- А про что разговор?
- Да так, - сказал Рудис неохотно. - Вспоминали, что у кого самое интересное было. Я рассказал, как мы с батькой деньги нашли.
- Это что! Вот послушайте, как в запрошлом году мне повезло. Ты, Павел, знаешь, - Петр собрал карты и, пересев ближе к мальчикам, продолжал: - На мои именины дело было. Приехал к нам Карклис, швагер наш. Он не знал про именины. А приехал так просто, в гости на праздник. Садимся за стол. Батька поздравил - четырнадцать лет мне кончилось. Начали подарки дарить и, как водится, - за уши! Матка, та тихонько потянула, для виду. Батька - посильней, чтоб не баловался. А Мартин, черт, зажигалку всего подарил, а как дернул, чуть ухо не оторвал! Он и дарил, чтобы только меня за ухо тягануть. Подходит очередь до швагера. Он тоже к моему уху тянется. А я кричу: "Сперва дарите - потом дерите!" Смеется: "Что ж вы мне раньше не сказали про именины, не захватил я с собой ничего. А выдрать мне его хочется: он, как у нас был, троих гусят в кадке утопил - нырять учил. Ладно, дарю ему корову". И с тем хвать меня за оба уха, аж приподнял! Даже захрустело в голове что-то. Сел за стол. Выпили все здорово. И кажется мне, что уши мои болтаются, как у нашей собаки. Пощупаю - стоят. А швагер смеется - рядом сидел. "Что, - говорит, - именинник, не веришь, что целы?"
- Ничего, - отвечаю, - за такой подарок я согласен на ушах повиснуть.
Он захмелел совсем, хохочет: "Давай уши, нетель еще дарю!".
Повернулся я к нему:
- На! За нетель!
Здорово дернул, да пальцы сорвались. Хотел опять, а я ему:
- Нет, вы уж за нетель дернули. Не мое дело, что у вас пальцы в сале.
Все кругом хохочут, а он злиться начал.
- Что ж тебе, разбойнику, еще дарить?
- Как хотите.
Не дала ему тогда жинка.
Подождал он. Как бабы вышли - опять ко мне придвинулся:
- После моих подарков всегда плачут именинники, а ты не заплакал. Досадно мне… Дай щелкану в лоб: заплачешь или нет?
Я знал, что он медные деньги в пальцах гнет, но отвечаю:
- Нет, не заплачу.
- А вот подставляй лоб!
- Дари еще нетель - подставлю.
Он хоть и пьяный был, а прищурился и грозит пальцем:
- За щелчок - нетель? Нет, шалишь! Хочешь - овцу?
"Не проломит же он голову", - думаю. И говорю:
- По овце за щелчок, пока не заплачу. Только не в одном месте бейте.
- Гни башку!
Нагнулся я - он как врежет. Аж у меня искры из глаз! Но стою. Он - второй, - стою! Третий - стою. Четвертый как даст - я и счет потерял! Чисто молотком!
Вытащил меня Мартин в сени, полил воды на голову и опять за стол. Очухался, сижу и шишки рукой щупаю. Шесть штук! Значит, шесть овец, да корова, да нетель! Ого-го! Плевать, что больно. А Карклис обнимает меня и говорит:
- Л-люблю тебя, уваж-жаю! Настоящий хозяин будешь. Голова у тебя, как у быка, крепкая. Стукну - только звенит. Даже палец расшиб.
- И не заплакал? - с удивлением спросил у рассказчика Вилис.
- Пока в уме был - нет. А дальше не помню. С тех пор у нас в хозяйстве моих две коровы и пять овец. Как делиться с Мартином будем - эти не в счет. Вот как повезло! - закончил Петр, самодовольно усмехаясь.
- Ничего не скажешь, ты свое богатство головой заработал, - съязвил Сережа.
- Не тебе чета, голодранцу! - ощетинился Петр, почуяв насмешку.
- А все-таки швагер надул тебя на одну овцу, - сказал Рудис. - Шишек-то, говоришь, было шесть, а овец у тебя только пять.
- Нет, не швагер. Он пять раз щелкнул, батька видел. Шестую, должно, Мартин в сенях добавил, как голову мне мочил. Завидки взяли - долбанул кружкой или чем.
Петр чувствовал себя хозяином. Чтобы показать свою власть, он толкнул плечом сидящего рядом Павла, и приятель, состроив глуповатую улыбку, повалился на спину. Потом дернул за волосы Вилиса так, что тот вскрикнул от боли. Когда он потянулся к Рудису, пастух ударил его по руке.
- А, ты так? - полез на него Петр с кулаками.
Сергей схватил хозяйского сына за одну руку, Рудис за другую и отшвырнули его назад.
- Павел, давай мы им наложим, - предложил Петр, не спуская злых глаз с непокорных мальчуганов.
- А ну их, - лениво отмахнулся Павел. - Зацепи - не рад будешь. Я своих знаю: целый месяц потом гадить будут.
- Ну, тебе я еще припомню! - со зловещей угрозой мотнул Петр головой Сергею.
Никто больше не проявил желания вспоминать интересные случаи из своей жизни, и Вилис предложил:
- Сергей, расскажи какую-нибудь книжку.
- Что он там расскажет! - угрюмо скривился Петр. - Про колхозы про свои.
- Он разные читал, - возразил Вилис.
- Вранье все. Знаем мы про их книжки. Один обман.
Сережа не собирался рассказывать при Петре, но наглый самоуверенный тон молодого хозяйчика разозлил его.
- Балда ты осиновая! - с холодным презрением сказал он. - Откуда тебе знать, когда ты дальше своей подворотни ничего не видел! Книг ты не читал. Ни театра, ни кино у вас не было. Ну что ты можешь знать?
- А ну, замолчи! - с угрозой крикнул Петр и показал кулак.
- Подумаешь, испугал! Кулак - не доказательство.
На помощь Петру пришел Павел.
- Ты - не очень… Думаешь, у вас, у Советов, одних кино есть? Я еще до прихода красных видал в городе "Приключение американского миллионера". И книжки читали, когда в школе учились… А теперь нам книжки ни к чему. Пустое это, баловство. Хозяйством заниматься надо.
- Книги - пустое? - вскричал Сергей.
- А что от них пользы?
- Мы без книжек жили - дай бог! - заржал Петр неестественно громко, мешая Сергею ответить. - Кабана пудов на десять забьем и жварим сало каждый день. Колбас начиним, пива заведем. В праздник наешься, что на животе хоть орехи коли! Во была у нас житуха при Ульмане!
- Жилось кулакам…
- Ясно - не дуракам.
Сергей сумел прикрыть вспышку ненависти к этому самоуверенному тупице неопределенной улыбкой.
- А ты, Петро, умный. Ну прямо как у вашего Ульмана башмак.
Петра такое сравнение слегка огорошило.
- Что? - не сразу нашелся он. - Ой уж - и башмак.
Пастухи прыснули в ладоши. Молодой хозяйчик обвел их злым взглядом, заметил сдержанную улыбку на лице Павла и лишь тогда понял, как осмеял его Сергей.
- А ты!.. А сам! - крикнул Петр, не зная, чем уязвить противника. - Вы в России книжками да кинами забавлялись, оттого у вас ни поесть, ни одеть нет чего! Вас немцы бьют! К Москве подходят!
- Врут они, хвастают, - переменился в лице Сергей. Напоминание о неудачах советских войск на фронте было для него как пощечина, на которую он не мог дать сдачи.
- Чего врут! Я тоже про Москву слышал, - подтвердил Павел слова своего друга. - Немцы, говорят, город какой-то большой перед Москвой взяли… - Он подумал, припоминая название. - Не то Рязма, не то…
- Вязьма! - подался вперед Сережа.
- Во-во! Вязьма. Знаешь?
- Вязьма… Я же там родился, жил, - тихо произнес мальчик. - Не может быть! Нет, нет! Врут они! - растерянно повторил он, не находя других слов, чтобы выразить охватившее его вдруг чувство тревоги.
Павел безразлично пожал плечами, а Петр, видя, какое удручающее впечатление произвело на Сережу это сообщение, торжествовал.
- Вот тебе и доказательство! Москву возьмут - всем коммунистам капут.
Сергей почувствовал, что кожа на голове и лице у него холодеет и ежится.
Фашисты в Вязьме - это было неправдоподобно, как страшный сон! Ведь там же рядом Москва. Что тогда?..
Надо было немедленно куда-то бежать, бить тревогу, поднимать людей. Поддаваясь этому властному жгучему порыву, мальчуган выскочил на улицу.
Ветер по-прежнему хлестал в лицо колючими каплями. Серая муть скрывала горизонт.
Куда бежать? Что делать?
* * *
Вязали за жаткой снопы.
Руки Сергея, исколотые осотом и стерней, жгуче болели; ныла спина; от жары голова казалась большой и тяжелой, как тыква. Тупая усталость наполняла все тело. Угнетало еще и то, что его, Сережин труд приносит пользу кулаку-хозяину, которого он ненавидел.
Мучительно хотелось упасть на валок пшеницы, забыть усталость, боль, обиду. Но хозяин с граблями шел позади, приходилось, ни на минуту не останавливаясь, двигаться по полю. Это был одуряющий труд без участия мысли. Тело старалось использовать малейшую возможность, чтобы двигаться как можно меньше. Когда Сережа разгибался, скручивая перевясло, он видел, что женщины-батрачки работают почти с такой же медлительностью, как и он.
Мальчик вспомнил, как однажды он помогал сельским пионерам поливать громадный участок сахарной свеклы. Колхозные ребята обязались вырастить рекордный урожай и здорово для этого потрудились; неожиданная засуха грозила погубить растения. В пионерском лагере узнали об этом и решили помочь товарищам. Никто их не принуждал тогда. Целую неделю таскали они тяжелые ведра с водой, попутно придумывая невероятные сооружения для того, чтобы вода из речки сама текла на колхозные поля. Сколько в той работе было веселого, кипучего, интересного! А сейчас? Как долго тянется день!
- Эй, малый! Ты что шевелишься, как сонная муха на навозе?.. - раздался сердитый окрик Якова. - Корми вас только, лодырей. Съедаете больше, чем наработаете.
Последние слова относились не только к нему, а и к батрачкам.
Неожиданно из-за пригорка показался Петр, отгонявший домой лошадей. Он бежал с необычной прытью и что-то кричал отцу по-латышски. Рейнсон торопливо зашагал к нему навстречу.
Пользуясь случаем, женщины прекратили работу и с любопытством смотрели вслед хозяину. Когда отец и сын скрылись, батрачки уселись на снопы. Сережа подошел к ним.
- Что это Петр прибегал? - спросил он.
- Хозяина домой звал, - ответила Анна, работающая у Рейнсона уже несколько лет. - Сродственник их приехал, отец Марии. Теперь старик до вечера не придет, садись, отдохнем.
Сережа с наслаждением повалился на валок пшеницы.
- Давно Карклис не был у них, - продолжала Анна, обращаясь к подруге. - Говорят, за границу уезжал, как у нас Советы стали. Теперь опять вернулся. Вот к кому в работники не дай бог попасть: за год в гроб вгонит!
* * *
Вечером, возвратясь с работы, Сережа пришел на кухню ужинать. Там никого не было. Заглянул в столовую, где хозяева обедали по праздничным дням, - тоже пусто. Из задней комнаты, служившей спальней для Петра, доносились пьяные голоса. Пахло пивом и табачным дымом. Дверь туда была закрыта не плотно. Мальчуган заглянул в щель. Ярко горела громадная тридцатилинейная лампа, которую в доме зажигали только в исключительных случаях. За столом сидели старик Рейнсон, Мартин и грузный плечистый незнакомец. Сережа догадался, что это и есть Карклис, отец Марии.
Лицо гостя нельзя было рассмотреть, так как на него падала тень от пивного бочонка, стоящего на столе. Но неизвестно почему у парнишки сразу возникла уверенность, что он где-то встречал этого человека.
Приезжий не принимал участия в разговоре. Когда к нему обращались, он, не выпуская папиросы из зубов, утвердительно кивал голевой, словно был в этой компании не гостем, а хозяином и принимал своих подчиненных.
Всматриваясь в лицо Карклиса, Сергей сделал неосторожное движение. Скрипнула половица под ногами. Мальчуган тихонько отошел от двери.
Из кухни выглянул Петр, появившийся откуда-то.
- Ты что по дому шатаешься? - грубо спросил он.
- Хозяйку ищу. Ужинать надо. Тетя Анна долго еще с коровами провозится, а завтра рано вставать.
Голоса мужчин в соседней комнате разом смолкли. Дверь быстро распахнулась, на пороге показался старик Яков.
- Кто тут? - сердито спросил он.
Петр ответил ему по-латышски.
Вышедший вслед за отцом Мартин, пошатываясь, приблизился к Сергею.
- Ты - здесь?.. Зар-раза, коммунист… Р-раус! - рявкнул он вдруг, замахиваясь кулаком.
Сережа увернулся от удара. На кухне он невзначай опрокинул скамейку, а бросившийся за ним полицай запнулся за нее и едва не упал.
На шум из спальни выскочил встревоженный гость.
- В чем дело?
Старик объяснил.
- Зачем же шум поднимать? - хмуро взглянул Карклис на Мартина. - Не нравится тебе этот русский щенок - убери. Только тихо, чтобы никто не знал. Не забывай, что у вас на хуторе посторонние люди есть - батрачки. Через них соседи могут узнать, как вы к русским относитесь. Пойдут разговоры, что ты совсем немцам продался.
- Плевал я на разговоры, - бахвалился полицай. - Пусть только кто из этих голодранцев пикнет - в пыль сотру!
- Ты - дурак, - с холодным раздражением процедил сквозь зубы Карклис, возвращаясь в заднюю комнату. - Да, дурак, - повторил он, когда Мартин снова уселся вместе с ним за стол. - Нам надо привлекать народ на свою сторону. За кого народ - у того власть. Понял? А ты - в пыль сотру! Разве всю голытьбу постреляешь? Кто же у тебя батрачить будет?
Полицай, пьяно ухмыляясь, согласился:
- Верно. Виноват… Не могу этого нашего русского дьяволенка терпеть. Как встречу - хочется в зубы свистнуть. По морде видать, коммунистом будет. Глянет тебе в глаза - словно шилом кольнет! - Он выпил стакан пива и вытер ладонью мокрый рот. - Гитлер бьет коммунистов, поэтому я сейчас говорю: хайль Гитлер!
Последние слова Мартин выкрикнул и, не вставая, заученным резким жестом выбросил руку вперед.
Старик Рейнсон с силой ударил по вытянутой руке.
- Не хайкай, слушай, что старшие говорят!
Под гневным взглядом отца Мартин сразу присмирел.
- Я ничего… Я к тому, что раз немцы бьют красных - я пока за немцев.
Карклис презрительно шевельнул губами:
- Коммунистов я побольше твоего ненавижу. Но тут политика. Понимаешь: по-ли-ти-ка! Необходимо взвесить, что выгоднее. Немцы воюют только для себя…
- При них нам жить можно, - возразил полицай с глуповатым смешком. - Вот посмотри на наше хозяйство.
- Это так, пока ты им нужен. Они разобьют красных, а потом и нас поприжмут. Хозяйство будешь вести ты, а доход заберут они. Нам предстоит борьба против немцев вместе с нашими союзниками.
- Это и с большевиками вместе? Ни за что! - прохрипел полицай.
- С большевиками уже покончено. Россия доживает последние дни. Нам сейчас выгодно, чтобы русские держались как можно дольше. Один наш друг в Америке сказал: пусть они и немцы побольше убивают друг друга. А потом… - Карклис многозначительно помолчал и закончил с внушительной медлительностью, как будто ставя точки после каждого слова:
- Потом Америка продиктует миру свою волю. Гитлера загонят в его фатерлянд, как зверя в клетку. Вот тогда нам, хозяевам, первым людям Латвии, можно будет развернуться!
- Дай-то бог! - вздохнул старик Яков. - Выпьем еще раз за наших спасителей - американцев.
Все подняли стаканы. Карклис первый вылил пиво в свой широкий, вместительный рот; кадык его дважды шевельнулся, и в горле булькнуло, как у коровы, пьющей воду.
- А в настоящее время мы, латыши, обязаны помогать нашим друзьям за границей, - заявил он, ставя стакан на стол. - Не должны ничего жалеть для победы.
- Гос-поди! Да мы жизни своей не пожалеем! - воскликнул Яков, и его каменный взгляд подернулся слезами умиления.
- По-ли-ти-ка! Я понимаю, - в раздумье бормотал Мартин заплетающимся языком. - А вот одного не пойму. Сидят сейчас у меня большевики. Я могу их - в овраг, могу выпустить. По какому положению теперь их считать?.. Неужто выпустить? - Тупые бычьи глаза его уставились в угловатый подбородок гостя.
Карклис побарабанил ногтями по столу и ответил не сразу:
- Зачем же отпускать? Если ты постреляешь их десяток-другой, немцы тебе доверять будут больше. Только делай все тихо, чтоб из латышей знали об этом лишь свои люди.
Мартин просиял:
- Вот так - понятно! Это - по-моему! По-ли-ти-ка… - Он пьяно икнул, повертел головой и стукнул кулаком по столу: - В овраг, в яму коммунистов!.. Понятно.
Когда хозяин хутора с сыном собрались уходить, Карклис жестом задержал старика в дверях.
- Мне через два дня надо быть в Риге, - негромко сказал он. - Дочка пусть пока у вас живет. Напомни завтра Мартину, чтоб к вечеру достал в комендатуре бланки новых пропусков. Да смотри за ним: очень его что-то к Гитлеру тянет, как бы глупостей не натворил.
- Не беспокойтесь, - заверил Яков, - это он спьяна болтает, а сделает все, как вы велели.
Когда Рейнсон вышел на кухню, Мартин сказал ему:
- Не забудь на этой неделе одну корову сдать. Запишешь, что добровольно. Так надо.
- Ладно, сдам.
- Отведи Пеструху.
- Не дам Пеструху! - вмешался Петр. - Это - моя!
- Не ори, не твое дело! - угрюмо бросил ему старший брат.
- Мое. Не дам я свою корову, не. распоряжайся.
- А я говорю - отдашь!
- Не отдам!
Мартин злобно сжал челюсти. Петр взъерошился.
- Делиться, кол вам в горло! - гаркнул на сыновей старик и яростно топнул ногой об пол. - Я вас, сукины дети!
Он повел на них гневным взглядом, и братья, скрывая злобу, поспешно разошлись.
- Без вас знаю, что делать, - рычал им вслед Рейнсон. - Пока жив - я хозяин.