В школу Дюк не пошел, а с самого утра отправился в районную милицию.
Паспортный отдел оказался закрыт. Дюк стал соваться в двери, и в одном из кабинетов обнаружил милиционера. Это был человек средних лет, и, глядя на него, казалось, невозможно представить, что он когда-то был молодым или маленьким.
- Слушаю,- отозвался милиционер.
Дюк попытался установить с ним контакт глазами, но контакт не устанавливался.
У милиционера было остановившееся, неподвижное лицо. Он не понравился Дюку. Но Дюк не мог выбирать себе собеседника по вкусу. Приходилось иметь дело с тем, кто есть.
- Слушаю,- повторил милиционер.
Дюк достал из нагрудного кармана куртки паспорт Аэлиты и, сбиваясь, путаясь, замерзая от отсутствия контакта, стал объяснять, зачем пришел. Он рассказал про любовь и тысячу километров. Про тридцать и сорок, которые со временем перетекут в сорок и пятьдесят. Про психологический барьер. Дюк поймал себя на том, что при слове "психологический" поднял палец так же, как Аэлита.
Милиционер посмотрел на поднятый палец и сказал:
- Документики.
- У меня нет. Я несовершеннолетний. А зачем?
- Установить личность.
- Мою?
- Твою. И того товарища, который хочет подделать паспорт.
- Не подделать. Исправить,- сказал Дюк.
- Это одно и то же. Знаешь, что полагается за исправление документа?
Дюк промолчал.
- Уголовная ответственность. С какой целью гражданка хочет подделать паспорт?
- Замуж выйти.
- Разрешите...- Милиционер протянул руку. Дюк понял, что, если паспорт Аэлиты попадет милиционеру, он ее арестует и посадит в тюрьму.
- Если нельзя, то и не надо,- торопливо согласился Дюк.- Я ведь только посоветоваться. Я думал - это все равно. Ну какая кому разница, сколько человеку лет: сорок или тридцать?
- А паспортная система, по-твоему, для чего?
- Я не знаю,- Дюк действительно не знал, для чего существует паспортная система.
- В Москве одних Ивановых две тысячи,- возмутился милиционер, как будто Ивановы были виноваты в том, что их две тысячи.- Как их различить? По имени. Отчеству. Году рождения. Месту рождения. По паспорту. Понял?
- Понял,- радостно кивнул Дюк.
- А если каждый начнет приписывать по своему усмотрению, то что получится?
Дюк преданно смотрел милиционеру в глаза.
- Свалка! Неразбериха! Куча мала! Кого регистрировать? Кого хоронить? Кому пенсию платить?
- Так она же хочет моложе. На десять лет позже пенсия. Государству экономия.
- Государство на безобразиях не экономит,- жестко одернул милиционер и пошевелил пальцами протянутой руки.- Документики,- напомнил он.
У Дюка не оставалось выхода, и он положил на стол паспорт. Милиционер развернул его и стал смотреть на фотокарточку Аэлиты. Если бы смотрел художник - то выискивал бы в ее чертах инопланетную красоту. Врач - следы скрытых недугов. А милиционер - преступные намерения. Определял преступный потенциал.
- Почему гражданка сама не явилась? - подозрительно прищурился милиционер.- Почему действует через третьих лиц? Через посредников?
Дюк хотел объяснить, что он не посредник, а талисман. Но тогда милиционер и его заподозрил бы в подлоге собственной личности, и это было бы в какой-то степени правдой.
Зазвонил телефон.
- Хренюк слушает,- сказал милиционер.
Дюк поверил, что паспорта действительно нельзя исправлять, иначе милиционер написал бы себе другую, более романтическую фамилию.
- Я сейчас,- пообещал Дюк.
Сдернул со стола паспорт Аэлиты и, не оглядываясь, пошел из комнаты.
Стены в коридоре были покрашены бежевой масляной краской, а стулья и скамейки - коричневой. Дюк рванул по коридору. Бежево-коричневая полоса скользнула по боковому зрению, Выскочил на улицу. Огляделся по сторонам и брызнул куда-то вбок, через трамвайную линию. Нырнул в подземный переход, вынырнул на другой стороне, против магазина "Культтовары".
Зашел в магазин, нарочито беспечно сунув руки в карманы и насвистывая мотив. Такое поведение казалось ему наиболее естественным. Дюк бросил взгляд в окошко, ожидая увидеть погоню. Но никто за ним не бежал. Пешеходы шли по тротуару, озабоченные своими проблемами - такими далекими от проблем Дюка. Машины грамотно ехали по проезжей части, останавливаясь у светофора.
Дюк подумал: чтобы выглядеть в магазине естественно, надо что-то купить. Ведь именно за этим сюда и приходят.
- Покажите мне ручку, пожалуйста,- попросил Дюк.
Молодая продавщица, накрашенная, как на сцене, глядя выше головы Дюка, положила на прилавок три образца ручек и, не дожидаясь, какую он выберет, отошла в музыкальный отдел. Стала болтать с продавщицей из музыкального отдела - тоже молодой и накрашенной. У обеих был такой вид, будто в магазин должен кто-то прийти, и они боятся его пропустить.
Ручки были дорогие и не могли пригодиться Дюку, потому что он писал шариковыми за тридцать пять копеек. Но все же он макнул одну ручку в синие чернила и написал на бумажке: "Маша". Перо было жесткое. Таким пером хорошо заполнять похвальные грамоты каллиграфическим почерком - случалось такое в его жизни. Или подделывать документы. Такого в его жизни не бывало.
Дюк представил себе, как в три часа придет Аэлита. Посмотрит на него своими хрустальными глазами и скажет: "А я в тебя верила".
Дюк раскрыл спасенный паспорт, посмотрел на марсианское лицо Аэлиты, с тонким, каким-то светящимся овалом. Потом перевернул страничку, увидел ее год рождения: 1940. Нуль был немножко недоразвитым. Дюк взял другую ручку, на которой не было следов синих чернил. Окунул в черную тушь, стоящую тут же. Завесил руку над нулем, потом опустил и подставил под "улем аккуратную черную лапку. Получилась девятка. Она смотрелась немножко беременной в сравнении с первой, но все же это была именно девятка и ничто другое. Теперь год рождения был - 1949.
Продавщица вернулась к Дюку и спросила:
- Будешь брать?
- Вот эту,- показал Дюк.
- Три пятьдесят,- сказала продавщица и положила ручку в пластмассовый футляр.
- Извините, пожалуйста, я не вижу. Какой здесь год рождения? - спросил Дюк и подвинул продавщице раскрытый паспорт.
- 1949,- равнодушно ответила продавщица и" посмотрела на дверь.
Ничто не вызвало в ней сомнения.
Дюк спрятал паспорт в карман. Заплатил за ручку и вышел на улицу.
До дома было недалеко. Он отправился пешком.
Спокойно шел, сунув руки в карманы, ни о чем не сожалея. Он знал, что теперь Аэлита будет счастлива всю оставшуюся жизнь. И так мало для этого надо: тоненькую черную лапку под нулем.
До трех часов оставался еще час.
Стоять в парадном было скучно. В пустую квартиру идти не хотелось.
Дюк сел в садике перед домом. Раскинул руки вдоль скамейки, поднял лицо к небу. Он любил разомкнутые пространства м любил сидеть вот так, раскинув руки, лицом к небу, как бы обнимая этот мир, вместе со всеми временно пришедшими в него и навсегда ушедшими. Куда?
Он не заметил, как подошла Аэлита, поэтому ее лицо с большими очками возникло внезапно.
- Я пораньше пришла,- сказала Аэлита.
- И я пораньше пришел,- ответил Дюк.
Аэлита села на краешек лавочки, не сводя с Дюка тревожных глаз.
- На десять лет не вышло,- извинился Дюк.- Только на девять.
Он протянул ей паспорт.
Аэлита раскрыла, вцепившись глазами в страничку. Потом вскинула их на Дюка, и он увидел, как в ней - р-раз! - туго выстрелило солнце.
- Будете на один год старше,- сказал Дюк.- Это нормально.
- Все...- выдохнула Аэлита.- Теперь я молода! Мне 31 год!
Она поднялась с лавочки. И помолодела прямо на глазах у Дюка. Он увидел, как она распрямилась, стерла с себя пыль, вернее некоторую запыленность временем. И засверкала, как новый лакированный рояль, с которого сняли чехол.
- Я знала, что так получится,- сказала Аэлита, щурясь от грядущих перспектив.
- Откуда вы знали?
- А иначе и быть не могло. Разве могло быть иначе?
Дюк пожал плечом. Он знал, как могло быть и как есть на самом деле.
- Будь счастлив, талисман! - попросила Аэлита.- Не забудь про себя.
- Ладно,- пообещал Дюк.- Не забуду.
Она улыбнулась сквозь слезы. Видимо, счастье действовало, как перегрузка, и мучило ее. Улыбнулась и пошла из садика. У нее была впереди долгая счастливая жизнь. И она устремилась в эту новую жизнь. А Дюк остался в прежней. На лавочке.
Когда он обернулся, Аэлиты уже не было. Он даже не узнал, как ее зовут. И откуда она приехала? И кто она такая? Да и была ли она вообще?
Но в кармане лежала новая ручка со следами черной засохшей туши на жестком пере.
Значит, все-таки была...
Вечером из Ленинграда вернулась мама.
Увидела сломанный диван и сказала:
- Ну, слава богу! Теперь мебель поменяю. А то живем, как беженцы. Не дом, а караван-сарай.
Она привезла в подарок Дюку альбом для марок, хотя Дюк вот уже год, как марок не собирал. А мама, оказывается, не заметила. Она вообще последнее время стала невнимательна, и Дюк заподозрил: не завелся ли у нее какой-нибудь хмырь с несовременным лицом на десять лет моложе или ровесник. В этом случае большая часть маминой любви перепадет ему, а Дюку останутся огрызки. И он заранее ненавидел этого хмыря и маму вместе с ним.
Дюк ходил по квартире хмурый и подозрительный, как бизон в прериях, но мама ничего не замечала. На нее навалилась куча хозяйственных дел. Она стирала белье,, запускала в производство обед и носилась между ванной, кухней и телефоном, который победно-звеняще призывал ее из внешнего мира. Мама спешила на зов, сильно топоча, вытирая на ходу руки, и Дюк всякий раз подозревал, что это звонит хмырь, и процесс кражи уже начался или может начаться каждую секунду.
Наконец мама заметила его настроение и спросила:
- Ты чего?
- Ничего. Не выспался.
Он улегся спать в половине десятого, но заснуть не мог, потому что вдруг понял: он обречен. Аэлиту засекут довольно скоро, может быть, даже в загсе, куда она предъявит фальшивый паспорт. Ей зададут несколько вопросов, на которые она, естественно, ответит. И Дюка посадят. В камеру придет Хренюк и скажет: "Я тебя предупреждал. Ты знал. Значит, ты совершил умышленную подделку документа, чем подорвал паспортную систему, которая является частью системы вообще. Значит, ты государственный преступник".
Шпагу над ним, как над Чернышевским, конечно, не сломают, а просто пошлют в тюрьму вместе с ворами и взяточниками, Правда, можно и в тюрьме остаться человеком. Но поскольку Дюк - нуль, пустое место, то он и там не завоюет авторитета, и ему достанется самая тяжелая и унизительная работа. Например, чистить бочку картошки.
Дюк услышал, как кто-то взвыл, а потом вдруг сообразил, что это его собственный вой. Взрывная волна страха выкинула его из постели, выбила из комнаты и кинула к маме. Мама уже засыпала. Дюк забился к ней под одеяло, стал выть потише, обвывая ее волосы и лицо.
- Ну что ты, талисманчик мой.- Мама нежным сильным движением отвела его волосы, стала целовать в теплый овечкин лобик.- Уже большой, а совсем маленький.
Он был действительно совсем маленьким для нее. Так же пугался и плакал, так же ел, слегка брезгливо складывая губы, От него так же пахло - сеном и парным молоком. Как от ягненка.
- Ну что с тобой? Что? Что? - спрашивала мама, плавясь от нежности.
И Дюк понял, что нет и не будет никакого хмыря. Мама никогда не выйдет замуж, а он никогда не женится. Они всю жизнь. будут .вместе и не отдадут на сторону ни грамма любви.
Мама грела губами его лицо. Ее любовь перетекала в Дюка, и он чувствовал себя защищенным, как зверек в норке возле теплого материнского живота.
- Ну что? - настаивала мама.
- А ты никому не скажешь?
- Нет. Никому.
- Поклянись.
- Клянусь,
- Чем?
- А я не знаю, чем клянутся,
- Поклянись моим здоровьем,- предложил Дюк.
- Еще чего...- не согласилась мама.
- Тогда я тебе ничего не скажу.
- Не говори,- согласилась мама, и это было обиднее всего.
Он не ожидал такого хода с маминой стороны.
Потребность рассказать распирала его изнутри, и он почувствовал, что лопнет, если не расскажет. Дюк полежал еще несколько секунд, потом стал рассказывать - с самого начала, с того классного часа, до самого конца - совершения государственного преступления. Но мама почему-то не испугалась.
- Идиотка,- сказала она раздумчиво.
- Кто? - не понял Дюк.
- Твоя Нина Георгиевна, кто же еще? Кто это воспитывает унижением? Хочешь, я ей скажу?
- Что? - испугался Дюк.
- Что она идиотка.
- Да ты что! У меня и так общий балл по аттестату будет 3,3. Куда я с ним поступлю?
- Хочешь, я тебя в другую школу переведу?
- Мама! Я тебя умоляю! Если ты будешь грубо вмешиваться, я ничего не буду тебе рассказывать,- расстроился Дюк.
- Хорошо,- пообещала мамa.- Я не буду грубо вмешиваться.
Дюк лежал в теплой, уютной темноте и думал о том, что другая школа - это другие друзья. Другие враги. А он хотел, чтобы друзья и даже враги были прежними. Он к ним привык. Машу Астраханскую он сделал счастливой. Марееву - стройной. Тете Зине выразил свой протест.
- Знаешь, в чем твоя ошибка? - спросила мама.- В том, что ты живешь не своей жизнью. Ты ведь не талисман.
- Неизвестно,- слабо возразил Дюк.
- Известно, известно.- Мама поцеловала его, как бы скрашивая развенчание нежностью.- Ты не талисман. А живешь, как талисман. Значит, ты живешь не своей жизнью. Поэтому ты воруешь, врешь и воешь.
Дюк внимательно слушал и даже дышать старался потише.
- Знаешь, почему я развелась с твоим отцом? Он хотел, чтобы я жила его жизнью. А я не могла. И ты не можешь.
- А это хорошо или плохо? - не понял Дюк.
- Где-то я читала: "Ни брату, ни жене, ни другу не давай власти над собой при жизни твоей. Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя ничем..." Надо быть тем, кто ты есть. Самое главное в жизни - найти себя и полностью реализовать.
- А как я себя найду, если меня нет?
- Кто сказал?
- Нина Георгиевна. Она сказала, что я безынициативный.
- Ну и что? Даже если так... Не всем же быть лидерами... Есть лидеры, а есть ведомые. Жанна Д 'Арк, например, вела войско, чтобы спасти Орлеан, а за ней шел солдат, И так же боролся и погибал, когда надо было. Дело в том, куда они идут и с какой целью. Ты меня понял?
- Не очень,- сознался Дюк.
- Будь порядочным человеком. Будь мужчиной. И хватит с меня.
- Почему с тебя? - не понял Дюк.
- Потому, что ты моя реализация.
- И это все?
- Нет,- сказала мама.- Не все.
- А как ты себя реализовала?
- В любви.
- К кому? - насторожился Дюк.
- Ко всему. Я даже этот стул люблю, на котором сижу. И кошку соседскую. Я никого не презираю. Не считаю хуже себя.
Дюк перевел глаза на стул. В темноте он выглядел иначе, чем при свете,- как бы обрел таинственный дополнительный смысл.
- А без отца тебе лучше? - спросил Дюк, проникая в мамину жизнь.
Они впервые говорили об этом. И так. Дюку всегда казалось, что мама - это его мама. И все. А оказывается, она еще и женщина и отдельный человек со своей реализацией.
- Он хотел, чтобы я осуществляла его Существо. Была при нем.
- А может быть, не так плохо осуществлять другого человека, если он стоит того,- предположил Дюк.- Чехова, например...
- Нет,- решительно сказала мама.- Каждый человек неповторим. Поэтому надо быть собой и больше никем. Дай слово, что перестанешь талисманить.
- Даю слово,- пообещал Дюк.
- Это талисманство - замкнутый порочный круг. Все, кого ты облагодетельствовал, придут к тебе завтра и снова станут в очередь. И если ты им откажешь, они же тебя и возненавидят и будут помнить не то, что ты для них сделал, а то, что ты для них не сделал. Благодарность - аморфное чувство.
Дюк представил себе, как к нему снова пришли: Аэлита - за новым ребенком в новой семье, тетя Зина - за ковром, Виталька Резников - за институтом, Маша - за Виталькой. Кияшко захочет вернуть все, что когда-то раздарила.
- Даю слово,- поклялся Дюк.
- А теперь иди к себе и спи. И не бойся. Ничего с тобой не будет.
- Ас Аэлитой?
- И с ней тоже ничего не случится. Просто будет жить не в своем возрасте. Пока не устанет. Иди, а то я не высплюсь.
Дюк побежал трусцой к себе в комнату, обгоняя холод. Влез под одеяло. Положил голову на подушку. И в эту же секунду устремился вверх по какой-то незнакомой лестнице. Подпрыгнул, напружинился -и полетел в прыжке. И знал, что, если напружинится изо всех сил, может лететь выше и дальше. Но не позволял себе этого. Побаивался. Такое чувство бывает, наверное, у собаки, играющей с хозяином, когда она легко покусывает его руку и у нее даже зубы чешутся - так хочется хватить посильнее. Но нельзя. И Дюк, как собака, чувствует нетерпение. И вот не выдерживает - напрягается до того, что весь дрожит. И летит к небу. К розовым облакам. Счастье! Вот оно! И вдруг пугается: а как обратно?