Потом из нескольких фонарей соорудил звезду над набережной, а сам поехал в Красное село, за двадцать пять верст от столицы, и отсюда, с церковной колокольни, видел свет своего фонаря.
Тем хотел показать Кулибин, что годны фонари и для освещения улиц и для ночных работ. Предложил Адмиралтейству освещать зеркальными фонарями корабли, гавани для безопасности ночного плавания.
Адмиралтейство предложением Кулибина пренебрегло, на улицах фонарей не поставили. И двадцать лет спустя освещались еще улицы столицы подвешенными у подъездов плошками со светильным маслом да свечами, выставленными в окнах домов, и то лишь в праздники.
А Потемкин был доволен: императрица милостиво улыбнулась. Еще бы, невидаль какую показал: фейерверк в дворцовой зале.
Потемкин царицу предуведомил о потехе. Поначалу Екатерина перепугалась:
- Да он дворец сожжет, все вещи перепортит - ракеты в покоях пускать!
Потемкин хитро улыбнулся:
- Что испортим, мы с Кулибиным за свой счет обновим.
Одной игрой света чрез зеркала да поставленными пред зеркалами картинками, без натурального огня, Кулибин такую устроил иллюминацию, что императрица приказала повторить и пожаловала механику две тысячи рублей. Что за часы, что за модель моста - плоды труда многолетнего, в который вся сила таланта вложена, что за пустую игрушку - цена по царскому счету вышла одна.
Ах, не по ветру ль развеять трудные мысли о важных замыслах, о пользе общественной, не предаться ль душою забавам? Деньги, почет…
В зимних сумерках сидит Иван Петрович за клавикордами, наигрывает грустные напевы. Мысли неотвязны. На строение моста через Неву потребно полмиллиона. Да деньги, видно, царице на другое надобны. Триста тысяч потрачено на пикник, полмиллиона уплатила государыня за алмаз некоему греку. Архитектура моста не понравилась! Ее переменить можно.
Однако надо думать: долголетен ли мост деревянный? И можно ли сочинить проект моста железного?
Иван Петрович вышел на Неву - посмотреть, подумать. По наплавному Исаакиевскому мосту свернул к Адмиралтейской стороне. Навстречу карета Льва Нарышкина, пребогатого чудака и великого любителя пиров. При царском дворе - главный забавник.
Завидев Кулибина, Нарышкин остановил карету, подзывает художника:
- Садись! Не отпущу - выручать меня надо. Завтра праздник даю в Петергофе, государыня будет. Механический фокус припас для праздника, а вышел конфуз. Подвел театральный механик, итальяшка Бригонций.
И умчал Кулибина в Петергоф. Едва дал время собрать потребные инструменты. Иноземный фокус был занятный: автомат. Сидит в кресле старик - переставляет шашки, считает деньги. При перевозке в Петергоф Бригонций автомат разобрал, а собрать не сумел.
Без большого труда Кулибин привел автомат в действие. Шутник Нарышкин позвал итальянского механика, слезно просит его еще раз попробовать как-нибудь с автоматом справиться.
- Голову мне рубите, коли хоть один человек, кроме того, кто построил автомат, теперь собрать его сможет!
Автомат рукой на Бригонция указует и говорит басом:
- Руби ему голову.
Это сказал Кулибин, спрятанный за автоматом. Механик от страха слова молвить не может - бросился бежать, потеряв шляпу.
Повезло Нарышкину. Вместо одной потехи на празднике - сразу две. Гости смотрят, как механический старик считает деньги, а Нарышкин им рассказывает, как он с Кулибиным подшутил над Бригонцием.
Вот опять на забавы день ушел. Да редко днями отделаешься. Приказала императрица для малолетних внуков механические игрушки сочинить. Построил Кулибин гору со стеклянным водопадом, с водяными мельницами, с прудами, по которым игрушечные утки плавают. Игрушка заводная - все движется. Занятно, а время ушло несчитанное.
От Потемкина гонец - пожаловать без промедления. Необычайные часы привезли из дальних стран вельможе, хотел императрице подарить, да испорчены.
Часы и впрямь любопытные. Превысокое бронзовое дерево, на нем павлин стоит. На ветви пониже - сова в клетке, на другой - петух. Колокольчики развешаны. По бронзовой земле - грибы. И в срединном грибе - циферблат. А как часы разобрать - непонятно. Отказался бы - да против Потемкина не пойдешь.
День за днем сидит Кулибин над часами, ищет их секрет. Не скоро нашел: одно перо павлина показалось чуть отличным от прочих. Тут и была тайна - вынул перышко, и часы удалось разобрать. Испорчены были сильно - одни части поломаны, других вовсе нет.
На починку ушло времени свыше месяца и денег куча. Больше тысячи рублей потратил Кулибин, а Потемкин спасибо сказал, но про деньги забыл.
Игрушка была в исправности. Павлин распускал хвост и напоминал Кулибину молодых франтов на придворном балу. Колокольчики звонили, петух кукарекал, сова хлопала глазами. Пользы же обществу от сего труда было не более, нежели от франтов на балу.
Ивы плакучие
Поседела борода. Неторопливой стала походка. Лета немалые - шестой десяток. Сколько сделано! Нет, мало сделано. Неустанны были труды, а все в моделях, проектах, чертежах. К модели моста уже и любопытные редко ходят.
Умер Потемкин, и это печально. Видел от него и дурное - отрывал от дела нещадно, никогда не спрашивал, есть ли охота и время фейерверки к его праздникам сочинять. Однако и дело жаловал. Не было в нем небрежения душевного, любил талант и мастерство. Чванлив был с вельможами, людей же славных делами своими отличал. И это было Кулибину дорого.
Вот умирают ровесники, спешить надо с большими замыслами. Времени свободного стало больше. Мастерские за двадцать лет смотрения налажены - лучших в России нет. Из учеников выросли добрые мастера, не требуют присмотра. Время есть. И сил еще много - стареть Кулибин не хотел, замыслов не счесть.
Коляска-самокатка, трехколесная. Лошадей не надо: двое сидят, а слуга, стоя на запятках, нажимает ногами педали пружинные. Нашел, как движение от пружин к колесам передавать, сочинил устройство руля, тормоз.
Подумал - и отложил чертежи в сторону. Пользы обществу мало. Баре будут сидеть в коляске, а слуга - вместо лошади. Да и выдуманы уже, говорят, самоходные коляски в Париже.
Телеграф оптический - быстро вести передавать. Машину придумал: она движет крылья на высокой башне - на манер ветряной мельницы. Движения крыла - вверх, вниз либо в сторону - телеграфические знаки, изображают слоги. Из слогов слова складываются. Знаки от одной башни передаются к другой, потом к третьей. Поставлены башни так, что с одной крылья другой видны. Для сообщений создал особую азбуку - из литер, цифр, запятых и слогов. Сообщения, передаваемые той азбукой, секретны - не имея таблиц, их не прочтешь.
Модель телеграфической машины смотрела императрица. Нашла ее занятной и повелела сдать на хранение в кунсткамеру. Снова пользы для общества не проистекло - сочли дело за игрушку.
Жалованье Кулибина было прибавлено, да семейству мало было от того пользы - все деньги уходили на опыты. Обещала императрица новые изобретения оплачивать особо, однако обещание ее забылось.
Модель моста загромождала двор Волкова дома. Сторожа Кулибин нанимал за свой счет. Часто ходил осматривать - не повреждена ли. Берег модель, ждал времени, когда можно будет похлопотать о постройке моста.
Напоминать не пришлось - внезапно во дворце вспомнили о мосте. Приказано было модель разобрать и перевезти для украшения новоустроенного сада при Таврическом дворце. Перекинуть его там через пруд для услаждения взоров и развлечения гуляющих.
Вот и конец, вот и смерть большого замысла, дерзкой мечты. Удивлялся гениальный Бернулли, хвалил великий Эйлер, кланялся сам Суворов. Да что хвалы! Людей спасал бы мост от гибели, для пользы общественной свершен был труд. Сердце отдано строению, еще в свете не виданному, бессонные ночи, жар ума ему отданы.
Веселые люди во дворце, легкие люди. В гордой вещи сумели увидеть игрушку. Для развлечения гуляющих…
Разбирать модель Кулибин отказался - не соберешь потом. Взялся перевезти как есть, целиком, с Васильевского острова через весь город в Таврический сад.
Ночью чертил приспособления для перевозки. Несколько раз спускался во двор, будто бы за делом, - что-то мерить, подсчитать. А по правде, прощаться ходил, будто с покойником.
Через два дня поставили модель на катки и потащили волоком.
Похороны вышли торжественны, при огромном стечении народа и длились шесть дней.
Медленно двигалась модель через Неву по наплавному мосту. Жалобно скрипели доски, и глубже уходили в воду плашкоуты. Наплавной мост оседал, словно понимая ничтожество свое перед соперником.
По улицам города тридцать работных людей медленно, тяжким трудом тянули трехсотпудовую модель. Лямки на плечах, вперед наклоненное тело, глаза смотрят в землю. Вспоминал Кулибин бурлаков на Волге.
С утра дотемна провожала шествие толпа, дивясь и модели и хитрой механике, измышленной для ее перевозки.
На седьмой день игрушечный мост украсил пруд дворцового сада. И над мостом склонились прибрежные ивы.
Кулибин в сад больше не ходил. Счет же за шествие модели в Таврический сад - пятьсот три рубля - оплатить строителю моста забыли.
Императрица постарела, стала грузна непомерно, ноги не служат. По дворцовой лестнице носят ее слуги в креслах. Для облегчения их труда и для удобства царицы придумал Кулибин подъемное кресло - с этажа на этаж поднимать его по двум столбам в образе винтов. Подъем покойный - сидящей в кресле особе не может быть никакого опасного воображения.
Однако кресло подъемное построить не успел - императрица умерла.
На престол вступил нелюбимый сын ее, Павел. Новый император не терпел порядков, заведенных матерью, и людей ей угодных не жаловал. Переменчивый и злой, он тратил ум, временами острый, на фантазии несбыточные, на вздоры. Подозрительный, без меры трусливый, Павел запер себя в Михайловском замке, подобном крепости либо тюрьме, и держал в трепете двор, столицу, страну.
Переменились и обстоятельства Кулибина. От сочинения забав он был избавлен. Уже не надо скакать вслед за Потемкиным на курьерских в Тавриду для устройства там фейерверков. Уже не надо сочинять игрушки для малолетних принцев и праздничные иллюминации. Но и большого дела нет. О Кулибине во дворце не вспоминали.
Размышления в кунсткамере
Бродит Кулибин по залам кунсткамеры. Ныне и она в загоне. Прежде посетителей угащивали напитками и сластями, чтобы тем привлечь полезное внимание к произведениям естества и художества. Потом угощение отменили, и билеты для входа в кунсткамеру давались из академической канцелярии. А ныне вход и вовсе затруднен: потребно иметь для осматривания собственное директора академии позволение. У нового императора не было нужды в расположении умов к просвещению.
Ходит с Кулибиным по залам унтер-библиотекарь Академии наук, хранитель кунсткамеры Осип Беляев. Маленький, сухонький, остроглазый. С Кулибиным почтителен. Показывает, как изделия его в кунсткамере размещены. Вот часы яичной фигуры, вот часы планетные. Подальше - модель телеграфической машины.
А рядом с часами яичной фигуры - не полюбопытствует ли Иван Петрович? - бюро работы немецкого мастера.
Устройство весьма хитрое. Крышку открыть - там бронзовая доска, изображен на ней храм художеств. Действием потаенной пружины доска опускается, за ней - секретные ящички для поклажи бумаг. Другую пружину нажмешь - ящички отходят назад, а изнутри поднимается красиво убранный кабинетец с другими ящичками - особо секретными. И притом слух услаждается приятнейшей музыкой. Между тем зритель поражается новым явлением. Из-под бронзовой фигуры Аполлона, коей украшено бюро, выдвигается лодка и с великим громом раскрывается, превращаясь в налой для писания, с чернильницей и прочими принадлежностями.
- Высокого искусства вещь, знатным артистом строена! - похвалил Кулибин.
- Восхищаюсь каждодневно, - согласился Беляев. - Однако полагаю, часы яичной фигуры - произведение искусства более высокого, ибо несравненная трудность - поместить механизмы часовой, музыкальный и театрального действа в столь мизерном корпусе… - И прибавил шепотом: - А ведомо ли вам, почтеннейший Иван Петрович, сколь щедро покойная императрица наградила немецкого мастера? За бюро пожаловано мастеру двадцать четыре тысячи рублей.
Кулибин невесело улыбнулся. Ему-то за часы жалована тысяча. Промолвил:
- Директор академии господин Домашнев исчислил, что образование одного профессора стоит казне сорок тысяч. Мои успехи хоть невелики, да я ими казне и малого убытка не сделал. И тем весьма утешен.
Вспомнил, сколько сил положено - деньги доставать на опыты, - и рассердился:
- О трудах моих три раза в Европе публиковано. А об успехах в изобретениях господ профессоров сорокатысячных, к несчастию моему, слышать не случалось. А должны быть велики! - язвительно прибавил он.
Думал: Потемкин перед ним, Кулибиным, не кичился. Сам великий Суворов поклонился низко, встретив на балу. Трижды поклонился и громко, на всю залу, проговорил: "Помилуй бог, много ума! Он нам изобретет ковер-самолет!" Знаменитейший Бернулли назвал великим артистом. А вот господа профессора свысока поглядывают, за ровню не считают…
Прощай, Нева!
Обстоятельства стали тесны. За опыты, изобретения, прежде сделанные, долгов накопилось много, и не видно было, чем их покрыть.
Однако Кулибин не вовсе был забыт. О нем вспоминали всякий раз, как приключался конфуз по механической части.
На Адмиралтейской верфи построили боевой корабль "Благодать" - преогромный: сто семьдесят пушек высунули жерла из бортовых люков. Стоял готовый корабль на стапелях - наклонном помосте, с которого надлежало ему плавно и торжественно скользнуть на воду.
День спуска был объявлен. Сбежался народ, и прибыл император. Корабль в назначенный миг сдвинулся с места… и застрял, не достигнув воды. Переполох был знатный. Император уехал в гневе, а он был крут на расправу. Следовало ждать отрешений от должностей, а иным и пуще того - полной немилости, ссылки.
Тогда отрядили спешно на Волков двор гонца за академическим механиком. Тому была особая причина. Не впервые застревал корабль на стапелях Адмиралтейской верфи. Кулибин о том был наслышан, и, по привычному беспокойству мысли, он это дело обдумал, а обдумав, произвел расчеты.
Месяца за три до происшествия с "Благодатью" подал Иван Петрович в Адмиралтейство господину адмиралу Кошелеву записку и чертежи - как покойно спускать на воду новостроенные корабли. На записку господин адмирал внимания вовсе не обратил. А тут, по случаю конфуза, о ней в Адмиралтействе разом все вспомнили.
За столом совета сидели адмиралы и корабельные строители, показывая вид, будто особенного ничего не произошло. Впрочем, одни были отменно бледны, у других же, тучной комплекции, лица и затылки излишне багровели.
Как бы не считая очень уж важным совет Кулибина, спросили его мнение о причинах давешней неудачи и может ли предложить что-либо полезное.
- Причину задержки корабля разгадать нетрудно, - с обычной неторопливостью проговорил Кулибин. - Сочинив отличные механизмы, дабы сдвинуть корабль с места, господа строители упустили, как им быть, ежели, сдвинувшись, корабль вновь станет. Никаких для такой оказии устройств не приготовили. А по прежде бывшим случаям можно было ожидать конфуза. Коли станет корабль - какой силой вновь его сдвинуть? Всем народом навалиться? Это надобно, да этого мало.
Главный строитель с усмешкой вопросил, ведом ли господину механику вес корабля, не полагает ли он, будто силой работных людей можно его сдвинуть?
- Вес мне ведом. Надобно более трех тысяч людей…
Тут члены Адмиралтейств-совета улыбнулись наивности Кулибина. Вовсе зря его звали.
- Полагаете вы возможным удобно разместить вкруг корабля этакую толпу и достигнуть успеха? - спросил тот же строитель уже с явной издевкой.
Кулибин в долгу не остался:
- В трех тысячах работных людей надобности нет, а в разуме подлинно есть нужда. Потребны устройства, дабы силой нескольких сот человек поддержать ход приведенного в движение корабля. Устройства надобно рассчитать - размеры да число шкивов и блоков, место их установки да длину канатов. Изготовить же на верфи устройства труд невелик.
- Сожалеем о причиненном господину механику беспокойстве, - сухо сказал председательствовавший адмирал. - Проект его неудобоисполним, ибо потребует долгого времени. Совет же изыскивает способ не далее как на сей неделе корабль спустить со стапелей.
Кулибин встал.
- И мне прискорбно, что напрасно обеспокоил совет своими речами. Времени же потребно немного. "Благодать" можно бы завтра на воду спустить…
Тут попросили Кулибина снова сесть. И он рассказал свой план. Малое время посидев в молчании, члены Адмиралтейств-совета решили спускать в завтрашний день "Благодать" под руководством господина Кулибина.
Ночью Кулибин делал расчеты, сочинял проект спуска корабля, и с рассвета на верфи кипела работа.
По обеим сторонам корабля ставили тали, накидывали канаты на шкивы и блоки, рассчитанные так, чтобы пятьсот человек, взявшись за веревки, привязанные к канатам, могли бы своей силой поддержать ход корабля со стапелей. Без тех устройств, рассчитанных Кулибиным, и впрямь трех тысяч людей было бы мало.
О вчерашнем неудачном спуске, о том, что за дело взялся Кулибин, в Петербурге узнали. И собралось множество любопытных глядеть: посрамит Кулибин корабельных строителей либо сам осрамится.
А Кулибину того и надо было, чтобы народу собралось много. Кликнули клич, кто в помощь пойдет. Из толпы и вышли охотники. Пятьсот человек взялись за веревки и побежали вперед, когда механизмы сдвинули корабль с места. Народ тянет с песней, бежит все шибче, а корабль пошел, пошел и соскользнул на воду.
Кричали тут Кулибину "ура", и о том, как адмиралтейские строители с иноземными советниками против академического бородача не выдюжили, было в городе много говорено.
Доложили императору, что "Благодать" на плаву. И давешний гнев остался без последствий.
А перемены в обстоятельствах Кулибина все не было. Придумал приспособление, чтобы высокие фортки во дворце шнуром открывать, а не лазить слугам по лестнице. Доложили императору - и опять без последствий.
А вспомнил о нем император испугавшись. Пугался он часто. Послали за Иваном Петровичем из дворца после бури, пронесшейся над столицей. Фельдъегерь прискакал вечером и привез приказание - без промедления явиться во дворец. Повеления, посланные в поздний час чрез фельдъегеря, обычно означали немилость и гнев. Бывало, пряма из дворца отправлялись в сибирскую ссылку.
Жена причитала, плакали дети. Однако Иван Петрович сохранял обычное достоинство; оделся неторопливо и сел с фельдъегерем в карету.