему гордо развевались над кораблями и караван в прежнем строю шел, упрямо пробиваясь вперед. И когда ураган, выдыхаясь в неравной борьбе, словно собрав последние силы, еще яростнее заревел над волнами, корабли уже пересекли открытое море и один за другим укрылись в просторной бухте, под защитой острова Вайгач.
За Югорским Шаром стоял сплошной лед. Даже ледокол не смог бы пробиться сквозь него. Но там, где нельзя итти напролом, человеку помогает знание.
Синоптики выследили легкие ветерки, дувшие откуда-то с юга. Они знали, что эти ветерки окрепнут, превратятся в шторм, и, как ни крепки льды в Карском море, ветер сломает их, прогонит на север и откроет путь каравану.
И люди ждали. И день, и два, и неделю. Ждали и знали, что все равно дождутся победы…
Наконец лед тронулся. Снова взвился сигнал "К походу". Круто взяв на север, корабли двинулись в последний переход. И тогда побежденный океан бросил в бой свой последний резерв - туман. Сплошной пеленой он спустился на море и ослепил людей.
Но люди знали: впереди, за туманом, есть лед. Вчерашний враг превратился в союзника. Осторожно, перекликаясь гудками, корабли вплотную подошли к кромке, забросили на лед якоря и медленно поплыли вместе с ледяным полем. А когда туман рассеялся и снова засверкало море, они построились в походный порядок и пошли дальше, к проливу Малыгина… Впереди открылись Обская губа, Енисейский залив. Льды и штормы, туманы и метели остались далеко за кормой. Впереди была победа.
Когда Сережа сдал последний экзамен, Алексей Алексеевич вместе со своим кораблем проходил мимо Дудинки. В Игарке его ждала телеграмма:
"Перешел седьмой класс. Сережа".
В этот день, отправляясь в школу, Сережа в дверях встретился с почтальоном:
- Мордвинову Сергею Алексеевичу, - сказал почтальон, протягивая телеграмму.
Сережа сорвал бандероль и прочитал скупые слова, пролетевшие тысячи километров, через тундру и горы, через тайгу и реки, слова, написанные сильной папиной рукой всего несколько часов назад:
"Поздравляю, желаю успехов, всегда был уверен в тебе. Собираюсь домой…"
В тот же день Сережа прочитал в газете другую телеграмму: правительство поздравляло коллектив экспедиции с образцовым выполнением задания.
И хотя, конечно, к Сереже Мордвинову эта телеграмма прямого отношения не имела, ему почему-то казалось, что в этой большой победе есть скромная доля и его труда.
ЗАДАЧА
Мы подняли паруса и отдали швартовы. Яхта, едва набирая ход, двинулась вдоль причала. Вдруг кто-то окликнул нас. Мы подняли головы. Сверху, с берега, спускался незнакомый мужчина в темном костюме. Он попросил разрешения прокатиться с нами.
Посторонний всегда немного стесняет команду. А сухопутный пассажир на палубе маленького судна стесняет вдвойне: такие пассажиры обычно задают нелепые вопросы, мешают управлять парусным хозяйством и в самых неподходящих случаях подают советы.
Стасик - мой ученик и помощник - отлично знал это и с глубоким презрением относился к людям с берега. Не скрывая иронической полуулыбки, он посмотрел на пришельца, а когда я жестом пригласил того занять место на яхте, Стасик бросил на меня неодобрительный взгляд и молча сел на свое место.
Что пассажир человек сухопутный, Стасик не сомневался. Он догадался об этом по тому, как осторожно тот ступил на палубу, с каким недоверчивым любопытством посмотрел на сложные переплеты снастей, и, главное, по тому, как он спросил:
- Разрешите проехаться с вами на шлюпке?
Моряк сказал бы "пройтись" и уж, конечно, не назвал бы шлюпкой стройную яхту с белоснежными парусами.
Но дело было сделано. Пассажир плотно уселся на банке, открыл серебряный портсигар и закурил толстую папироску. Подчиняясь едва заметному дыханию ветерка, яхта медленно отошла от причала.
- Хорошо! - неопределенно сказал наш пассажир и осмотрелся кругом.
А кругом и в самом деле было хорошо. Огромное зеркало воды отражало глубину синего неба, белые паруса, ленивыми складками падавшие с мачты, зеленые берега, стройные переплеты моста и тяжелые красные тумбы бакенов. И, может быть, потому, что вода в тот день была совершенно неподвижна и в точности повторяла все видимое, простор, и без того широкий, казался вдвое шире, а чистый воздух - вдвое прозрачнее.
Но у Стасика и на этот счет было свое мнение. На его взгляд, ничего хорошего наш рейс не обещал. По тому, как лениво полз дым, едва обгоняя яхту, Стасик понял, что ветер не собирается нас порадовать, и за спиной пассажира скорчил недовольную гримасу.
Впрочем, в этот час мы и не ждали ветра. Не первый раз штилевали мы так и научились находить своеобразную прелесть в этих бесконечно медленных рейсах.
Работы в таком плавании немного, и Стасик, твердо усвоивший девиз адмирала Макарова: "В море - значит дома", - подложив под голову спасательный пояс, безмятежно задремал на палубе. Лишь изредка он открывал глаза, прислушивался к гудку и провожал глазами поезд, бегущий по мосту, или буксир, тянувший откуда-то с Волги длинный воз тяжело груженных барж. Иногда мы часами плавали так, не проронив ни слова.
Но пассажир оказался человеком вежливым и, видимо, счел своим долгом развлечь нас разговором.