На Севере дальнем - Шундик Николай Елисеевич 9 стр.

Где-то в подсознании у него теплилась надежда, что вот сейчас Петя подойдет к нему, подскажет, как надо подступиться к задаче, и с домашним заданием будет по­кончено.

Петя действительно спросил его:

- Может, подсказать?

- Нет, нет, что ты говоришь такое!..

- А долго еще так сидеть будешь? - поинтересовался Петя.

- Да не знаю... минут десять или двадцать, - неуверенно промолвил Кэукай.

- Жаль, что так долго. У меня новость хорошая есть. Хо­тел пригласить тебя в одно место. Эттая я пригласил - задачу он давно уже решил. Крепкая, знаешь, у него башка на зада­чи: за пять минут решил!

- За пять минут решил! - не без зависти повторил Кэу­кай.- А новость, новость какая, скажи? Куда пригласить ме­ня собираешься?

- Сейчас твой отец приходил к нам. Просил папу научить колхозников делать печи. Долго они думали, кого печника­ми поставить. Сначала хотели стариков просить, но потом решили, что это дело для них непривычное. Мой отец так сказал: "Давай печному делу учить будем молодежь, комсо­мольскую бригаду Тынэта. Этим всё привычным кажется, эти быстро научатся". Ну вот, твой отец с моим отцом со­гласился. Так что комсомольцы с завтрашнего дня печному делу учиться будут. Тынэт уже сегодня начал готовить кир­пичи и глину.

- Ой, как много наговорил ты мне! По всему видно, хо­чешь пригласить меня пойти помогать Тынэту, - догадался Кэукай.

Петя вплотную подошел к Кэукаю и, заглянув в его тет­радь, спросил:

- А может, помочь немножко, а?..

Кэукай мгновение колебался, потом протестующе замахал головой:

- Нет, нет!.. Ты иди, а я сейчас сам решу и приду.

Петя ушел. Кэукай снова начал шептать: "Один самолет за три часа пролетел тысячу двести километров, второй..."

Время шло, а решение задачи никак не сходилось с от­ветом.

"А, ладно! Утречком рано встану, голова свежая будет, то­гда, как Эттай, за пять минут решу..."

Однако, не чувствуя особенного восторга от такого пово­рота дела, Кэукай минуту еще постоял в нерешительности, вяло убрал книги, тетради, взглянул еще раз на свою статуэт­ку и, одевшись, вышел на улицу.

Петю и Эттая он нашел в самом крайнем доме поселка.

Мальчики помогали Тынэту складывать кирпичи в шта­беля.

- Ну как, решил? - спросил Петя.

- Да, вроде как будто получилось, - неопределенно ото­звался Кэукай, включаясь в работу, а сам подумал: "Надо рано утречком встать, а то будет стыдно перед Ниной Ива­новной, перед всем классом".

Но, наработавшись, Кэукай спал до самого утра как уби­тый. Едва успев позавтракать, он побежал в школу. На душе его было тревожно.

Кэукай сделал было попытку решить задачу на первом уроке русского языка, но стоило Нине Ивановне взглянуть на него, как мальчик понял: ее не проведешь. Подавленный, он сначала почти не слушал учительницу. Тогда Нина Ива­новна обратилась к нему с вопросом один раз, другой и за­ставила слушать.

"Может, на перемене спишу задачу у Пети..." Кэукай испу­ганно оглянулся, словно боясь, не высказал ли он вслух эту позорную мысль, и тут же подумал: "Попробую сам на пере­мене решить. Пусть голова лопнет, а все равно решу..."

Когда прозвенел звонок, Кэукай, упросив дежурного оста­вить его в классе, лихорадочно раскрыл тетрадь по арифме­тике. В классе было пусто и тихо. Кэукай покосился на тетра­ди Пети и сердито отодвинул их на самый край парты, а затем спрятал в парту. "Надо только о задаче думать, не надо боль­ше ни о чем думать".

И, странное дело, решение задачи на этот раз пришло к Кэукаю удивительно быстро. Обрадованный, он схватил Петину тетрадь, чтобы сверить, одинаково ли с ним ставил во­просы. В эту минуту в класс заглянул Тавыль. Кэукай маши­нально захлопнул тетрадь Пети и спрятал ее в парту. Тавыль язвительно улыбнулся и прикрыл за собой дверь.

"Сейчас начнет что-нибудь плохое обо мне говорить",- подумал Кэукай и быстро вышел из класса.

Кэукай не ошибся. Тавыль подзывал к себе школьников и рассказывал о том, как он поймал Кэукая за списыванием за­дачи из Петиной тетрадки.

- Пусть олень поднимет меня на рога, если я говорю не­правду! Сейчас своими глазами видел.

- Лживый человек! - закричал Кэукай, наступая на Тавыля со сжатыми кулаками. - А ну, повтори еще раз то, что сейчас говорил обо мне! Что ж ты молчишь? Или язык отку­сил со страху?

Тавыль спрятался за спины ребят и с ехидством ответил:

- Ты бы лучше свой язык откусил, тогда не пришлось бы на уроке арифметики говорить Нине Ивановне, что сам решил задачу.

Этого Кэукай уже не мог вынести. Не помня себя, он бро­сился на Тавыля. Но перед ним словно из-под земли вырос Петя, схватил руку Кэукая:

- Ты думаешь, кто-нибудь верит лживым словам Тавы­ля?.. Ребята, скажите честно: кто верит словам Тавыля?..

- Кто может поверить Тавылю, язык у которого болтает­ся, точно у старухи Энмыны! - воскликнул кто-то из маль­чиков.

Школьники рассмеялись: они все знали старуху Энмыну, которая была известна в поселке как зловредная сплетница. Тавыль исподлобья посмотрел на хохочущих школьников и попытался уйти. Его не пустили.

В это время дверь в коридор отворилась, и на пороге по­казался Эттай, бегавший посмотреть, как комсомольцы учатся класть печи. Заметив взволнованно толпившихся школьников, он опрометью бросился бежать через весь коридор.

- Что такое? Что случилось? - кричал Эттай, локтями и головой пробивая себе дорогу в самую гущу толпы.

Кто-то из ребят в нескольких словах объяснил ему суть происшествия.

Эттай досадливо почесал затылок:

- Ах, жаль, меня не было здесь!

Послышался звонок. Ребята поспешили в классы.

- Подождите, не расходитесь! - снова закричал Эттай. - Я хочу сказать что-то. Я хочу сказать, что за лживые слова Тавыль расстанется со своими косичками!

ДВА ПРОСТУПКА СРАЗУ

С самого утра до четырех часов дня, без перерыва, учи­лись комсомольцы класть печи. Весь перемазанный глиной, с засученными рукавами, Тынэт жадно присматривался к ра­боте Виктора Сергеевича, еще и еще раз переспрашивал, в каком направлении должны идти дымоходы, как лучше кре­пить печную дверцу и поддувало, как будет идти под духов­кой пламя.

- Слушайте! И ушами и ртом слушайте, и глазами и ртом смотрите! - весело говорил комсорг.

Во вторую половину дня в дом, где клали первую печь, ти­хо вошел Эттай. Сначала он только смотрел во все глаза на работу, потом раз-другой подал кирпич, попытался даже ме­сить глину, сеять песок. Уже никто не кричал Эттаю обидное: "Не мешай!" - и даже, наоборот, просили: "Подай вон тот кирпич", "Подсыпь еще немножко песочку", "Налей в банку воды".

Важный и немножко медлительный, подпоясанный подня­тым с полу мешком, Эттай выполнял поручение за поруче­нием, не упуская, однако, из виду ни одного действия Виктора Сергеевича. "Интересно как получается! Огонь и дым, значит, идти должны из топки по каналу вверх, потом опять вниз, по­том снова вверх, и опять вниз, и только после этого в трубу,- рассуждал про себя Эттай, присматриваясь, каким образом укладываются кирпичи. - Это как бы машина такая, внутри которой ходит огонь".

Когда Виктор Сергеевич и комсомольцы в пятом часу дня ушли обедать, Эттай долго ходил возле неоконченной печи, то заглядывая внутрь топки, то открывая и закрывая дверцу и конфорки. Время от времени он брал горсть глины и подма­зывал те места, которые ему казались шероховатыми.

"А что, если самому попробовать кирпичи класть? - при­шла ему в голову неожиданная мысль. - Вот только как бы не испортить печку..."

Постояв немного в нерешительности, он еще раз обошел вокруг печи.

"Ничего, я только попробую. Положу один или два рядка, а потом снова сниму, никто и не заметит", - сказал он себе.

Отобрав кирпичи, Эттай с трудом поднял на плиту ведро с глиной, а затем туда же забрался и сам.

Дело пошло, как казалось Эттаю, с первой же минуты успешно. Довольно скоро он выложил целый ряд. Соскочив с плиты, Эттай полюбовался на свою работу издали.

- Так же, как у них, получается!

Скоро был готов и второй ряд. Эттай окончательно увлек­ся. Он пошлепывал ладонями по обогревателю, который зна­чительно поднялся вверх, и в ушах его уже звучали восхи­щенные возгласы комсомольцев.

И вдруг случилось нечто ужасное. В самую приятную для Эттая минуту, когда он был в упоении от собственных успе­хов, недостроенный обогреватель печи покачнулся и с гро­хотом обрушился на пол. Ошеломленный Эттай стоял на пли­те ни жив ни мертв. Не скоро он понял, что произошло. Но, когда снова к нему вернулась способность хоть что-нибудь соображать, он ощупал руками жалкие остатки обо­гревателя.

- Ай, жалко как! Немножко, однако, кирпичи неровно ложились, косо ложились...

Соскочив с плиты, Эттай смотрел на свою работу уже да­леко не с тем восторгом, с каким он любовался ею всего минут пятнадцать назад. Он сорвал с себя мешок, наскоро ополоснул руки в ведре с водой и задумался над тем, что же делать дальше.

"Надо сказать кому-то, обязательно сказать", - решил он наконец и, подавленный случившимся, вышел из дому.

На улице уже было довольно темно. Шел снег. Эттай за­греб полные горсти пушистого снега, протер им как следует руки и побрел вдоль поселка. Он не заметил, как подошел к школе, и только тут понял, что непременно хочет увидеть Ни­ну Ивановну.

"Да, да! Это ей сказать надо, - подумал Эттай. - Она все поймет. Я скажу ей, что очень хотел помочь комсомольцам, что хотел сам научиться делать печь. Это так интересно! Ни­когда ни дед мой, ни отец мой такого не умели делать, а вот я почти научился. Вот только плохо лампа горела, темновато было - не заметил, что кирпичи немножко косо клал. Если бы светлее было, хорошо бы сделал... Виктор Сергеевич тоже бы понял все это, только стыдно к нему идти. А Тынэту так лучше и на глаза не показываться: поколотит, сильно поколо­тит, а то еще носом в корыто с глиной толкать станет..."

Отряхнувшись, насколько мог, от приставшей к одежде глины, Эттай направился в школу, чтобы встретиться со своей учительницей.

А Нина Ивановна в это время шла с Тынэтом по поселку, направляясь в дом, где клали первую печь.

- Хорошо работают мои комсомольцы! Виктор Сергеевич все время их хвалит, - радовался Тынэт. - Я даже листок специальный в комсомольской комнате повесил и на листке красным карандашом написал: "Список комсомольцев, кото­рые успешно учатся делать печи". А дальше столбиком акку­ратно фамилии написал. Как думаешь, хорошо ли это?

- Неплохо, - одобрила Нина Ивановна. - Вот только за­головок длинноват немножко.

- Ай, как я рад, Нина, что тебя наконец сегодня уви­дел!- Тынэт вдруг остановился, стараясь в темноте загля­нуть в глаза девушки. - Долго мы в море плавали, пять дней плавали...

- И я тоже, Тынэт, рада видеть тебя, - негромко, после долгой паузы, ответила Нина Ивановна. - Сегодня ты мне даже приснился.

- Правда? - Тынэт схватил Нину Ивановну за руки, по­рывисто приложил ее ладони к своему горячему лицу.- По­чему же это я тебя до сих пор во сне не увидел? Но сегодня увижу, обязательно увижу! - убежденно сказал он, как будто это зависело исключительно от его желания.

- Работать долго еще сегодня будете? - поинтересова­лась Нина Ивановна, высвобождая руки.

- Долго, наверное. Виктор Сергеевич сказал, что, пока до потолка печь не доведем, работу не бросим.

- Ну, а заниматься сегодня придешь?

- Приду! Обязательно, Нина, приду, если только разре­шишь прийти позже, чем обычно. В пять часов сегодня утром встал, чтобы домашнее задание успеть выполнить.

- Вот это мне нравится! - Нина Ивановна вдруг схвати­ла в пригоршню пушистого снега и бросила им в Тынэта.

...В дом, где клали печь, Тынэт и Нина Ивановна пришли первыми.

- Что это такое? - испуганно вскрикнул Тынэт, глядя на полуразрушенный обогреватель.

Подбежав к лампе, он прибавил огня и внимательно осмо­трел груду вымазанных глиной кирпичей, валявшихся на полу.

- Почему так много кирпичей глиной вымазано? - гром­ко спросил он, словно обращаясь к невидимому виновнику.- А-а-а, это Эттай! - закричал он. - Это Эттай здесь крутился все время. Он, видно, и решил класть печку, когда мы на обед ушли...

- Не может быть! - возразила Нина Ивановна.

- Почему - не может быть? Зачем такое говоришь - "не может быть"! Ты что, до сих пор Эттая не знаешь?

- А ты можешь не кричать? - с укоризной спросила учи­тельница.

Тынэт как-то сразу осекся, смущенно улыбнулся.

- А хотя бы и Эттай, - продолжала Нина Ивановна.- Надо разобраться, почему он это сделал. Может, он был рад, что представился случай помочь комсомольцам?

- "Помочь, помочь"!.. - недовольно буркнул Тынэт.- Вот я увижу этого помощника, так он больше сюда и носа не покажет!

Вышло так, что, кроме Эттая, в этот вечер искал Нину Ивановну еще один человек. Это был Тавыль.

Обиженный отцом, он долго плакал в своей яранге и вдруг почувствовал, что ему нестерпимо хочется рассказать кому-нибудь о своей обиде и о многом другом, что так мучило его последний год. И невольно Тавыль вспомнил о школе, о своей учительнице. "Пойду к ней, - думал Тавыль, - расскажу, как отец порвал сегодня мою тетрадь по русскому языку. Расска­жу, как он маму год назад из яранги выгнал. Расскажу, как трудно жить мне без мамы..."

Но тут же пришла вторая мысль: "А хорошо ли это бу­дет - про отца все рассказывать? Он же отец!"

Тавылю вспомнилось, как иногда отец становился добрым, закрывался с Тавылем в яранге или уходил с ним на охоту и говорил о том, что он, Тавыль, остался единственным дру­гом ему. Говорил отец также о том, что научит Тавыля быть настоящим охотником, которому всегда в охоте будет удача, научит его плавать в байдаре по морю, ходить в горах через перевалы.

Тавыль с восторгом слушал отца, и ему становилось так тепло на душе, что он невольно думал: "Вот и я так же с от­цом живу, как Петя со своим отцом живет, как Кэукай со сво­им отцом живет. Он скоро, однако, совсем хорошим будет, тогда, быть может, и мама вернется к нам".

Мысль о матери не переставала волновать Тавыля. Год назад она ушла в тундру, к родственникам, так как уже не в силах была выдерживать злобный нрав Экэчо. Тавыль по­мнил, как она уговаривала его уйти с ней от отца в тундру, к оленеводам. И Тавыль ушел бы не задумываясь, если бы не тянула его к себе школа.

Жизнь без школы ему казалась немыслимой. К тому же Тавыль был уверен, что учителя ни за что не позволят ему бросить школу.

"Вот хорошо, если бы мама вернулась! Может, попросить отца, чтобы он привез ее домой?" - спрашивал себя Тавыль, когда Экэчо казался ему добрым.

Но добрым Экэчо бывал недолго. Почти всегда после хо­роших слов он начинал говорить сыну такое, что пугало маль­чика.

- Ты уже большим становишься, Тавыль, - говорил Экэ­чо, мрачно посасывая трубку. - Ты уже разбираться должен, кто твой враг и кто твой друг. Ты чукча, Тавыль, ты знать должен древний закон прадедов наших - закон родовой ме­сти. Ты знать должен, что у меня с Тагратом вражда много­летняя, поэтому не может сын его быть другом твоим. Так говорит древний закон родовой мести...

Чем дальше вел свою беседу Экэчо, тем тяжелее станови­лось Тавылю. Лицо его хмурилось, иногда на глазах навер­тывались слезы.

И, как только Экэчо замечал перемену в настроении сына, начиналась буря. Тавыль знал: в такие минуты отец может страшно обидеть его, даже избить.

И вот сейчас, когда Экэчо изорвал тетрадь, обругал его плохими словами, Тавыль невольно потянулся к школе - ту­да, где чаще всего он находил успокоение.

Побродив по коридору, он заглянул в полуоткрытую дверь учительской, затем в свой класс. Через плечо у него висела засаленная сумка с книгами и тетрадями.

"Перепишу все из порванной тетради в новую, - подумал Тавыль, всхлипывая, - а там, быть может, Нина Ивановна зайдет. Тогда, я знаю, она сама заговорит со мной, и я все-все расскажу ей".

Положив голову на руки, Тавыль долго сидел неподвижно, снова и снова обдумывая, что же он скажет своей учитель­нице.

"И про Кэукая скажу тоже, - думал он. - Скажу, что ошибся я и потому плохое наговорил на него".

Одна мысль за другой проносились в голове Тавыля. По­степенно мысли стали путаться, расплываться: Тавыль погру­жался в сон. Во сне мальчик видел, как подошла к нему Нина Ивановна, как ласково прикоснулась к его голове, заглянула ему в лицо. И тогда Тавыль, схватив ее за руки и не стес­няясь слез, стал быстро-быстро говорить ей обо всем, что на­кипело у него на душе. Нина Ивановна слушала очень внима­тельно, и по глазам ее Тавыль видел, как она жалеет и лю­бит его...

Долго Эттай искал Нину Ивановну, сходил к ней на квар­тиру, побывал в учительской и наконец решил заглянуть в свой класс.

Увидев уснувшего за партой Тавыля, Эттай удивился, хо­тел было разбудить его, по тут вспомнил, что грозился обре­зать ему косички.

Недолго думая Эттай на цыпочках вышел из класса и сло­мя голову побежал домой за ножницами. Когда он вернулся в школу, Тавыль все еще спал. Осторожно подкравшись к Тавылю сзади, Эттай взял одну из его косичек и хладнокров­но обрезал ее. Тавыль поморщился, почесал то место, где только что была косичка, и снова успокоился. Закусив язык, как это всегда бывало с ним, когда он что-нибудь резал ножницами, Эттай так же хладнокровно обрезал вторую косичку.

- Всё, - пробормотал он, засовывая косички Тавыля к себе в карман.

Краснощекое озорное лицо его выражало торжество.

И вдруг Эттай услыхал, что Тавыль во сне всхлипывает. "Наверное, что-то плохое приснилось ему", - решил Эттай. И тут же задумался: "Почему Тавыль сейчас здесь, в школе, спит за партой? А может, его отец прогнал из дому? Может, опять обидел?"

Эттаю так стало жаль Тавыля, что он вытащил из кармана косички, с невеселым видом покрутил их в руках и, словно убедившись, что уже никакими способами не возможно их водворить на прежнее место, тяжело вздохнул.

А Тавыль между тем продолжал всхлипывать. Худенькие плечи его вздрагивали. Что-то горестное, подавленное было в эту минуту в его щуплой фигурке.

"Ай, лучше б я себе уши обрезал, чем косички эти!" - по­думал Эттай и осторожно, с каким-то особенным чувством нежности к обиженному им товарищу погладил Тавыля по голове и на цыпочках вышел из класса.

На пороге школы Эттай встретил наконец свою учитель­ницу.

- Нина Ивановна! Это я, я все наделал! - быстро загово­рил Эттай. - Это я печку развалил, помочь хотел... Всегда у меня получается не так, как хочу!

- Успокойся, Эттай! Войдем в школу, там все мне рас­скажешь,- мягко сказала Нина Ивановна.

- Не хочу я в школу, там Тавыль!.. Нина Ивановна, пой­дите в наш класс, там Тавыль спит и чего-то во сне плачет. Мне так жалко его! Пойдите, пожалейте его... У него сейчас нет мамы, а отец злой очень...

- В классе спит Тавыль? - удивилась Нина Ивановна.

Взволнованный тон Эттая, его рассказ о Тавыле встрево­жили ее.