На Севере дальнем - Шундик Николай Елисеевич 7 стр.

СЫН ЭКЭЧО

Ученики Нины Ивановны, кроме одного русского мальчи­ка Пети Железнова, были чукчи. И, хотя они в большинстве своем говорили по-русски еще до школьного возраста, учи­тельница чувствовала: ей необходимо знать чукотский язык. Надо как можно быстрее ознакомиться с бытом, с обычаями чукотского народа, с их привычками, навыками. Учительница понимала, что все это поможет ей как следует изучить харак­теры своих учеников.

Внимание молодой учительницы очень быстро привлек к себе сын Экэчо, Тавыль.

Неряшливо одетый, в грязной, засаленной рубахе, с длин­ными всклокоченными волосами, заплетенными сзади в две косички, ои заметно выделялся среди других школьников, в большинстве своем опрятных. Худенькое, болезненное личико этого мальчугана часто было печальным, иногда озлобленным.

Не знала еще Нина Ивановна, что отец Тавыля делал все возможное, чтобы вытравить у сына любовь к школе, к учи­телям и товарищам. Иногда Экэчо удавалось озлобить сына. В такие дни Тавыль приходил в школу хмурый, с раздвоенной душой. Чувствуя неприязнь со стороны одноклассников, он за­мыкался в себе, забивался в угол и, обозленный, начинал при­думывать, какую бы пакость учинить тому или другому това­рищу по классу. Порой он умышленно ломал перья или обли­вал тетради чернилами. Но от этого ему становилось не легче, а еще тяжелее.

Успокоение к нему приходило, когда в классе появлялась Нина Ивановна. Начинался урок. Шла минута за минутой, хмурое лицо Тавыля постепенно прояснялось, и вскоре его узкие глазенки начинали блестеть так же весело, как и у его товарищей.

Нина Ивановна замечала это. Часто она обращалась к нему с вопросами, предлагала вслух прочесть рассказ о чест­ном поступке мальчика или вспомнить, не было ли и в его жизни подобного случая.

И Тавыль, переживая мучительный стыд за свои проделки, постепенно всей душой устремлялся к тому доброму, к чему ув­лекала его учительница, мысленно перевоплощался в героя про­читанного рассказа, испытывая искреннюю радость от его чест­ных, благородных поступков. Это были счастливые минуты для Тавыля, когда он бесконечно любил свой класс, свою школу.

"Надо присмотреться ближе к его отцу, надо сегодня же побывать в их яранге", - решила Нина Ивановна.

Экэчо сидел в своей яранге и раскуривал новую трубку. Недавнее собрание колхозников, на котором так много гово­рили о нем, все еще не выходило из его головы. Глядя полу­закрытыми глазами на жирник, он думал о том, что ему надо как-то изменить свое поведение. "У лисы голова не человечья, а, однако, поучиться есть чему у нее: надо хитрым быть, как старая лиса; хитрым быть, хорошо притаиться надо, а то худо будет. Присматриваются они ко мне, словно зверя выслежи­вают. Зло в сердце, как собаку, на цепь посадить надо. А там, быть может, и убегу... К брату убегу!"

Увлеченный своими мыслями, Экэчо не выпускал из рук трубку, не замечал, что жирник коптит.

У яранги послышались чьи-то шаги.

- Это ты, Тавыль? - спросил Экэчо.

Ему никто не ответил. Экэчо насторожился. Немного по­думав, он зажег кончик палочки, которой обычно поправлял жирник, поднял чоыргин полога кверху и вдруг увидел учи­тельницу.

Нина Ивановна неловко забралась в полог.

Экэчо потеснился, с нескрываемой насмешкой уставился в лицо учительнице: ну что, мол, как тебе понравилось мое жилище?

Нина Ивановна внимательно осмотрела полог. Был он тес­ный и грязный. Резкий перегар нерпичьего жира, кислый за­пах прелых шкур и еще какие-то ей незнакомые запахи за­трудняли дыхание. "Вот он, уголок старой Чукотки", - груст­но подумала девушка.

- Я пришла поговорить о Тавыле, - наконец сказала она.

Экэчо знал русский язык довольно хорошо, понимать учи­тельницу ему было нетрудно. "Старой, хитрой лисой надо быть", - мысленно повторил он себе.

- О сыне моем говорить пришла? Это хорошо, шибко хо­рошо,- насколько мог миролюбиво отозвался Экэчо.

- Покажи мне, пожалуйста, место, где выполняет свои домашние задания Тавыль.

Экэчо непонимающе замигал глазами.

- Какое такое место? - почти ласково спросил он.

- Ну, столик какой-нибудь или что-нибудь другое, на чем пишет Тавыль, - с трудом скрывая свою неприязнь к Экэчо, сказала учительница.

- А вот так, как ты, на шкуру сядет, книги на колени по­ложит, на книги тетрадки положит и пишет, - с прежней ла­сковостью, за которой явственно слышалась издевка, ответил Экэчо.

- Скажи, Экэчо, столик ты можешь ему сделать?.. И по­том, здесь очень темно. Жирник надо заменить лампой.

- Какой такой столик? Какая такая лампа? - притворно удивился Экэчо. - Я чукча, жилище у меня, как у чукчи, пред­меты у меня в жилище, как у чукчи. Так прадед мой жил, так дед мой жил, так я живу, так Тавыль жить будет!

Рот Экэчо по-прежнему улыбался, но колючий взгляд хо­лодных глаз его как бы спрашивал: "Ну что, нравятся тебе слова мои?"

Нина Ивановна со спокойствием, бесившим Экэчо, выдер­жала его взгляд и сказала:

- Тавыль будет жить так, как будет жить его парод... А еще хочу сказать, что теперь я к тебе часто ходить стану. Хочу помочь Тавылю. Слыхала я, что ты обижаешь его, даже бьешь. Советский закон не разрешает так поступать. Если это и дальше будет продолжаться, мы так сделаем, что ты не бу­дешь отцом Тавыля. Под суд тебя отдадим.

- Как так не буду отцом своего сына? - изумился Экэчо.

Лицо его потемнело. Нина Ивановна ждала, что он сейчас накричит на нее. Но Экэчо закрыл глаза, посидел неподвиж­но, затем неожиданно спокойно сказал:

- Пусть будет так. Пусть я не буду отцом моего сына. Но тогда пойдет весть от стойбища к стойбищу: "Русские отни­мают у чукчей детей. Спасайте, скорее спасайте своих детей! Увозите в тундру своих детей!.."

Нина Ивановна на мгновение растерялась: "Не слишком ли я круто повела с ним разговор? Надо посоветоваться с ди­ректором школы: он давно здесь живет, он умный и опытный человек".

- Ну, значит, так. Теперь я буду часто приходить к тебе. К следующему моему приходу столик Тавылю сделай, - еще раз предупредила она.

Когда Нина Ивановна ушла, Экэчо долго сидел непо­движно, думая о том, что учительница, пожалуй, действитель­но не оставит его в покое.

А Нина Ивановна в это время разговаривала с директо­ром школы. Когда она рассказала о своей беседе с Экэчо, Вик­тор Сергеевич подумал немного и заметил:

- Ну что ж, в принципе ваш разговор был верный, хотя на первый раз резковатый. А вот то, что вы с первого дня с головой окунулись в свою работу, меня очень радует. Вы пра­вильно понимаете: учеников своих невозможно изучить как следует, если не будешь хорошо знать их родителей, их до­машние условия. В Тавыле можно очень ошибиться, если не знать его отца. А Тавыль не такой уж плохой мальчик, как кажется на первый взгляд.

- Да, я решила серьезно заняться этим мальчиком. Надо как-то привести его в порядок... вот хотя бы срезать косич­ки эти...

- С косичками пока подождите, - скупо улыбнулся ди­ректор.- Носит оп их по требованию Экэчо: это, видите ли, оберегает мальчика от злых духов, от злого начала. Разрешил я носить эти косички не потому, чтобы угодить Экэчо, а пото­му, что приходят к нам из тундры мальчики иногда с такими же вот косичками, и родители их, честные колхозники-оленеводы, просят оставить косички в покое, чтобы не случилось с их детьми какого-нибудь несчастья. Состриги косички у Тавыля - и тут же, на второй день, к нам приедут за объяснения­ми из тундры взволнованные, перепуганные родители, отцы и матери только что поступивших в школу ребят.

Директор минуту помолчал и задумчиво добавил:

- Вот как оно получается, дорогая Нина Ивановна. Все это уже мелочи по сравнению с тем, что было раньше, и, одна­ко, мы, педагоги, не имеем права оставлять эти мелочи без внимания...

После разговора с директором Нина Ивановна долго хо­дила по берегу моря, думая о Тавыле, о своей первой бесе­де с его отцом.

У ТЫНЭТА ЕСТЬ УЧИТЕЛЬ

Нину Ивановну назначили старшей пионервожатой. Ком­соргу это очень понравилось.

- Вот теперь ты по пионерской части мне сильно помо­гать будешь. Комсомол же должен руководить пионерами, - полушутливо сказал он Нине Ивановне, входя с ней в пио­нерскую комнату.

Взяв один из горнов, Тынэт оглушительно затрубил.

Нина Ивановна закрыла уши руками; смеясь, подбежала к Тынэту, вырвала у него горн.

- Ну, тогда я барабанить буду! - потянулся Тынэт к ба­рабану.

Нина Ивановна схватила его за руки, улыбнулась.

- Как маленький все равно!

- Ай, как хорошо, Нина, что ты к нам приехала! - по­чему-то тихо проговорил Тынэт, останавливаясь около длин­ного стола, покрытого красной скатертью. - Скоро у нас бу­дут перевыборы, в комсомольское бюро тебя выберем...

- Послушай, Тынэт, а почему у тебя не все пуговицы на гимнастерке? - вдруг спросила Нина Ивановна.

Тынэт покраснел, что-то хотел сказать в оправдание, но возразить было нечего.

- Чего так смутился? Я ведь не обидное сказала тебе,- промолвила Нина Ивановна и мягко дотронулась до незастегнутой пуговицы на кармане гимнастерки Тынэта.

- Я пришью пуговицы! Честное слово, пришью! Если хо­чешь, еще десять штук лишних пришью!

- Лишних не надо, - возразила Нина Ивановна. - Все лишнее всегда плохо.

Тынэт долго молчал, то сворачивая в трубку, то развора­чивая журнал "Мурзилка".

- Ну почему же ты молчишь?

- Сейчас, сейчас буду говорить, - преодолевая нелов­кость, пообещал Тынэт. - Все скажу. Вот что я скажу тебе: учи меня! За пятый, шестой, за седьмой класс учи! Четы­ре класса я кончил, теперь дальше учиться хочу. Будешь учить?

- Буду.

- Ай, хорошо! Дай хоть один разок в горн подудеть или в барабан постучать!

- Не дам! Ты вот лучше скажи, комсорг, как тебе пио­нерская комната нравится.

- Нравится, сильно нравится!

- Нет, верно, еще не вполне нравится, - возразила Нина Ивановна, - иначе ты давно такую же комсомольскую ком­нату оборудовал бы в нашем колхозном клубе.

- Комсомольскую комнату? А как? У нас же нет бара­банов этих, горна тоже нет...

- А ты подумай.

Тынэт обвел пристальным взглядом пионерскую комнату, остановил свое внимание на аккуратно оформленном плакате с торжественным пионерским обещанием, на пионерской стен­ной газете, на графике успеваемости.

- Можно сделать комсомольскую комнату! - наконец сказал он. - Хорошо сделать можно. На одной стене портрет Ленина будет. На другой - красный переходящий вымпел, который наша комсомольская бригада получила. Стенгазету мы тоже выпускать можем. Соцдоговоры на стенку повесить можно. Устав комсомола на большой лист перепишем.

- А когда возьмешься за это дело? - спросила Нина Ива­новна. - Я со своими пионерами могу помочь.

- Сейчас возьмусь! Да, да, сейчас возьмусь!

В пионерскую комнату вошли Петя и Кэукай.

- Вот хорошо, что мы увидели тебя, Тынэт! - сказал Пе­тя. - Скажи нам, почему это твой дедушка до сих пор в дом переходить не хочет?

Тынэт помрачнел. Опустившись на стул, он подпер голову руками и, немного помолчав, сказал:

- Наверное, я возьму его на руки и насильно перетащу. Говорить с ним я уже больше не могу. Все слова, и хорошие и плохие, какие знаю, сказал ему - все равно ничего не вы­ходит.

- А может, еще не все слова пришли тебе в голову? - спросил Кэукай.

- Говорю вам - все, значит, все! - сердито возразил Ты­нэт.- На руках перетащить придется, а ярангу сжечь, чтоб он опять не убежал туда.

- Ты что это, шутишь или серьезно говоришь? - обеспо­коилась Нина Ивановна. - Наверное, опять, как с трубкой Экэчо, сделать хочешь?

- Да так... шучу и не шучу. Сержусь... - неопределенно отозвался Тынэт.

- А вот мы с Петей думали-думали и кое-что придумали...

- Попросить вас хотели, - перебил Петя Кэукая, обра­щаясь к Нине Ивановне, - чтобы на совете дружины нашему отряду поручили разговаривать с Кэргылем.

- Да, да, чтобы нам поручили разговаривать с Кэргы­лем!- снова вмешался в разговор Кэукай.- Один раз ска­жем, второй раз скажем, еще и еще говорить будем, пока не согласится Кэргыль ярангу покинуть.

- Где вам! - Тынэт безнадежно махнул рукой.

- А вот если мы лично говорить будем - согласится! - уверенно заявил Петя. - Всем отрядом нагрянем к нему. Не станет же он колотить нас клюкой!

- Кто его знает... может, и поколотит. Он у меня такой ста­рик. Вот вчера я сказал ему, что на руках его в дом перета­щу, так он как стукнул меня палкой своей... до сих пор болит.

Петя и Кэукай переглянулись.

- Ничего, ребята, все это мы с вами хорошо продумаем. Вместе наступление на Кэргыля поведем, - пообещала учи­тельница. - Ваше предложение мне очень понравилось.

- А хороший старик, очень хороший! Сильно я люблю его, - задумчиво сказал Тынэт.

- Нина Ивановна, а сейчас нам с Кэукаем можно сходить к Кэргылю? - спросил Петя. - Про дом мы ему пока ничего говорить не будем, а только так... сделаем разведку.

- Ну что ж, делайте разведку, - согласилась учитель­ница.

Кэукай и Петя торопливо ушли.

- А что ж, кто его знает... может, старик и послушается этих агитаторов, - с проблеском надежды в голосе сказал Тынэт. - Он такой у меня - странный очень и, потом, сильно детей любит. Ну, если не послушается, на руках, как ребенка,перенесу, - упрямо повторил он.

- Вот что, Тынэт, давай договоримся так: и ты со мной и я с тобой по всем важным делам будем советоваться, - по­просила Нина Ивановна. - Вот сейчас, например, я хочу посо­ветовать тебе не только не переносить Кэргыля в новый дом силой, но даже и не намекать ему об этом...

- Ай, как хорошо ты сказала, Нина! Советоваться! - по­вторил Тынэт, не сводя с девушки восторженных глаз. - Бу­дем советоваться, всегда с тобой будем советоваться!

- Ну, вот и хорошо. А с завтрашнего дня мы с тобой на­чинаем учиться. Только знай, Тынэт: я очень строгая учи­тельница. Если станешь относиться к делу несерьезно, буду ругать и очень буду сердиться.

- Как так - несерьезно? Почему такое говоришь - не­серьезно? - почти возмутился Тынэт и, тут же улыбнувшись, мягко добавил: - Вот хорошо, теперь у Тынэта есть учитель. До свидания пока! Пойду в клуб, думать буду, как комсомоль­скую комнату сделать.

В ГОСТЯХ У КЭРГЫЛЯ

Петя и Кэукай застали Кэргыля в яранге за любимым его занятием: старик вырезал что-то из моржового клыка. Вокруг него на нерпичьих шкурах лежали резцы, похожие на замоч­ные ключи, всякие буравчики, пилочки, долота, кривые и пря­мые ножи, рашпили, напильники самой различной формы и величины.

Увидев мальчиков, Кэргыль сердито подергал свою ре­денькую седую бородку, потом неожиданно улыбнулся и ска­зал гостям, чтобы они расстелили оленьи шкуры и сели.

- Как много всяких пилочек, буравчиков! - удивился Петя.

А Кэукай не отрывал своих восхищенных глаз от вещи, которую вырезал Кэргыль из клыка.

- Какая красивая трубка! - восторгался мальчик.

Взяв кусочек стриженой оленьей шкуры, Кэргыль принял­ся отшлифовывать трубку.

- Скажи, а это ты не для Экэчо делаешь? - вдруг, сам не зная почему, спросил Кэукай.

Ничего не ответив, Кэргыль пососал трубку, подул в нее, затем набил табаком, прикурил.

- На-ка, попробуй, потяни, - предложил он Кэукаю.- Еще совсем недавно все чукотские дети в твои годы курили...

- А разве хорошо это было? - робко спросил Кэукай.

- Плохо, совсем плохо было. Кашлять рано начинали люди, грудь рано портили, - нахмурился Кэргыль и тут же обратился к Пете: - Может, ты потянешь?

Петя пугливо осмотрелся вокруг и решил: "Ах, была не была, один раз можно, только бы Кэргыль не сердился. Это даже очень любопытно..."

Неумело взяв трубку, Петя заговорщически подмигнул Кэукаю, затянулся и громко закашлялся. Долго кашлял Пе­тя, вытирая слезы, бормоча что-то невнятное.

- Ну, а теперь ты, - обратился Кэргыль к Кэукаю. - То­варищ твой, вижу я, смелый человек, не побоялся новой трубки.

Кэукай нерешительно протянул руку за трубкой и через мгновение уже кашлял вместе с Петей.

Старик с бесстрастным лицом молча смотрел на мальчи­ков. И, когда они наконец пришли в себя, сурово спросил:

- Ну, скажите теперь: вы тайком от учителей и родите­лей курите?

Кэукай и Петя недоуменно переглянулись.

- Курите или нет, я вас спрашиваю? - не отставал Кэр­гыль.

Кэукай замахал руками:

- Нет! Честное слово, нет!

- Ну, если нет, значит, хорошо, - уже мягко сказал Кэр­гыль. - Вот когда внук мой Тынэт был таким же, как вы, он курил, сильно курил. И, хоть было это у нас тогда еще в обы­чае, я все же, как вам, дал ему покурить новую трубку, на­чиненную особым табаком... Можете рассказать своим учи­телям, как старик Кэргыль от курения вас отучивал.

- Так мы же и так не курим! - Петя все еще вытирал выступающие на глаза слезы.

- Ну и хорошо. После моей трубки вряд ли вам захочет­ся курить, - насмешливо предположил Кэргыль, выбирая клык из связки моржовых бивней, висевших на закопченной перекладине.

Осмотрев клык со всех сторон, Кэргыль глянул на Кэукая:

- А насчет Экэчо зря беспокоишься. Моя трубка для него еще более невкусной будет, чем для вас. Не для него эта трубка делается.

- Как много у тебя моржовых клыков! Наверное, и дру­гих всяких вещей понаделал, - несмело сказал Кэукай, на­деясь, что старик покажет что-нибудь из своих изделий.

Мальчик никак не мог отделаться от желания самому вы­точить из моржового клыка какую-нибудь вещь.

- Нет у меня сейчас ничего готового. Все, что делаю, раз­даю... Мало работаю сейчас, глаза совсем слепые стали, ни­чего не вижу, - вздохнул Кэргыль. - Плохо, что никто из молодых этому делу учиться не хочет. Тынэта приучал - ни­чего не вышло.

- Поучи меня, а? - вдруг сказал Кэукай. - Я буду учить­ся. Каждый день буду учиться!

- Ты будешь косторезному делу учиться? - недоверчиво спросил Кэргыль.

- Будет, обязательно будет! - поспешил Петя заверить Кэргыля. - Он же у нас художник.

- Ну что ж, приходи, посмотрим, - скептически заметил Кэргыль.

Мальчики посидели еще немного. От сознания, что они пришли в ярангу Кэргыля "на разведку" и ничего, собственно говоря, не разведывают, им было не по себе.

- Надо как-то начинать, - тихо сказал Петя по-русски.

- Я сам думаю об этом. Башка трещит, а ничего не при­думаю,- признался Кэукай. - Он нам своей трубкой весь ум отшиб...

- А в яранге этой, верно, очень темно, работать труд­но?- обратился Петя по-чукотски к Кэргылю.

Старик оторвался от своего занятия, проницательно по­смотрел на Петю. В глазах его промелькнуло что-то лукавое.

- А ты, Петя, уже совсем хорошо на нашем языке гово­ришь,- ласково, но с оттенком иронии промолвил Кэргыль.

Петя ущипнул Кэукая за ногу, что должно было означать: смотри, мол, как я удачно начал!

- Так вот, я говорю - темно, совсем темно в яранге тво­ей, - откашлявшись, снова повторил Петя.

- Да, да. Ты говоришь, что темно в яранге моей, - тем же тоном отозвался Кэргыль. - А дальше ты так скажешь: в яранге темно, зато в доме очень светло. Окна большие, солн­ца много, места много - переходи, старик Кэргыль, в дом! Так, что ли, а?

Петя смутился, глянул на Кэукая, как бы говоря: "Ничего не понимаю! Не то Кэргыль добрый сейчас, не то, наоборот, злой..."

- А ты что скажешь? - обратился старик к Кэукаю.