- Она в основном больных рыб хватает и слабых. От нее пользы больше, чем вреда. Вообще в природе мало кто только один вред приносит. Все на своем месте, все кому-то нужны. Ты, Мелков, по воронам из рогатки пуляешь, а какой тебе от вороны вред?
- Каркает, - говорит Батон.
- Яйца птичьи ворует, - добавил Колька.
- Больше об этом говорят, чем ворует, - сказал Иван Сергеевич. - Зато лес очищает от всякой дряни лучше любого мусорщика.
Батон шлепнул у себя на щеке комара и спрашивает:
- Комары тоже, скажете, полезные?
- Это как посмотреть, - отвечает Иван Сергеевич. - Проделали такой опыт. Перевели комаров в одной местности - рыбы не стало. Малек-то комариными личинками кормится.
- Комара тоже будем спасать? - спрашивает Батон.
Но насчет комаров Батон выяснить не успел.
С бухты донеслось гудение мотора. Прямо к нам шел маленький караван: полуглиссер, а за ним два баркаса на буксире.
За штурвалом полуглиссера сидел Леха.
Не доходя немного до берега, Леха чуть отвернул в сторону и сбросил в воду буксирный конец. Баркасы, словно полешки, один за одним ткнулись в берег. Леха дал задний ход и остановился метрах в пяти от берега.
- Привет! - крикнул он.
- Привет! - сказал Иван Сергеевич. - Что нового?
- Вы насчет чего?
- Все насчет того.
- Дело движется вперед…
- А конкретнее?
- Начальник упирается, говорит: "Возьму я над ними шефство, они сразу грабить начнут".
- Правильно говорит, - засмеялся Иван Сергеевич. - Ты на него жми.
- Я и жму. Я ему не сказал, что уходить собираюсь. Пускай сначала договор про шефство подпишет, а уж там мы с ним барахла наберем!
- Завтра-то пойдешь с нами?
- Завтра же воскресенье, Иван Сергеевич, - сказал Леха. - Завтра рыбачки косяком пойдут. А некоторые - с бутылкой. Они как выпьют, для них тонуть - любимое дело. Завтра я патрулирую.
Леха запустил мотор, отошел от берега и дал полный газ. Полуглиссер медленно вылез из воды и пошел, пошел! Он касался воды только кормой, да и то чуть-чуть. Нос приподнялся, и Леха сидел высоко над водой, будто летел.
И впервые в жизни я подумал о своем будущем. В эту минуту я точно решил, что не буду никем другим, а только спасателем.
- Вот на этих баркасах и пойдем, - сказал Иван Сергеевич.
- А куда он уходить собирается? - спросил Батон.
- К нам. Будет у нас в школе вожатым.
- Он и так у нас вожатый.
- Он будет работать постоянно, - сказал Иван Сергеевич. - Работать, а не в гости ходить.
- А какое барахло? - спросил Батон.
- Разное.
- Ну, как называется?
- А ты умеешь молчать? - спросил Иван Сергеевич. - Чтобы - никому?
- Запросто, - сказал Батон.
Иван Сергеевич нагнулся к Батону и шепнул что-то ему на ухо.
Батон захлопал глазами. Иван Сергеевич засмеялся и встал.
- Зачальте баркасы, - сказал он. - Ребятам скажите: сбор завтра в восемь.
- Чего он тебе шептал? - спросил я, когда Иван Сергеевич ушел.
Батон пожал плечами.
- Секрет.
- А вот мы тебе сейчас устроим секрет, - сказал я.
- Да он же сказал: "секрет"! - заорал Батон. - Не секрет, а слово такое "секрет"! Сказал он так: "Секрет", понятно тебе?!
ОНА УЕХАЛА…
Когда я пришел домой, то сразу понял - что-то случилось.
Мать стирала белье, но лицо у нее было красное не от стирки, я уж ее знаю. Отец сидел за столом, курил и смотрел на Людку.
А Людка ревела так, что у нее слезы даже по шее текли.
Сначала я подумал, что она получила направление на работу. Наверное, ее направили на Северный полюс - варить щи белым медведям. Иначе чего так реветь? А может, она ревет просто потому, что ее направили. Может, она думала, что она всю жизнь будет на диване валяться.
Но все оказалось не так. Она ревела из-за своего лохматого жениха. Ну, и из-за того, конечно, что мать ее пилила.
- Еще раз тебя с ним увижу - домой можешь не приходить, - сказала мать. - У самой-то у тебя глаза есть, уши есть? Сама-то хоть немного соображаешь? Или ты у нас совсем дура?! Все люди как люди, кто работает, кто учится. А этот…
- А кому он что сделал? Ты скажи! - завопила Людка.
- То-то и оно, что никому. Ни себе, ни людям.
- Сама же ты говорила, что пастух нужен! Говорила? - завопила Людка еще громче.
- Ну, говорила. Так я думала пенсионера какого или инвалида… Ну сама поразмысли: даже они не желают, хоть и самое это их дело. О молодежи и говорить нечего - все поголовно учатся, кто на механизаторов, кто в институте. А тут - на тебе, нашелся благодетель. Парню семнадцатый год, ему самое время на ноги становиться, а он - коровам хвосты крутить!
Тут я окончательно понял, в чем дело.
У нас в поселке коровы не у всех, но штук двадцать наберется. И каждый год хозяйки с пастухом мучаются. Двести рублей в месяц предлагают, а все равно никто не идет. Как будто и нет такой профессии - пастух.
Я вот, например, никогда пастуха не видел. В совхозе у нас стадо большое, а пастуха нет. Есть электрическая установка. Обнесут луг проволокой, пустят по ней ток - коровы к этой проволоке на сто метров не подходят. Даже те, которых током не било, не подходят. Наверное, они умеют друг другу рассказывать. Я это серьезно думаю, а не для смеха. По телевизору я смотрел передачу "Язык животных". Оказывается, все между собой разговаривают - волк с волком, слон со слоном и даже у рыб есть свои сигналы, тоже чего-то бормочут между собой.
Про коров там не говорили, но это и так ясно. Для нас, может быть, просто "му-у", а на их языке это значит: "Машка, ты к этой проволоке не ходи, а то тебе током врежет".
А что коровы умней многих дачников - факт.
В наш поселок приезжают на лето дачники с ребятами. Бывают ребята ничего, а бывают такие, что воображают: раз они из города, то все знают. Таких мы сразу ведем к проволоке. Если человек много о себе воображает, то его подначить ничего не стоит.
Ему только скажешь:
- Видишь - проволочка тоненькая, а двумя руками не согнешь.
- Ну да, не согну.
- Не согнешь. Знаешь, какая это проволока?
- Ну какая?
- Ракетная.
- Какая это еще ракетная?
- А вот ракетная, и все.
- В ракете проволоки нет.
- А ты согни, тогда увидишь.
Он идет к проволоке, а мы изо всех сил стараемся не засмеяться. Если засмеешься, все пропадет. А удержаться очень трудно, потому что наперед знаешь, как все будет.
Подходит он к ограде, протягивает руку и - прыжок. Кто на метр скачет, а кто и на два. Главное, все поначалу думают, что их укусил кто-то. А те, у кого ладони потеют, могут и на три метра отпрыгнуть, потому что через мокрую кожу ток лучше проходит.
Это у нас любимая игра. Жалко только, что с одним человеком два раза не сыграешь. Можно было бы все лето играть.
Иллариона я еще приведу к этой ограде.
Ну, а пока я понял: Женька Людкин нанялся пастухом. Мать и раньше его не терпела, а теперь у нее последнее терпение лопнуло.
- Чтобы я в жизни ему корову доверила! - сказала мать. - Я лучше ей руками травы нарву. У твоего пастуха она не то что доиться - мычать перестанет.
- Да не мой он! Чего вы ко мне пристали! - ревет Людка. - Уйду от вас навсегда!
- Может, хватит на сегодня? - говорит отец. - У меня от ваших женских проблем голова трещит.
- С похмелья она у тебя трещит!..
- Так… - говорит отец, - значит, за меня примешься? Какое же такое похмелье, если я уже неделю в рот ничего не брал?!
Мать на это ничего не ответила, а накинулась на меня:
- А ты где шлялся?
Когда мать чем-то расстроена, то у нее все кругом виноваты и возражать бесполезно.
Я сказал коротко и спокойно:
- Мы сталкивали на воду лодку.
- Ты бы лучше по дому что сделал. Нужна эта лодка…
- Нужна. На ней можно ездить за сеном на остров.
Мать взглянула на меня. Что-то ей еще хотелось сказать, но она не сказала, а поставила на стол сковороду с картошкой.
- Ешь садись.
Вот так, двумя словами, я ее успокоил. Если бы я начал с ней спорить, то она стала бы вспоминать про меня все плохое с самого рождения. А так получилось, будто я проявляю заботу о доме, хотя на сено мне чихать, а лодка нужна нам для рыбалки.
Я ел остывшую картошку и думал о том, что я уже не маленький и мои слова тоже кое-что значат. Ведь из-за того, что я так сказал, вот что получилось:
Мать перестала ссориться с Людкой.
Людка перестала реветь.
Отец перестал мучиться, на них глядя. И включил телевизор.
А я спокойно ел и слушал не ругань, а концерт эстрадных артистов.
Я решил, что теперь всегда буду так поступать. Ведь ничего не стоит мне сказать эти несколько слов. Пускай ей будет приятно. А сено? Так все равно за сеном меня погонят на остров. Лучше я добровольно поеду. Лучше я буду каждый день говорить, что мечтаю поехать за сеном; что на футбол, рыбалку и телевизор мне наплевать, а вот сено каждый день во сне вижу.
Так я решил в тот вечер.
А утром проверил.
Когда я встал в семь часов, то еда была уже на столе.
Я спросил:
- Мам, когда мы за сеном поедем?
- Какое сейчас сено, - сказала мать и заулыбалась. - Поедем в июне. А сейчас иди гуляй. Не все ж тебе уроки учить и в огороде копаться.
- Гулять мне некогда. Мы сегодня идем мальков спасать.
- Хорошее дело. Еды тебе собрать с собой?
- Давай.
И мать полезла не в подпол за картошкой, а в холодильник за колбасой.
А я сказал себе: "Дурак ты был раньше, Мурашов, а то был бы у тебя мопед еще в пятом классе".
Когда я пришел к причалу, там уже стояли два баркаса, а директор пристраивал мотор на свою лодку. Помогал ему один Колька. Остальные ребята гоняли по берегу в футбол. Я с ходу врезался в кучу, отнял мяч и повел его к ближним воротам. Там стояла Наташка Кудрова. Не знаю, зачем ее там поставили, наверное, просто ребят не хватило.
Наташка присела, руки расставила, смотрит не на мяч, а на меня. Лицо у нее прямо зверское стало, до того ей хочется этот мяч взять. А я бегу и смеюсь, прямо хохочу так, что чуть мяч не потерял. Но бегаю я быстрее всех: если вперед ушел, то догнать меня не может никто, хоть я и с мячом. Я подбежал к воротам и остановился. Около меня никого нет, все сзади.
Я спрашиваю:
- Карандаши будешь катать?
Она молчит, только еще сильней пригнулась.
Я посмотрел в правый угол и махнул ногой поверх мяча.
Наташка прыгнула направо - и бряк на пузо. Лежит и смотрит: где же мяч.
Тут я посмотрел в левый угол и опять замахнулся. Наташка переползла налево. А я опять замахнулся направо. Но, видно, Наташка устала по песку ползать. Мяч мимо нее прокатился, она даже не пошевелилась.
Тут подбежали ребята. Кто на меня кричит, что это нечестно, а кто на Наташку, что она "дырка". Счет у них был один-один, и, значит, я кому-то этот мяч выиграл.
Я говорю:
- Сами виноваты, нашли кого в ворота поставить.
А мне отвечают:
- Мы разделились поровну и по силам. А ты влез и всю игру испортил.
Я смотрю - кто это вякает? Оказывается - Ларик. И еще в сапогах новых. Все ребята уж кто в тапочках, кто босиком, а он сапоги напялил, когда не надо.
А Наташка сидела в воротах и ревела. Девчонки ее уговаривали:
- Не обращай ты на него внимания… Мурашова, что ли, не знаешь…
Мне даже обидно стало - сама пропустила и сама ревет. Как будто я виноват. Не лезь в ворота, если не умеешь. Я так и сказал:
- Не умеет стоять - пускай не лезет. Тоже мне - вратарь! Я еще ни разу не видел, чтобы вратарь ревел, если гол пропустит. Значит, вратарь такой.
И вдруг слышу:
- А я видел.
Обернулся - сзади меня стоит директор.
- Видел, - говорит, - и не один раз, как вратари - взрослые мужчины - плакали в раздевалке после игры.
- Раздевалку по телевизору не показывают, - отвечаю я.
- А я не по телевизору и видел. Ты, Мурашов, у нас человек железный. Тебе не понятно, что иногда и простые вещи можно переживать очень сильно. Ты, Наташа, первый раз в воротах стояла?
- Первый…
- А ты, Мурашов?
- Я сто раз стоял.
- Ну, становись в сто первый.
- А кто бить будет?
- Я попробую.
Снимает наш директор сапоги, носки, засучивает брюки и выходит на поле. Ребята вокруг столпились, девчонки тоже подошли. А мне в ворота не очень-то вставать хочется. Умеет он бить или нет, я не знаю. Зато знаю, что если наш директор за что берется, то у него все получается. Может, у него хитрость какая есть? Но не вставать тоже нельзя - весь класс на меня смотрит и все ждут, как я пропускать буду. И я решил не пропускать. Пускай разобьюсь насмерть или хоть руку сломаю, но не пропущу ни одного.
- Только не с пенальти, - говорю, - бейте штрафные.
- Договорились.
Откатил Иван Сергеевич мяч подальше, остановил его и отошел на два шага. Я смотрю - в какой угол он глядеть будет. А он не то что в угол, даже на меня не поглядел. Два шага сделал и ляпнул. Все получилось очень быстро. Я хотел прыгнуть, схватить и упасть. Но пока я хотел, мяч уже проскочил в ворота. Я не то что упасть - руку не успел протянуть.
Ребята завыли, девчонки закричали - все страшно обрадовались. Не знаю, чего им так уж приятно было. Мне так совсем не приятно. Ворота у нас без сетки, мне еще за мячом целый километр пришлось бежать.
- Еще? - спрашивает директор.
- Еще.
- Может, подальше отойти?
- Не надо, - говорю, а сам думаю: "Пускай мне в жизни больше в футбол не играть, пускай мне мопед не купят - только бы этот мяч взять". Ведь вижу я, что Наташка стоит и заливается, будто и не ревела минуту назад.
Директор опять ляпнул. На этот раз он в угол не попал. Мяч пролетел близко от меня. Но он так быстро летел, что даже воздух около него шипел. Я выставил руки и почувствовал ветер от мяча. Но больше ничего я не почувствовал, потому что снова мяч уже катился за воротами.
И опять все жутко обрадовались, будто директор не мне забил, а каким-нибудь бразильцам.
Я снова сбегал за мячом.
- Давайте еще!
- Хватит, - говорит директор. - Поплыли, ребята. А ты, Мурашов, садись в мой катер.
Так мы и поплыли: ребята в баркасах, а я, как король, в директорском катере. Он сидит за мотором, а я на средней скамье и к нему не поворачиваюсь. Катер идет не быстро, потому что у нас на буксире два баркаса, но мотор ревет - будь здоров! Это даже хорошо - неохота мне сейчас ни с кем разговаривать. Непонятно только, зачем он меня на свой катер посадил.
Вдруг слышу, сзади кричат:
- Мурашов!
Я обернулся. Директор правит, а сам смотрит на меня с такой улыбочкой.
- Ну, как самочувствие?
Я ору, будто не расслышал:
- Чего?
- Как самочувствие?
А я опять:
- Чего?
- Понял теперь, что плохо играешь?
- Чего?
- Кудрова-то, может, не хуже тебя играет!
Тут уж я не выдержал и заорал:
- Ну да еще! Скажете тоже!..
Директор засмеялся и крикнул:
- Значит, понял!
Я ору:
- Чего понял? Ничего я не говорил!
- Ты не тогда понял, когда говорил.
- А когда?
- Когда отмалчивался! - крикнул директор и прибавил оборотов.
Потом я узнал, что ребята сзади весь разговор слышали. Я просто забыл, что на воде всегда так бывает: двое на катере орут, не слышат друг друга из-за мотора, а кто в стороне немного, слышит и мотор и все их слова до единого.
Плыли мы, наверное, целый час. Если бы мне директор голов не забивал, я попросил бы у него порулить, потому что погода стояла тихая, волны не было никакой. Я видел, как из-под борта лодки разбегаются мелкие плотвицы и окуни. Я думал про нашу лодку и про то, что до конца занятий осталось всего несколько дней. Значит, мы скоро поедем с Колькой рыбачить. А Иллариона мы с собой не возьмем. Разве только он поедет с Наташей. Ведь пояс ее мне позарез нужен. И как только вспомнил я про пояс, мне жутко захотелось увидеть Наташу.
Из залива мы заплыли в речку, высадились на берег и все сразу побежали смотреть мальков. На луговине было три таких озерка, очень мелких, но малек в них кишел как пшено. Там его были тучи.
Батон сразу залез в воду и стал орать, что они голодные, потому что присасываются к его ногам и щекочут. Потом он зашел поглубже, провалился по колено в тину и заорал, что его затягивает.
Я посмотрел на директора. Тот неторопливо раздевался и спокойно смотрел, как Батон извивается посреди озера.
- Раздевайтесь и вы, - сказал директор, - жарко будет.
Затем он зашел в озерко и выдернул Батона из грязи.
Но мы смотрели не как он Батона спасал. Мы смотрели на него самого, потому что еще никогда не видели нашего директора в трусах. Никакого якоря у него на груди не оказалось. Зато на плечах, на спине, на руках были шрамы. Мощные такие шрамы, как будто их провели плугом. Мясо срослось неровно, и на самих шрамах были еще какие-то бугры и рубцы.
Директор поставил Батона на берег и шлепнул его по мокрому заду. А мы всё глазели.
- Ну что, будем работать? - спросил директор.
- Иван Сергеевич, это вас на войне? - спросил Батон.
- В основном в госпитале, - ответил директор. - А ты будешь сегодня работать или только тонуть?
- Буду, буду, - заторопился Батон. - Я еще вчера обещал.
Директор расставил нас по местам, и мы начали работать.
Нужно было прокопать между озерцами канавки, но так, чтобы оставить между ними перемычки. И еще одну канавку - к реке. А потом разрушить перемычки, тогда вода из озерков пойдет в реку, а с ней уйдут и мальки.
Я свой участок копал вместе с Колькой. Земля была сырая, много корней - настоящая целина. Самый трудный участок достался, конечно, нам. А все из-за Кольки. Иван Сергеевич считает, что Кольке можно доверить любое дело. Вот и доверил. А заодно и мне доверил, раз мы всегда вместе работаем.
У меня от этого доверия плечо через час заболело. А Колька копает.
Я говорю:
- Отдохнем?
- А другие отдыхают?
Я огляделся. Вроде все копают. Даже девчонки. Даже культурный Илларион копает. Один Батон разгуливает по лугу.
- Мелков, ты почему не работаешь? - спрашивает Иван Сергеевич.
- Рука болит. Копнул один раз, она сразу заболела. Не верите?
- Верю. Даже ни на секунду не сомневаюсь, - говорит директор. - А есть ты хочешь?
- Ой, давно уже! - обрадовался Батон. - Скоро обедать будем, да?
- Это от тебя зависит. Бери у меня в катере крупу, вари на всех кашу.
- А котел?
- Там же.
- А дрова?
- В лесу.
- Так далеко же, Иван Сергеевич.
- А я тебя не тороплю.
- А как я буду рубить с такой рукой?
- Знаешь, Мелков, - говорит Иван Сергеевич, - иди отсюда скорей и не мешай другим работать.
- А можно, я еще кого-нибудь возьму?
- Бери.
Я говорю Кольке:
- Сходить, что ли? Батончик один не справится.
- Иди, - отвечает Колька. - Только, Мураш, я тебе вот чего сказать хотел… Знаешь… Ты к Наташе не приставай.