С земли вскочил совсем малявка из класса второго-третьего. На голове у него была фуражка козырьком назад. Он подскочил к Тольке.
- Это наш атаман Никита, понял? Он тебе враз шею намылит!
- Посмотрим… - глухо выдавил Толька.
- Адзынь, Евсейка, - с царственной ленцой в голосе произнёс атаман Никита. Ухватив за козырёк Евсейкину фуражку, он крутнул её и дёрнул вниз к подбородку. Конопатое лицо Евсейки скрылось. Надолго.
Мальчик было облегчённо вздохнул, но тут атаман Никита сказал:
- Санька, Вовка-фуфырь, что делать с ним будем?
Санька, с вишнёвым, облупленным носом, сидел на траве и деловито ковырял ножом землю.
- Зубы ему надо пересчитать. Может, у него тридцать три…
- Дельное предложение. Ха!.. - вдруг крикнул Никита и ловко выхватил у Тольки из-под руки книгу. Толька успел выкинуть вперёд правую руку, но кулак его попал в спину Никиты уже на излёте. Тот повалился на траву, задрыгал ногами. Не от удара, конечно…
- Ребя, ребя! - кричал он. - Книжка про любовь! "Со второго взгляда" называется! Слушайте: "Какая река бассейна Волги течёт по проводам?"
Ребята озадаченно переглянулись.
- "В Амурской области", - читал Никита, - "есть река, в которой прячутся мыши. Как она называется?"
Санька, продолжая ковырять ножом землю, хмуро сказал:
- Ну-ка, первую загадку ещё разок.
Никита прочёл.
- Ток, - лениво произнёс Санька, - электрический.
- Верно! Слушай, ты, с полотенцем, а книжка-то у тебя дельная. Звать-то тебя как?
…Домой мальчик вернулся уже в полной темноте, едва волоча ноги. У реки, после "проверки документов" и долгого купания, затеяли играть в "чижа" - в игру Тольке не знакомую. Как новичка, его загоняли вдрызг. Всё ждали, когда он заревёт и попросит пощады. Но он только сжимал побелевшие губы. Глядя на него, ребята давно уже не смеялись. Наконец даже Никита не выдержал:
- Хватит. Навалились втроём на одного и рады.
- Ничего, ничего, - с трудом ответил Толька. - Через дня два посмотрим, кто кого загоняет…
- А-а! Так ты ещё не спёкся?! - И Никита зло, со всего ловкого маха зафитилил "чижика" под самое небо.
4
- Тётя Ганя, дядя Илья придёт сегодня обедать?
- Ни-и, не прийдэ.
- Вы соберите тогда.
Толька идёт по центральной поселковой улице в мастерские. Они как раз за цехами кирпичного завода.
В руках у него продуктовая сумка. Из неё торчит голенастая литровая бутыль с молоком.
Справа и слева далеко тянутся высокие тополя, белоногие от извёстки. В кронах деревьев солнце разбивается на мелкие осколки, и они сыпятся на дорогу, под ноги мальчику…
У коробов Ильи Васильевича не оказалось. Толька заглянул в тот, к которому шёл кабель. На рукавицах лежал держатель. Толька вспомнил, что на подходе не слышал знакомого треска электросварки. Он огляделся по сторонам, поставил сумку на траву. "Придёт скоро", - подумал и полез в короб посмотреть, много ли сделал сегодня дядя Илья.
От стальных листов тянуло сухим жаром. Приподняв голову, Толька увидел синеватую рябь шва. Ровно-то как. И совсем ещё горячий. Шов обрывался, дальше шли два листа под прямым углом друг к другу. В щель между ними было видно небо. "Значит, так, - сказал себе мальчик, - берём держатель. С электродом, порядок! Дядя Илья придёт, а тут кое-что сделано. Да он, наверно, всё отключил… Эх, маски нет…" Он ткнул электродом в то место, где шов обрывался. С шипением вспыхнуло белое пламя, сноп трескучих искр упал к ногам. Толя зажмурил глаза, но уже после вспышки. Когда он их открыл, то не сразу увидел, что электрод намертво прилип к стальному листу. В самом конце электрода, где он касался металла, светилось малиновое пятно. Оно расплывалось и желтело прямо на глазах.
Он понял, что дело плохо. Потянул держатель, чтобы оторвать электрод. Удалось это не сразу. Одна за другой зажигались ослепительные вспышки. Наконец держатель вместе с электродом был в руке. И только сейчас почувствовал он, как саднит руки, обожжённые искрами.
Он присел, нащупал рукавицы и осторожно положил на них держатель. Пятясь, вылез из короба и долго тёр глаза, прежде чем увидел под ногами продуктовую сумку на зелёной траве. И вокруг всего, на что он смотрел, виделись ему слабые радужные дуги.
"И дяди Ильи нет…" - с тревогой подумал он, направляясь к механической мастерской.
В полумраке мастерской Толька не сразу разглядел Илью Васильевича. Он сидел на табуретке у верстака с поднятой над головой маской и о чём-то спорил со слесарем Сугробиным.
- Заходи, Анатолий, - махнул рукой Илья Васильевич. - С обедом пришёл?
Толька кивнул головой.
Илья Васильевич отвернулся, продолжая разговор.
Вошёл мастер Пётр Николаевич.
- Васильич, ёлки-моталки! Чего ж это ты?.. - с тихим раздражением в голосе сказал он, подойдя к верстаку.
- А что? - повернулся к нему Илья Васильевич. - Чем ты опять недоволен?
- Да посмотри, что в коробе! Варено-то как… "Соплей" набросал, прожог сделал…
- Прожо-ог?.. Ну, Петя, говори да не заговаривайся! Это мне-то… - Илья Васильевич стиснул зубы так, что шрам на щеке побагровел. В голове у него вдруг пронеслось: "Растяпа! Трансформатор-то не выключил!.. Хорошо - обошлось… Петруха-то заметил или нет?.." Он бросил прищуренный взгляд на мальчика. Не поднимая головы, мальчик почувствовал тяжесть этого взгляда. Как ему хотелось превратиться сейчас в маленький гвоздик и утонуть в земляном полу мастерской. Но это было невозможно. Ведь ни один мальчик на свете не растёт вниз…
Он стоял потупившись, крутил пальцами давно оторванную от рубашки пуговицу.
- Та-ак… Твоя работа?
Мальчик кивнул. Сугробин внимательно посмотрел на него.
- Хорошо ещё, не обжёгся.
- Да уж… - протянул мастер. - Зато подсуропил…
- Вот! - Илья Васильевич вскочил с табуретки так, что она с грохотом поползла в сторону, резко выбросил вперёд руку с тёмным заскорузлым пальцем. - Вот с него и спросим! Чтоб не думал, что спрашивают только в школе, уроки… "Сопли" сам уберёт и прожог залатает. И мне…
- Да ты что, Васильич?! - перебил его мастер. - Не допущу! Это тебе не твой Тимофей! Нашёл когда шутки шутить…
- Погоди, Петя, - уже совсем спокойно сказал Илья Васильевич. Не ту жердь в дугу гнёшь. Ты с людьми работаешь, понимать должен… Завтра же придёт свои грехи замаливать. Придёшь? - Илья Васильевич выжидающе смотрел на племянника.
Этот вопрос, заданный с холодной суровостью, стал для него долгожданным спасением. Торопливо проглотив ком в горле, мальчик кивнул головой.
5
Ночью Толька проснулся от собственного стона.
В комнате горел свет.
На диване, в нижнем белье, потеснив мальчика к спинке дивана, сидел Илья Васильевич.
Тут же рядом стояла тётя Ганна. Прижав руки к вискам, она испуганно шептала:
- Толик, батька, шо ж це таке, шо ж це зробилось?..
- "Зайцев" он нахватался, мать. Не причитай.
- Та як же?..
- Ступай на кухню, соды в воде разведи, заварки старой приготовь. Не знаешь, что ли?..
Илья Васильевич склонился над мальчиком.
- Худо, Толян?
- Режет. Будто кто песку в глаза сыпанул…
- Ну, поддержись, мука недолгая. А ко мне, ладно… Не приходи. Сам исправлю. Была задумка, да, видать, не по твоим плечам… Да и Петруха-мастер шибко на меня сердит, что ушёл я тогда, а трансформатор не отключил. Влетело мне от него.
Но на другой день мальчик снова шагал в мастерские. В руках у него была всё та же продуктовая сумка. И всё так же торчало из неё запотевшее горло бутыли с молоком.
Увидев мальчика, Илья Васильевич сразу всё понял по его лицу.
- Та-ак… со сдержанно-злой весёлостью произнёс он, снимая рукавицы.
Он крепко прижал узкое, тонкое плечо мальчика к брезенту своей робы, пахнущей горелым железом.
- Вот она наша косточка Полуяновых, узнаю, - сказал он, заглядывая мальчику в глаза. - Нашего телка и медведем не напугаешь, а?!.
Толька кивнул головой, улыбнулся.
Сварщик заправил электрод в запасной держатель и велел мальчику водить им над обрезком рельса. Водить так, чтобы зазор был не больше толщины карандаша. Водить "всухую". Пока.
6
- А теперь отрапортуй-ка мне, какие виды сварных соединений ты знаешь.
- Я знаю… - Мальчик рассеянно посмотрел в открытое окно. Там от набегавшего ветерка чуть вздрагивала сирень. - Я знаю стыковые, угловые, тавровые и…
- И?..
- И ещё какие-то…
- Здрасьте, пожалуйста! Что это за "какие-то"? - Илья Васильевич нетерпеливо накрыл одну руку, набрякшую тёмными венами, ладонью другой. - И?..
- И внахлёстку.
- Так. Теперь раскрывай нашу амбарную книгу, летописец, пиши заглавие: "Тавровые швы".
Мальчик склонился над столом.
В комнату влетел шмель. Большой, мохнатый и очень деловитый. Толька проводил его взглядом, подумав: "Ну как врежется в стену". Но шмель, будто догадавшись, о чём подумал мальчик, вдруг развернулся и двинулся к столу. На углу стола Илья Васильевич в это время готовил "учебные пособия" - из костяшек домино. Он недовольно поднял голову.
- Бомбовоз… разгуделся… Выпроводи-ка его, Толян.
Илья Васильевич сидел на диване и смотрел, как Толька выпроваживает гостя.
Шмель упорно не замечал открытого окна. То ли он решил, что с ним играют, то ли рассердился на хозяев и теперь назло им не улетал.
- Так ты с ним и до ночи не сладишь, - со смехом сказал Илья Васильевич. - Беги на двор за кашкой. Он увидит цветок - сразу в него уткнётся. Тут обоих и выкинешь за окно…
Мальчик бросился во двор. Он понимал, что за кашкой дядя Илья послал его в шутку. Но ему и самому было приятно пробежаться, упасть в мягкую траву.
Когда он вернулся, в комнате стояла прежняя тишина.
- Улетел? - с сожалением спросил он.
- Угу. Без тебя, видать, скучно ему стало. Ничего, ещё повидаетесь.
Мальчик снова сел за стол. Цветок кашки он положил рядом. На всякий случай.
Иногда в комнату неслышно входила тётя Ганна. С сострадающим участием смотрела она из-за плеча Ильи Васильевича на склонённую голову мальчика.
Толю она жалела до слёз. Так же как когда-то своего Тимофея. Крутой и беспокойный нрав у Ильи Васильевича, нелегко с ним. Вот и сейчас, кончили, слава богу, писать "цидульки" свои, смеркаться начало, уже и чай сели пить, а он опять, батька этот:
- А ну-ка, Анатолий, бери ручку, бумагу.
- Зачем?
- Давай-давай!
- Ну принёс.
- Так. Распишись-ка.
Мальчик с недоумением взглянул на Илью Васильевича.
- Охота мне глянуть, как ты нашу фамилию выводишь, - объяснил тот.
- А-а. Вот так.
- Вон как. А я вот так. Видал? Совсем просто. Ну-ка, как я попробуй. В точности.
Густые тёмные брови тёти Ганны поползли вверх. Широко раскрытые глаза испуганно посмотрели на мужа.
- Господи! Батька, ты шо ж?.. Ты чему хлопца учишь?!.
- Ганю, да я же это… в шутку. Так. Думка одна есть… Да разве стану я его плохому-то учить?! Что ты?!
У Ильи Васильевича был смущённо-оторопелый вид: как у мальчишки, которого застали в ту минуту, когда он полез ложкой в запретную банку с вареньем.
Толька хохотал так, что от его смеха чай в блюдце тёти Ганны ходил маленькими волнами. Засмеялся и Илья Васильевич, справившись со смущением. Наконец, глядя на них, недоверчиво заулыбалась и тётя Ганна.
- Дядя Илья, - сказал вдруг Толька, когда за столом опять стало тихо. - А зачем у вас карманные часы висят на стене?
- Это так… Память. О войне.
- Можно мне их посмотреть?
Илья Васильевич неопределенно махнул рукой.
- Бери, бери, Толик, побачь, - сказала за него тётя Ганна.
Мальчик снял со стены часы. Он почему-то решил, что на них непременно будет царапина или вмятина - след от пули или осколка. На задней крышке он увидел надпись: "И. В. Полуянову. За отвагу. Генерал Ведерников. Вена. Апрель. 1945".
- Дядя Илья… - Мальчик с пристальным удивлением смотрел в лицо Ильи Васильевича. Надпись он заметил только сейчас, и потому ему стало вдруг неловко от какой-то смутной вины. - Дядя Илья, расскажите, а? За что вам генерал их подарил?
Илья Васильевич сидел понурившись, грузно навалившись на край стола и словно не слышал мальчика.
- Не могу я, Анатолий, - глухо произнёс он наконец, отрешённо глядя в стол. - Тяжело мне вспоминать это… война… Такие друзья-товарищи гибли рядом… - Он помолчал. - Лучше я тебе вот что, - Илья Васильевич вдруг вскинул голову, оживился: - Лучше я тебе расскажу историю с этой надписью. При мне было дело, в штабе командира нашей дивизии, у генерала Ведерникова. Приказал он, значит, надпись сделать на часах. Тут, понятное дело, гравёр нужен. Стали искать - не нашли. Что делать? Одна голова и предложи: среди фрицев надо поискать, среди пленных. Нашли. Ведут. Идёт, руки в гору, всё бубнит: "Гитлер канут, Гитлер капут…" Бледный, как извёстка. Думал, поди, расстреляют его. Привели. Объясняют ему, что надо, а он со страху понять ничего не может. Да и объясняли-то ему на пальцах. Переводчика тогда нашего не оказалось. Тут один капитан, по фамилии Бушуев, догадался. Написал на бумажке слова, красиво так. Потыкал капитан пальцем в бумажку, в часы - немец понял. Достал инструмент, начал выводить. И здорово, стервец, сделал. Одно слово - мастер! Все вокруг его сразу зауважали, по плечу хлопают, "гут!" - говорят. А он не улыбнётся. Кончил дело и опять за своё - руки в гору. Подбородок трясётся, прямо тошно смотреть… Надоело тогда нашим ребятам видеть его поднятые руки. Дали ему старую плащ-палатку, говорят: "Держи". Ну и наложили ему тушёнки, хлеба - еды всякой. Ушёл по-человечески. Вот как, Толян, с надписью-то было. И смех и слёзы…
Взволнованный рассказом, мальчик с изумлением всматривался в полуистёртые красивые буквы, выведенные в далёком чужом городе, в далёком военном сорок пятом году…
- Они у вас не ходят. Вы бы их починили, - сказал он наконец.
- А-а… - поморщившись, махнул рукой Илья Васильевич, - для памяти и так сойдёт. Это ведь моя Ганю выставила их напоказ.
За окнами уже совсем темно. Время позднее, пора укладываться. Но Илья Васильевич разошёлся.
- Ганю, мы ж с тобой ещё не спивали! Давай твою любимую: "Гляжу я на нэбо…" Мы тихинько…
7
Теперь мальчик знал, что из коробов, которые варил Илья Васильевич, соберут воздуховоды для котельной кирпичного завода.
Короба, похожие на огромные спичечные коробки, теснятся вокруг в беспорядке. Лишь тот, в котором Толька некогда напортачил, лежит в стороне от остальных живым укором и напоминанием. Илья Васильевич считает, что Толя ещё "не созрел", чтобы грамотно залатать прожог. А пока…
На Тольке роба и сапоги - обмундирование, оставшееся от Тимофея. Правда, тёте Ганне пришлось порядком повозиться, чтобы мальчику всё стало впору. Даже брезентовые рукавицы у него теперь в самый раз - по руке.
Перед ним два ящика. В одном - стальные плитки - "пятки". В другом - крючья из восьмимиллиметрового прутка.
Дело нехитрое: взял крюк, приставил к "пятке", два коротких односторонних шва - бросай в третий ящик "с готовой продукцией". К Толькиным изделиям будут потом крепить изоляционную футуровку, чтобы тепло котельной не уходило впустую.
Катится время незаметно.
Иногда забегает мастер Пётр Николаевич.
- Эй вы, Полуяновы! - кричит он, прикрывая глаза рукой. - Постойте, черти!
Толькину работу он принимает особо. Лупит молотком по швам так, что не то что остатки окалины в сторону, а сам пруток крюка начинает гнуться. На Тольку поглядывает сердито, исподлобья, словно досада его берёт, что не к чему придраться.
- Петя, не волнуйся. У нас не так: чтобы мерку снять да задаток взять, - с усмешкой говорит ему Илья Васильевич, подмигивая мальчику.
- Мели Емеля… - хмуро бросает мастер и торопливо уходит, чтобы не слышать, как вслед ему прыснут от смеха сварщики.
Бежит время.
- Анатолий, шабаш! - крикнет Илья Васильевич. - Дуй на реку, пока вода из неё не вытекла! Небось дружки тебя заждались.
Но сегодня что-то дядя Илья забыл про речку. Скомандовал только:
- Шабаш! - А потом добавил: - Ступай, Анатолий, в механичку и жди меня там. Не уходи.
Тихо и скучно сегодня в механичке. Слесарь Сугробин - в одном конце, возится у своих тисков. Токарь Павел Григорьевич Горохов - в другом, у станка стоит, ни на шаг от него не отходит. Остальных сейчас никого. Работают два человека. Хоть бы словом перебросились! Нельзя. Между ними чёрной кошкой пробежала ссора. А из-за чего, спрашивается? Со стороны дело, вроде, пустяковое. Задумал Сугробин увеличить мощность движка своего мопеда. Для этого надо было расточить цилиндр. Обратился с этим, конечно, к Павлу Григорьевичу. Тот взялся с охотой. Сделал. Но видимо, что-то не так сделал. А может, и Сугробин в том сам виноват: не очень толково объяснил. Кончилось тем, что слесарь наговорил много нехорошего токарю, на что Павел Григорьевич в долгу не остался.
Толя подошёл к Сугробину. Тот кисло улыбнулся:
- Как дела, варило? Пошабашил?
- Да, Виктор Степанович.
- Слушай, Толян, возьми-ка у "четырёхглазого" свёрлышко на семь миллиметров. Не говори, что для меня. Понял?
- Ага.
На голос Толи Павел Григорьевич отозвался не сразу. Обычно он предлагает сначала понюхать цветы. Их приносит младшая дочка токаря Валька. Они стоят в стакане на передней бабке станка, и все, кто заходит в механичку, всегда удивляются этому, как чуду.
- Сверло? - Павел Григорьевич строго взглянул поверх очков на мальчика. - Тебе дам. - Остановил станок и полез в шкафчик. - А ты, Толя, возьми-ка у этого охламона, - не поворачиваясь, Павел Григорьевич кивнул головой в противоположный конец мастерской, - ключ на двенадцать. Не говори, что для меня. Понял?
Со сверлом в руке Толя идёт за ключом.
Наконец-то Илья Васильевич.
- Эй, пчёлки, потрудились и будя! Пошли, - басовито и гулко прокатилось по пустой мастерской.
Мальчик долго не мог понять, зачем дядя Илья привёл его сюда, в Заводоуправление. В коридоре толпились люди, целая очередь. Встали и они в эту очередь. Кругом говорили о нарядах, о том, кому сколько выписали. Оказывается, все пришли за получкой.
Илья Васильевич поставил Тольку впереди себя и, когда их очередь подошла, шепнул ему:
- Не робей, расписывайся.
Перед мальчиком лежал большой лист бумаги - ведомость. Чья-то рука прижала бумагу в нужном месте пальцем.
- Полуянов?
- Да, да. Здравствуйте, Вера Ивановна, - ответил Илья Васильевич.
- Вот здесь.
Мальчик взял ручку на тонкой верёвочке, но кассирша выглянула из окошка и растерянно позвала:
- Илья Васильевич? В чём дело? Не понимаю!..
- Да здесь я, Вера Ивановна, не волнуйтесь. Всё в порядке.
Тем временем Толя уже расписался и стоял, не зная, что делать дальше.
Отсчитывая деньги, кассирша осуждающе качала головой.
- Илья Васильевич, сейчас у меня очередь, но вы обязательно зайдите ко мне и всё объясните. Это же деньги…