- Да я ее с того дня не видел!
- К Наташе Кудровой.
- К Наташке?! Ты что, чокнулся? Это она ко мне пристает! Да чихать я на нее хотел восемь раз!
- Вот и не приставай больше.
И Колька снова стал копать. Я смотрю на него и ничего не понимаю.
- Ты что, культурный стал, как Илларион? Какое тебе до нее дело?
Колька молчит и копает.
- А к другим мне приставать можно?
Колька копает и молчит. Тут подошел Батон и позвал меня за дровами. Идем мы к лесу, я спрашиваю:
- Батончик, ты не знаешь, чего это Колька за Наташку заступается?
- За Кудрову?
- Ну да.
Батон посмотрел на меня да как заржет:
- Ой, не могу! Ну, ты даешь!
- Дурачок ты, Батонский, - говорю я.
- Нет, не дурачок, - отвечает Батон. - Это вы так думаете, что я дурачок. А я за вами все замечаю. Ты знаешь, что он ее в Приморск на мопеде возил?
- Ну и что? - говорю. - Он и меня возил.
- Вы-то просто катались, а ее он в кино возил!
- А какая разница?
Батончик опять заржал.
- Подрастешь, узнаешь какая.
- И так знаю, - говорю я. - Только ты все врешь.
- А пускай хоть вру, - согласился Батон. - Мне сейчас главное - пожрать. У меня от голода даже спина чешется. Мы сейчас, пока варим, пожрем, а потом еще со всеми, да?
Нарубили мы с Батоном сухой ольхи. То есть не мы оба рубили, а я один. А Батон в это время все рассказывал, в каком месте у него от голода чешется. Я даже не выдержал, отдал ему колбасу, которая у меня в кармане лежала. Он кусанул ее один раз - половины нет. Я смотрю: у него по горлу комок опускается, как у змеи, когда она мышь проглотит.
- Хе-хе хахахит? - спрашивает Батон.
- Не надо, - говорю, - ешь всю.
Но зато, как варить, Батон соображает здорово.
Когда мы вернулись на берег, я только костер разжег. Все остальное делал Батон. Меня не подпускал.
Полез он в сумку к Ивану Сергеевичу и обрадовался.
- Мураш, топленое масло есть! Ну и каша будет мощная!
Батон полизал масло и сказал, что оно не горчит. Потом засыпал крупу и поставил котел на огонь. Юлил он возле этого котла, как змей. То прибавит огонь, то убавит, то помешает, то попробует. Он мешал веткой и облизывал эту ветку через каждую минуту. Я тоже хотел попробовать, но он меня оттолкнул.
Каша у него сначала булькала, потом фыркнула, потом пыхтеть начала. Тут Батон ее с огня снял, укутал чехлом от мотора и сказал:
- Теперь пускай отдохнет.
В это время нас позвал Иван Сергеевич.
- Ты иди, я кашу покараулю, - сказал Батон.
Я подошел к Кольке и увидел, что он за нас обоих выполнил норму. Мне это не очень понравилось. Получалось, будто я какой-то пенсионер. Но я мысленно пообещал, что, когда мы поплывем на рыбалку, грести буду я.
- Рушь перемычки! - крикнул Иван Сергеевич.
Ребята кинулись как сумасшедшие. Там и копнуть надо по три раза, но каждому самому хотелось пустить воду.
И пошел наш малек!
Раньше я думал, что его просто много. А теперь оказалось, что его сто миллионов или миллиард миллиардов. Они так рванулись, будто им впереди бочку с вареньем поставили. Просто удивительно, как они своим малявским мозгом сообразили, что сейчас выплывут на свежую воду. Я даже подумал, что они не глупее коров. А может быть, у них тоже есть свои ученые и свои учителя, которые говорят им, что делать и куда плыть.
Когда вода сошла, в углублениях озерков малька осталось еще порядочно. Это были, наверное, самые глупые или их учитель удрал в одиночку. Этих мы тоже спасли. Вычерпали их ведрами и перенесли в речку.
- Шабаш, - сказал Иван Сергеевич, - пойдем кашу есть.
Когда мы подошли, Батон подвинулся поближе к котлу. Наверное, ему не понравилось, что нас так много.
- Иван Сергеевич, - сказал он, - а я масло нашел…
- Да? - удивился директор. - Кто же его потерял?
- А у вас в сумке.
- Тогда вали его в кашу.
Батон плюхнул масло в котел, размешал его палкой, и от этого масла пошел такой запах, что у меня в животе чего-то зашевелилось и зацарапалось. Тут я поверил, что у Батона от голода спина чешется.
Иван Сергеевич достал из сумки мешок, тряхнул его и высыпал на газету кучу ложек. Все набросились на ложки, как звери. Батон сунул в эту кучу свою больную руку, но ложек уже не было.
- А чем я буду есть? - жалобно спросил он.
Иван Сергеевич отдал ему свою ложку.
- А вы? - спросил Батон.
- А я - остатки.
- Хитрый вы, остатков всегда больше.
Возле котла было тесно. Каша горячая, глотать ее не так-то просто, а тут еще мне кто-то сзади в ухо дует. Я обернулся - Илларион. Дул он, конечно, не на меня, он кашу на ложке остужал. Но все-таки я ему сказал:
- Ты там потише дуй.
- А что будет?
- А то будет. Дуну так, что рассыплешься.
- Слушай, Мураш, - сказал Илларион, - я ведь тебя не боюсь. Мне только не понятно, чего ты ко мне цепляешься.
- Нужен ты мне, - говорю я. - Не нужны мне ни папа твой, ни мама, ни… Никто вообще. Очень вы все высокой культуры. Если вы такие культурные, чего же сестра твоя на воскресник не вышла?
- Какая сестра, Наташка?
- А я помню, что ли, как там ее зовут…
- Она уехала.
- Наташа уехала?! - говорю я. - Зачем?!
- Она год будет в городе заканчивать.
- И не приедет сюда совсем?
- Летом приедет, если в турпоход не уйдет.
Я даже растерялся. При чем тут турпоход какой-то?
- Зачем, - говорю, - ей поход? У нас и без походов тут неплохо.
- А тебе она зачем? - спрашивает Илларион.
- Мне - ни за чем, - говорю, - просто так спросил.
А про себя я подумал, что неважно все получается. Уйдет она в поход, все лето я ее не увижу… За это время у нее пояс кто-нибудь выменяет или стащит. Мне даже как-то скучно стало. Да еще пока мы разговаривали, ребята всю кашу съели. Один только Батон еще жевал - у него за щеками было много каши набито.
- Ну, братцы, хорошо поработали, - сказал Иван Сергеевич. - Что лопатами, что ложками.
- Хы хыхо хе хах хохе - отозвался Батон.
Батона один я понимаю, когда он жует. Иван Сергеевич, конечно, не понял, но сказал:
- Повару объявляется благодарность. Только придется ему еще котел и ложки вымыть.
- Хехо ха хахохо, - согласился Батон.
- Вот и действуй, - сказал Иван Сергеевич. - А теперь я вам вот что должен сообщить: мы сегодня не одно дело сделали, а целых два. Угадайте, какое второе?
Все молчали. Не считать же за дело, что мы кашу съели.
- Мы с вами луг осушили, - сказал Иван Сергеевич. - За малька вам ничего не будет, кроме благодарности. А вот за осушение совхоз вам начислит по одному рабочему дню и даже деньги заплатит.
- А сколько?
- Это осенью будет видно. Может, по три рубля, а то и по пять.
- Это каждому?
- А как хотите. Можно каждому в отдельности, можно всем вместе. В одиночку каждый может себе килограмма по два конфет купить, а вместе - что-нибудь поинтереснее.
Стали мы считать - по пятерке на человека, конечно. Получилось сто тридцать рублей. Можно купить для футбольных ворот сетки, которых у нас сто лет нету, пяток мячей и несколько пар бутс. Про бутсы я больше всех кричал, потому что знал: парочка обязательно мне достанется, как лучшему игроку.
Девчонки стали спорить. Им хотелось купить магнитофон для танцев, чтобы записать современную музыку, а не крутить на проигрывателе всякое старье.
Между прочим, проигрыватель в школе новенький, с выносными динамиками. Орет так, что в заливе волна поднимается. Чего им еще новее - не знаю. Это же не мопед. Вот на старых мопедах действительно только пацаны катаются.
Но девчонки уперлись. Говорят, что не хотят покупать для нас бутсы за свои деньги.
Я не выдержал.
- Тихо, тихо, - говорю, - вы не за деньги работали и вообще ни за что. Вы даже не знали, что вам деньги дадут. Если так, то лучше вообще ничего не получать, чем орать "наши деньги".
- Мурашов, пожалуй, прав, - сказал Иван Сергеевич.
- Если бесплатно, мы согласны. - Это Наташка вылезла, специально, чтобы со мной поспорить. - Но если будем покупать, то почему все мальчишкам, а нам ничего?
- И Кудрова, вроде, права, - снова сказал Иван Сергеевич. - Только вот что. Сетку на ворота покупать не стоит. Я возьму у рыбаков старый невод, разрежем его, обошьем - выйдет не хуже. На мячи и на магнитофоны у школы деньги есть. Просто мы немного забегались с нашим новым строительством - и было нам не до этого. А что касается бутс, то поверьте старому футболисту: бутсы вас играть не научат. Начинать играть в бутсах даже вредно, нужно сначала подучиться.
- Вы что, футболистом были? - спросил Илларион.
- Да.
- И моряком? - спросил я.
- Был.
- А кем еще? - спросил Батон.
- А еще я был ребенком. Только поэтому, Мелков, я тебе иногда кое-что прощаю.
ОНА ПРИЕЗЖАЕТ!
Последний день занятий!
Ура!
Я уже с утра знал все свои отметки - троек нет!
Ура!
Ура!
"До чего же у нас хорошие учителя! - думал я в тот день. - До чего они добрые, умные, красивые и вообще!"
Мопеды в магазине еще есть!
Ура!
Учителя тоже ходили по школе веселыми, улыбались и не обращали внимания на наши глупости. Наверное, мы им надоели не меньше, чем они нам. Нет, я неверно говорю. Учителя у нас самые добрые, умные, красивые и вообще! Нам не они надоели, а уроки! Уроки нам надоели, а не они!
Говорят, что в последний день сидишь как на иголках. Это - ерунда! Иголки - чепуха! Я сидел так, будто подо мной сто ежей и все ползают.
Нас ничего не спрашивали и ничего нам не объясняли!
Ура!
Только Мария Михайловна была в тот день грустная. Она с нами прощалась.
- Я буду к вам заходить, если вы не против, - сказала она.
- Не против! - орали мы. - Заходите каждый день!
- И, пожалуйста, читайте на каникулах побольше, - просила она. - Пушкина читайте, Гоголя, Чехова. Не увлекайтесь войной и приключениями.
А мы были в тот день жутко добрыми.
- Будем читать! - орали мы. - Каждый день!
Физрук нам сказал:
- Кроме футбола и прочего занялись бы вы, гаврики, гимнастикой по радио.
- Будем заниматься! - пообещали мы. - Каждый день!
Иван Сергеевич сказал Батону:
- А ты, Мелков, занялся бы летом немецким. Тройка твоя, в общем-то, условная.
- Будет заниматься! - ответили мы. - Мы проследим! Каждый день будет!
В общем, целый день мы орали, а зачем пришли в школу - не знаю.
Настроение у меня в этот день было хорошее, просто замечательное. Я, как и все, орал, бегал, прыгал, шутил и смеялся. После большой перемены настроение стало еще лучше, потому что мне сказали одну очень важную вещь. Но тут я сразу перестал орать и смеяться. Я не бегал и не прыгал, а ходил спокойно; не шутил сам и не смеялся, когда шутили ребята. Я не хотел, чтобы все заметили, что у меня хорошее настроение. Почему так - не знаю. Почему, когда я чего-нибудь очень хочу и вдруг получается, как я хочу, то я всегда делаю вид, что мне до этого дела нет? Ведь никто не может влезть ко мне в мозги и узнать, о чем я думаю. Но мне все равно было неудобно, что я обрадовался, и страшно, что другие это заметят.
А сказал мне эту вещь Ларик. Он подошел ко мне на большой перемене.
- Тебе привет, Мурашов.
- От кого еще? - спросил я.
Когда я это спросил, то уже почти догадался, от кого. Не от папы же своего, главного инженера, может мне передать привет Ларик. Я понял, от кого он может передать.
- От Наташки.
Дальше уже говорил как будто не я. То есть язык во рту болтался мой, но говорил он совсем не то, что я думал:
- От какой еще Наташи?
- От моей сестры.
- Ну и что? - спросил я и пожал плечами, как будто я уже сто лет получаю от нее приветы.
- Ничего… - сказал Ларик. - Она прислала маме письмо. Там в конце написано: "Привет Вите".
- Почему ты думаешь, что мне?
- Другого Вити она здесь не знает.
- А зачем мне привет? - сказал я. - Не видал я приветов, что ли.
Все, ну все я говорил не так, как думал! Я ведь сразу вспомнил, что и тогда, у них дома, она сказала: "Привет, Витя". А теперь написала: "Привет Вите". Значит, она меня запомнила и думала про меня в своем городе высокой культуры, где одних мопедов, может быть, миллион. Кольке, например, она ничего не передала, а мы ведь рядом сидели…
- Она после экзаменов к нам приезжает, - сказал Ларик. - У них поход отменился.
Я ответил:
- Мне-то что… Пускай отменился.
Я выбежал на крыльцо. Там стоял Колька. Я толкнул его с разбегу, и он ласточкой полетел через три ступеньки. Колька не обиделся. В этот день у всех было такое настроение, что все толкались и бегали. Колька полез обратно и хотел стащить меня за ногу. Но я уже стал серьезным. Я вообще-то не боюсь ничего. Но тут вдруг испугался, что все заметят, как я обрадовался.
- Стой, Колька, - сказал я. - Дело есть. Давай сегодня на лодке поедем прямо после уроков.
- У нас ничего еще не собрано.
- А мы просто прокатимся, попробуем.
- Можно, - согласился Колька. - Батону сказать?
Я подумал немного и понял, что я сейчас жутко добрый. Мне хотелось, чтобы в этот день всем было хорошо. Мне даже жалко стало, что Мария Михайловна уходит на пенсию, хотя она тут совсем ни при чем.
- Я сам скажу!
- А Ларику?
Тут я подумал немного подольше.
- Мы же обещали…
"Не мы обещали, - вспомнил я, - а ты обещал". Но раз я сегодня такой добрый, то пускай прокатится разочек вдоль берега.
- Ладно, скажи, - согласился я.
Колька вздохнул.
- Мураш, - сказал он, - я не про сейчас, а вообще… Когда поедем на два или три дня… Можно тогда и Наташу взять?
Я смотрю на Кольку и ничего не понимаю. И он - про Наташу. Неужели сам догадался, что я давно уже об этом думал? "Вот это Колька! - подумал я. - Вот это друг настоящий!"
- Можно, - небрежно сказал я. - Жалко, что ли…
Колька обрадовался.
- А правда… - заулыбался он. - Она ведь и обед может сварить…
- Сварит, конечно, - говорю я.
- И грести она может.
- Может, конечно, раз в турпоходы ходит.
- Какие походы? - спрашивает Колька.
- Говорят же тебе - туристские.
- Да в жизни она в походы не ходила, - говорит Колька.
- Ты-то откуда знаешь?
- Знаю. И ты тоже знаешь.
И тут в моей голове будто какой-то винт повернули и все стало ясно.
- Ты про какую Наташу говоришь? - спросил я.
- Про Кудрову.
- Про Наташку?!
- Ну да.
- Это зачем еще она нам нужна?!
- Ты же сам говорил… Обед варить…
- Да на что мне ее обед. Я сам не хуже сварю! Или Батон сварит, у него здорово получается. А Наташка тут при чем?
Колька помрачнел сразу и засопел.
- А ты про какую Наташку говорил?
- Ни про какую. Это я так просто… Думаю: какую-нибудь девчонку можно взять. Только не Наташку.
- Не хуже она твоей!
- Какой еще моей?
- Сестры Ларика!
- Я тебе что-нибудь говорил про сестру Ларика?
- А я и сам не дурак, - говорит Колька.
- Вот как раз ты дурак и есть!
- Ну и пускай, - говорит Колька. - А лодка моя!
Таких вещей я от Кольки никогда не слышал. Мы могли ссориться и обижаться друг на друга, но никогда не говорили "мое" или "твое". У нас все было общее. Даже в голову нам не приходило делиться. Кому что нужно, тот берет, и все. Я так удивился Колькиным словам, что даже не знал, что ответить.
Колька молча повернулся и ушел в школу. И я тут же дал себе честное слово, что никогда даже не прикоснусь к этой лодке, пускай мне дают хоть сто миллионов.
До конца уроков мы с Колькой не разговаривали. Я видел, что на переменах он подходил к Наташке. О чем они там толковали - не знаю.
А после уроков Колька сам подошел ко мне.
- Мураш, - сказал он, - ты не злись, она не поедет.
- А мне-то что, - ответил я. - Твоя лодка…
- Она меня спрашивала - поедешь ты или нет?
- А ей-то какое дело?
- Она хочет, чтобы если ехать, так всем вместе. В общем, ей обязательно нужно, чтобы ты был.
- А ты не спросил, зачем я ей нужен?
- Не спросил.
- Тогда я тебе скажу. Она терпеть меня не может! Она мне отомстить хочет. Поганку какую-нибудь мне в кашу сунет и - привет. Вот зачем я ей нужен.
- А ты точно знаешь? - спросил Колька.
- Точно, конечно.
Колька сразу повеселел.
- Ну, тогда ладно… - говорит он. - Ты Мураш, не злись. Насчет лодки я просто так сказал. Мы же ее вместе красили и смолили. Она общая. А поганку она тебе не сунет. Она не такая.
- Конечно, не сунет, раз не поедет, - говорю я.
- Нет, она поедет, если ты поедешь.
- Очень мне это нужно, - говорю я. - Я буду поганки есть, а вам - кино бесплатное?
- Да сейчас и поганки-то еще не растут, - отвечает Колька.
- Еще что-нибудь найдет.
- Не найдет.
- Слушай, Колька, - говорю я, - а зачем она тебе нужна?
На этот простой вопрос Колька не сумел мне ответить.
Когда мы шли домой, я думал о том, что все кругом устроено как-то неправильно. Например, если какой-нибудь человек хочет видеть другого человека, так тот обязательно уезжает. А кого он видеть не хочет, тот остается, да еще пристает к этому человеку. Вот я, например… Неужели я такой плохой, что меня нужно поганками травить? Я думаю, что если ненавидишь какого человека, то не обращай на него внимания, как будто его и на земле нет.
Если по-честному, то ведь не я пристаю к Наташке, а она ко мне.
Что я ей такого сделал?
Конечно, я могу придавить ее одним пальцем…
Но все-таки интересно - что я ей такого сделал?
- Колька, - спросил я, - а когда у восьмых классов экзамены кончаются?
- Не знаю. А тебе зачем?
И на этот простой вопрос я тоже ответить ему не сумел.