Сверх чаяния, император принял Кулибина ласково и усадив. Честь высокая!
Вопрос же задал странный: виданы ли в Санкт-Петербурге землетрясения и была ли на памяти Кулибина буря, равная вчерашней?
Иван Петрович отвечал, что о землетрясениях в столице не слыхивал, а бури бывали и посильнее.
Вопросов императору задавать не полагалось, и Кулибин пребывал в недоумении.
Павел молча шагал по кабинету.
Потом подошел вплотную к Кулибину и почему-то шепотом, скороговоркой промолвил:
- Шпиль на Петропавловском соборе покривился ночью.
Проговорив, отскочил и сбоку, как птица, поглядел на Кулибина.
В Петропавловском соборе хоронили царей. Наклонившийся шпиль мог быть дурной приметой.
И уже громко визгливым голосом приказал:
- Привесть в порядок без промедления.
Кулибин встал и поклонился:
- Повеление вашего величества чту. Однако осмелюсь доложить, что укрепление шпиля зависит более от архитектора.
- Вместе, вместе исправьте! Кваренгий сказал, что то дело механика.
Кваренги же был архитектор придворный и весьма знаменитый.
Кулибин поехал с Кваренги в крепость. И так и этак проверял отвесом положение шпиля - отклонения вовсе не наблюдалось. Стоит шпиль, как стоял.
Комендант же, доложивший Павлу о беде, бледный в ожидании царской немилости, не верит. Повел Кулибина в свой дом, напротив собора.
- Благоволите сквозь эти двери посмотреть на шпиль - кривизна очевидна.
- Вижу. Двери кривы, а не шпиль.
И для наглядности приложил к притолоке ватерпас. Признал комендант, что поспешил заключением.
Однако дело от того не стало проще. Мог комендант пострадать за нерадение, ибо, отвечая за крепость, отвечает и за прямоту шпиля. Ныне же пострадать может пуще - за испуг, напрасно причиненный императору. А то еще решит император, что Кулибин обманул, от трудного дела бежит - тогда будет Кулибину худо.
И, вздохнув, предложил Кулибин архитектору лезть совместно внутрь шпиля, удостовериться в его крепости.
Это было опасно. Шпиль петропавловской колокольни - шестьдесят сажен от земли: высота, подобная дому сорокаэтажному. Лестниц над колокольней нет. Карабкаться надо по стропилам, хватаясь за курантные проволоки и колокольные канаты. В шестьдесят пять лет - тяжко.
Старости Кулибин не ощущал, сердце здоровое, и потому готов был лезть без робости. Кваренги лет на пятнадцать моложе, но тучен и робок. Он испугался - так легко сорваться со стропил. А испугавшись шпиля, испугался вторично: гнева императора. Отказ подняться мог иметь последствия неисчислимые. Сперва ради страха пред императором архитектор пошел за Кулибиным. И поднялся на колокольню. Там лестница кончалась. Кваренги взглянул вверх, на стропила, по которым надлежало подниматься. И ощутил в голове кружение, а в коленях дрожь. Будь что будет - выше архитектор не полез. И вправду труден был путь. Один неверный шаг, одна прогнившая балка или голова закружится - и конец.
Медленно, пробуя ногой прочность опоры, взбирался Кулибин с работником. Более часа длился подъем. Тихо наверху, голос звучит глухо. Вековая пыль на стропилах. А паутины нет: в такую высь мухи не залетают, нечем кормиться пауку.
Кулибин осмотрелся. Приказал работнику подвинтить ослабшие болты, заклинить рассохшиеся балки. И более делать было нечего. Посидел на балке, рассматривая строение шпиля, запоминал. Может пригодиться. Внизу стоял Кваренги. Плакал. Он тревожился за Кулибина. Всякую минуту ожидал - вот сорвется. И себя жалел. Стареет, не решился лезть. Император будет недоволен. Лишит, пожалуй, пенсиона.
Кулибин начал спускаться. И спуск был труднее подъема - подчас на руках приходилось висеть, нащупывая опору для ног. Здоровье было крепко, однако и сам не ждал от себя такой сноровки.
Рапорт императору написал Иван Петрович. Шпиль осмотрен, повреждения исправлены. И по рапорту так выходило, будто он поднимался на шпиль вместе с Кваренги. И, все еще плача от пережитого страха, от грустных мыслей, Кваренги подписал рапорт. Да, выходило, будто оба лазили. И как-то сразу архитектор успокоился, повеселел; кажется, даже поверил, что лазил на шпиль.
Император был доволен. По сему случаю вспомнили, что Кулибину за смотрение над дворцовыми часами забыли платить жалованье, и выдали за четыре прошедших года.
Ну вот, не зря лазил - с особо беспокойными долгами можно расплатиться.
Однако важных перемен в обстоятельствах все не было, больших дел вершить не представлялось возможным.
Слава же была ныне - после спуска "Благодати" - не дворцовой, как при покойной императрице, а народной.
Ходил по столице, слегка прихрамывая, однако без костылей, артиллерии офицер Непейцын. Бывал в трактирах, показывался на гуляньях и был человеком известным - кивали на него: безногий ходит.
А свершилось это трудом Кулибина. При знаменитом штурме Очакова потерял Непейцын ногу. И по просьбе его взамен потерянной ноги построил ему Кулибин новую - механическую.
По чертежам Ивана Петровича изготовил ее седельный мастер из металла, кожи и дерева. Нога сгибалась в колене и в плюсне подобно натуральной, изготовлена же была на шарнирах с пружинами; при ходьбе бесшумна, и надевались на нее чулок и башмак. Поупражнявшись, Непейцын ходил даже без тросточки, забросив на чердак костыли.
Между тем обстоятельства Кулибина становились все теснее и надежды к лучшему не предвиделось.
Давно умер Эйлер - защитник Кулибина в делах академических. Екатерина Дашкова, невзлюбившая Кулибина, за время своего президентства в академии сумела ему досадить и на предбудущие времена: укрепила в академии отношение к механику оскорбительно небрежное. Денег на опыты не было. Росли долги…
Вот и новое царствование. Задушен Павел, на престол российский взошел Александр Первый. Когда-то Кулибин построил для него игрушечную гору с хрустальным водопадом, мельницами и прудом. Развлекал его комнатным фейерверком без пламени.
Александр прелестно умел изображать сердечность. Он принял Кулибина, как друга, целовался с ним, смотрел в глаза пустыми глазами, скрывая зевоту. Кулибин был ему не нужен, в сварах академических разбираться не было ни надобности, ни охоты.
И Александр милостиво отпустил Кулибина на родину после службы тридцатилетней в Академии наук.
Впрочем, дал пенсион, дал денег заплатить долги по прежним опытам…
Вот и конец петербургской жизни. Тридцать два года прожил в Волковом доме. Позади все радости большого труда, важных побед, европейской славы. Позади все горе похороненных замыслов, восхищение государей и вельмож игрушками и небрежение их к пользе общественной.
Обиды большие. Ну, да бог с ними, с обидами. Мастерские академии оставил такие, каких в стране не видано. И мастеров вырастил добрых - за выучку спасибо никто не сказал. Бог с ними, с обидами, с канцеляриями, Дашковыми, вельможами да господами академиками… На обиде жизнь не построишь. Что прошло - из памяти выкинуть.
В дорогу Кулибин собирался рассеянно. Бросал укладку, садился за чертеж. Новые замыслы просились на бумагу. Не на стариковский отдых ехал Кулибин в Нижний Новгород. Ехал он на новый труд и о своих преклонных годах не вспоминал. Ему еще надо было много жизни. Сколько придумано, сколько опытов нужно, сколько надо построить…
Да, опыты. На них опять потребны деньги.
И Кулибин добивается, чтобы ему дали в долг, в счет пенсии, шесть тысяч рублей для работы над новым изобретением, предназначенным к пользе общественной.
Что ж, пускай трудится для пользы общественной за собственный счет. В долг дать можно.
Прощай, Нева, река нарядная, река недобрая, придворная, в гранит одетая!
Здравствуй, Волга привольная, широкогрудая! Здравствуй, Волга бурлацкая!
Опять на Волге
Волга бурлацкая! Сколько говорено было в молодости с бурлаками, сколько видано немыслимой тяжести их труда! Вздутые мускулы, стертые лямкой плечи, натруженные ноги, струйки пота на темно-багровых лицах. И песни у костра на вечернем отдыхе.
Ох, матушка Волга,
Широка и долга!
Укачала, уваляла, -
У нас силушки не стало…
О-ох!
И силушки стало после песни еще сплясать вприсядку. И недолгий сон. И наутро лямки на плечи -
Вот пошли да повели,
Правой-левой заступи.
Ой, раз, ой, раз!
Еще разик, еще раз!
Могучие люди. Да сила их не по-людски в расход идет. Съедает здоровье бечева, в чахотку вгоняет проклятая.
Бережно хранил Кулибин память о том, как первому мастерству учился у бурлаков - с топором да с ножом, словно с тонким инструментом, управляться. Терпению у бурлаков учился, гордости в несчастии, вере в светлые дни. Вспоминал и грустный и бодрый напев бурлацкий:
Эх, да вот не идет - не идет,
Нейдет да пойдет - пойдет!
Пойдет еще жизнь на новом месте, пойдет…
С молодости, с тех встреч на бурлацком базаре, была мысль - снять лямку с крестьянских плеч, освободить их от труда не людского, выполнения лошадиной должности.
Засыпает Кулибин в возке. Трясется возок по Нижегородскому тракту, по тяжелой осенней дороге. Рядом тяжко вздыхает жена, Авдотья Васильевна; неможется ей.
И снится Кулибину не Волга - снится серая Нева. И на Зимнем дворце орел. Не тот, что в молодых снах слетал на подоконник, вещая славу и удачу. Черный, когтистый, с горбатым жадным клювом - двуглавый орел царского герба. Одна голова налево отворотилась, другая - направо. Сонный взгляд у орла - то ли с важной думой, то ли вовсе пустой. И смотрят обе головы мимо.
И у открытых по летнему времени окон дворца обмахиваются кружевными платочками сановники, стоя боком к Неве. Смотрят мимо: одним глазом на дверь во внутренние покои - оттуда выйдет императрица, другим - на вельможу в случае, неторопливо гуляющего по залу.
Тот сон не игра воображения, а воспоминания минувшего. Без малого двадцать лет назад шло по Неве строенное Кулибиным судно. И подобного судна на российских реках прежде не видано.
Была то еловая расшива с большой, толстой мачтой и высоко поднятым носом. Простая расшива, какие по Волге товары возят. А невидаль в том, что у левого борта и у правого борта высокие гребные колеса. Они медленно крутятся - не поймешь, какой силой. Бурлаки бечеву не тянут, парус не поднят, гребцов нету, а идет расшива вверх по течению. Неторопливо, а идет, - ялик с двумя гребцами еле за ней поспевает. Ветер встречный, волны идут поперек судна.
Когда поднимается на волне нос расшивы, видна бечева. А бурлаков нету. Креплена бечева к валу на расшиве. На том же валу и гребные колеса насажены. А другой конец бечевы за полверсты вверх по течению обвязан вкруг столба, поставленного на берегу.
Река сама несет расшиву, да не вниз по течению - тут чуда бы не было, - а против течения. Вода текучая на плицы колес давит, и колеса крутятся. С колесами и вал, на который они насажены, вертится. А на вал бечева наматывается. И подтягивает расшиву к столбу, что на берегу за полверсты в землю вкопан. Как подойдет расшива к столбу, конец бечевы снимают да всю бечеву с вала на расшиве сматывают. И на ялике завозят ее снова на полверсты вперед, крепят конец на берегу.
Не быстрый ход, да ведь бурлаки-то тянут не шибче. Десять верст прошли от зари до зари - хозяин доволен. А тут на кулибинском судне тяжелый труд вода несет - не люди. Вот где выигрыш, вот о чем заботился Иван Петрович…
Неторопливо выходит из внутренних дворцовых покоев императрица и шествует к окну. Мимо Зимнего дворца идет судно. Императрица смотрит. И вельможи, что прежде мимо глядели, став вполоборота, скосили глаза - один глаз на судно, другой на государыню.
Императрица улыбнулась. И улыбнулись вельможи. Императрица помахала кружевным платочком - и высунулись из окон дворцовых, затрепыхались десятки платков.
Шла расшива против ветра, покачиваясь на крутой волне.
На расшиве же пребывали члены Адмиралтейств-коллегии - комиссия для опробования судна.
И, завидев в окне императрицу, они сняли шляпы, низко кланялись и улыбались, показывая полное удовольствие.
И судно было комиссией одобрено.
Однако для установки в кунсткамере, наряду с прочими редкостями, самоходное судно по размерам было неудобно. Увеселительных прогулок по Неве в тот год не затевалось, и с новым умопроизведением господина Кулибина делать было нечего.
Пользы от него не предвидели: труд бурлаков был в те годы отменно дешев.
А об освобождении бурлаков от лошадиной должности мечты у императрицы не было.
До времени Кулибин разговор о судне оставил. А время не приходило. Обстоятельства становились год от года все неблагоприятнее. Императору Павлу до волжского судоходства дела вовсе не было. Император же Александр, вступив на престол, отдался высоким мыслям о благоденствии России и в мелочи не вникал.
Ехал Кулибин в Нижний за делом: построить новое самоходное судно и показать воочию его выгоду тем, кто возит товары по Волге, - судовщикам да купцам. Для того и взял вперед пенсию - на строение судна…
То потряхивает возок на ухабах, то вязнет он в грязи. Дурна дорога. Иван Петрович считает в уме - который раз! - сколько купцам будет денежной выгоды от самоходных судов. Только этим и взять можно. О тяжести бурлацкого труда разговор был бы совсем без пользы - то для купцов не великой важности дело. Выдюжит русский мужик, он могуч.
Едва внесли ямщики вещи в старый дом на Успенском съезде, едва открыли ставни и раскинули постель для совсем разболевшейся Авдотьи Васильевны, как Иван Петрович ушел со двора.
Не друзей отыскать, не родным местам поклониться - быстрым шагом спускался он к Волге. Развернул бережно укутанный в тряпицу прибор, который придуман и построен им в Петербурге перед отъездом, опустил его в воду и присел на берегу. Прибор был для измерения силы речного стремления.
Сидел до темноты, записывал, что показывает прибор, считал.
А дома встретила испуганная служанка. Плохо, вовсе плохо Авдотье Васильевне. Послал Иван Петрович за лекарем…
Бедой началось житье нижегородское, тяжким горем. Умерла Авдотья Васильевна. Как занемогла в трудной дороге, так и не оправилась. Скончалась в тяжелых родах.
И стало Ивану Петровичу одиноко и немило в отечестве своем - в родном Нижегороде. Казалось, что стареет, что болезни начинают одолевать, пришли думы о смерти.
Пишет Иван Петрович письмо старшему сыну, Семену Ивановичу, как перед смертью пишет. А что завещать? Труды неоконченные? Или заботу о применении к пользе общественной свершенных творений? Нет, такую ношу сыну не снести. И не по нраву Ивану Петровичу на чужие плечи перекладывать свою заботу. Одно завещал Семену: пусть позаботится старший о младших, о восьми братьях и сестрах.
А свои дела самому справлять надо. Что успеет.
Много надо успеть. Неужто же судно водоходное не пойдет по Волге?
И от той мысли словно сил прибыло.
Выходит Иван Петрович из спаленки приземистого своего домика на Успенском съезде. Не нажил добра за долгую жизнь - дом беднее родительского стал.
Садится Иван Петрович за стол, перебирает бумаги. Ныне время не чертежам, не расчетам техническим, а расчетам купеческим. Доказать надо выгоду машинных судов.
И натягивает Иван Петрович сапоги на больные ноги, выходит из дому. Идет он к сыновьям купцов, которых знал в молодые годы, идет к судовщикам. Узнает цены за перевоз товаров по Волге и много ли нынче бурлацкой артели за путину платят. Заводит речь о судах машинных.
Работных людей вполовину менее против прежнего потребно будет, а переделывать суда на машинные не столь уж дорого.
Купцы на те речи Кулибина хмурятся. Нет расчету. Бурлаков менее будет приходить в города, а они перед путиной и после расчета осеннего - почитай, главные покупатели в лавках приволжских городов. Мелкий торг в запустение придет. А с мелкого торга большой капитал собирается. Нет, не с руки.
И хозяева судов пользы для себя не видят. Старые расшивы еще крепки, годы прослужат. Расчету нет их ломать. Артели бурлацкие нынче не дорожатся - одна запросит побольше, другие ей цену собьют. Нет, не с руки новые суда заводить. Пользы не видно.
Ходит Иван Петрович по нижегородским улицам, не опираясь на палку. Нельзя стареть. Дел еще много. И заботы нынче такие, что приказным более под стать, разговорных дел мастерам, нежели механическому художнику.
Боятся уходить от старины нижегородские купцы. И дома их как были - строением мерзки, с дедовской мебелью, на стене часы с кукушкой, что полвека назад Иван Петрович им чинил. И мысли дедовские, медленные. И торг ведут по старинке. Пользы своей не видят. - Может, казна увидит?
Грузов казенных проходит по Волге в год десять миллионов пудов. На тысячу пудов - четыре бурлака. На расшиву в двадцать тысяч пудов - артель в восемьдесят бурлаков. А на судно машинное потребуется лишь сорок работников. За вычетом расходов на содержание машинного судна пользы казне от сокращения числа работников - полмиллиона рублей в год. Большие деньги!
Купил Кулибин расшиву, ходившую с грузом соли, и строил к ней машину своим иждивением.
Жизнь налаживалась. Даром что восьмой десяток пошел, - привел Иван Петрович в дом жену, Марию Ивановну. Из бедной семьи взял. Трудно ему было с хозяйством управляться - не тем мысли заняты, досуга нет на мелкие дела, да и неприютно жить одинокому.