Гена(очень по-деловому). Ну? Куда сегодня, Архип Архипыч?
Профессор(лаконично). На дно.
Гена. На какое дно? В каком смысле?
Профессор. В прямом... То есть нет, прости, пожалуйста. Наоборот, в метафорическом.
И не успел Гена понять, что это значит, как слышит – и мы вместе с ним – очень знакомые слова.
Сатин. Человек свободен... он за все платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за все платит сам, и потому он – свободен!.. Человек – вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет! Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет... в одном! Понимаешь? Это – огромно!.. Это звучит... гордо!
Короче говоря, слышим монолог Сатина из пьесы Горького "На дне". Настолько знаменитый, что Гене уже просто нельзя не догадаться, куда именно завлек его Архип Архипович, а мы в самом деле можем быть короче, не приводя здесь того, что слишком известно.
Барон. Ты – рассуждаешь... Это хорошо... это, должно быть, греет сердце... У меня – нет этого... я – не умею! Я, брат, боюсь... иногда. Понимаешь? Трушу... Потому – что же дальше?
Сатин. Пустяки! Кого бояться человеку?
Барон. Иногда я вспоминаю наше семейство... Старая фамилия... времен Екатерины... дворяне... вояки!.. выходцы из Франции... Служили, поднимались все выше. При Николае Первом дед мой, Густав Дебиль... занимал высокий пост... богатство... сотни крепостных... лошади... повара... Дом в Москве! Дом в Петербурге! Кареты... кареты с гербами...
Сатин. Забудь о каретах дедушки... в карете прошлого – далеко не уедешь...
Барон. Черт тебя возьми... ты... умеешь рассуждать спокойно... А у меня... кажется, нет характера...
Сатин. Заведи. Вещь – полезная.
Барон. Знаешь... с той поры, как я помню себя... у меня в башке стоит какой-то туман. Никогда и ничего не понимал я. Мне... как-то неловко... мне кажется, что я всю жизнь только переодевался... а зачем? Не понимаю! Учился – носил мундир дворянского института... а чему учился? Не помню... Женился – одел фрак, потом – халат... а жену взял скверную – и зачем? Не понимаю... Прожил все, что было, – носил какой-то серый пиджак и рыжие брюки... а как разорился? Не заметил... Служил в казенной палате... мундир, фуражка с кокардой... растратил казенные деньги, – надели на меня арестантский халат... потом – одел вот это... И все... как во сне... а? Это... смешно?
Сатин. Не очень... скорее – глупо...
Барон. Да... и я думаю, что глупо... А... ведь зачем-нибудь я родился... а?
Сатин. Вероятно... Человек рождается для лучшего!
Их голоса умолкают, и ненадолго воцаряется молчание.
Профессор. Ты, я вижу, задумался, Геночка?
Гена. Да... Знаете, что мне в голову пришло? Нам ведь всегда интересно, когда мы какую-нибудь книгу дочитаем или пьесу досмотрим: а что с героем дальше будет?
Профессор(его голос полон какого-то предчувствия и словно бы страха, что предчувствие не сбудется). Ну-ну? И что же?
Гена. А ведь интересно-то не только, что после было, но и то, что до!
Профессор. Ай да я!.. (Сам себе объясняя свою непонятную радость.) Впрочем, что ж? Слава богу, пора мне уже угадывать твои реакции – не первый год тебя знаю!
Гена(с искренним недоумением). Это вы о чем?
Профессор. Не обращай внимания. Пустяки... Насколько я понял, эту мысль у тебя вызвал рассказ барона?
Гена. Ну да! Вот он рассказал, и сразу ясно стало, откуда он такой взялся. Вернее, почему таким стал. А Сатин? Все-таки жалко, что он ничего такого про себя не рассказывает... Или, может, я забыл? Может, в другом месте пьесы есть что-нибудь такое?
Профессор(с нажимом). В пьесе об этом почти ничего нет.
Гена. Ах, все-таки почти? Значит, есть что-то такое?
Профессор. Есть. Допустим, Сатин упоминает вскользь, что в молодости был телеграфистом. Много читал. Говорит, что был веселым, прекрасно плясал, даже играл на сцене, разумеется, на любительской...
Гена. В самодеятельности, что ли?
Профессор (смеется). В этом роде. Сообщает он о себе и более серьезные вещи: оказывается, пришлось ему сидеть в тюрьме. Как он выражается, "за подлеца... убил подлеца в запальчивости и раздражении". А за что убил, только намекает. Дает понять, что тот каким-то образом обидел его сестру. Вот и всё.
Гена. Да... Немного. Нет, если бы он подробно рассказал, как попал на это самое дно – вот вроде барона, – лучше было бы.
Профессор. Что делать, чего нет, того нет. Правда, на этот счет существуют свидетельства в других произведениях. Например, вот что рассказывает в своей книге "Моя жизнь в искусстве" Константин Сергеевич Станиславский. "Оказывается, – пишет он, – что босяк, с которого Горький писал роль Сатина, пострадал из-за самоотверженной любви к сестре. Она была замужем за почтовым чиновником. Последний растратил казенные деньги. Ему грозила Сибирь. Сатин достал деньги...".
Гена. Сатин? У него что, и фамилия такая была?
Профессор. Да нет. Станиславский называет его так условно, для ясности, имея в виду, что этот человек был прототипом героя пьесы "На дне". Но дальше. "Сатин достал деньги и тем спас мужа сестры, а тот нагло предал его, уверив, что Сатин нечист на руку. Случайно подслушав клевету, в порыве бешенства Сатин ударил предателя бутылкой по голове, убил его и был присужден к ссылке. Сестра умерла. Потом каторжанин вернулся из ссылки и занимался тем, что ходил с распахнутой грудью по Нижнему Новгороду с протянутой рукой и на французском языке просил милостыню у дам, которые ему охотно подавали за его живописный романтический вид".
Гена. Интересно... Но вы же сами говорите: это не о том Сатине, который в пьесе. Это о его прототипе. Вот если бы про настоящего Сатина узнать...
Профессор(неожиданно). Знаешь, Гена, что замечательно? То, как ты сейчас выразился: про настоящего!.. Какое это чудо, что о литературном герое, который вроде бы с головы до ног придуман писателем, мы можем сказать "настоящий", будто он еще более живой, чем тот реальный человек, который взят за его основу. Вот она, сила искусства!.. (Немного сбавляет тон.) Но это я так, в сторону. Прости... Значит, тебе хотелось бы знать, как горьковский Сатин шел по пути на дно? (Последние слова он опять произносит с заметным, но пока еще непонятным для Гены нажимом.)
Гена. Конечно! А вам не хотелось бы?
Профессор. Мне? Видишь ли, я это знаю.
Гена. То есть догадываетесь?
Профессор. Не то что догадываюсь, а... В общем, если хочешь, послушай. Итак, в молодости Сатин служил телеграфистом. И однажды, когда он вечером сидел в своей комнате и читал книгу, вызывавшую у него самые радужные, самые восторженные мысли, к нему постучалась квартирная хозяйка. Вошла и сказала буквально следующее – я тебе передаю дословно...
Гена. Дословно! Ничего себе, как это вы уверенно говорите. Как будто вам сам Сатин рассказал!
Профессор. Ну если не Сатин, то человек, осведомленный не меньше его. Так или иначе – не перебивай... "Должна снова предупредить вас, – это ему хозяйка говорит, – завтра дом и все имущество мое продадут с аукциона и я с дочерью буду выброшена на улицу". А ко всему прочему, надо тебе знать, что дочь хозяйки, совсем юная девушка, была, к несчастью, калекой. Не могла ходить без костыля...
Гена. Представляю, как Сатину их жалко стало!
Профессор. Естественно. Но чем он мог им помочь? Правда, ему пришла в голову одна мысль, увы, не слишком удачная. Он пересчитал все свои деньги, убедился, что их ничтожно мало и отправился в игорный дом. Причем сначала-то ему повезло. Деньги к нему повалили. Но потом...
Гена (горестно). Проиграл!
Профессор. Да. Некий богатый толстяк ободрал его как липку – даже без часов оставил. Ободрал да поднял на смех.
Гена. Вот гад!
Профессор. Сильно сказано, но справедливо. А дальше события развивались так. Сатин, хмельной, бредет восвояси. Его догоняет один из партнеров по карточному столу и говорит: "Я тоже проиграл. Но выигрыш можно вернуть". "Как?" – спрашивает Сатин, и в это время мимо них на извозчике проезжает тот самый толстяк. Оба проигравших бегут, чтобы опередить его, подстерегают и...
Гена(то ли с ужасом, то ли в предвкушении страшной мести, – не поймешь). Убивают?!
Профессор. Ну, почему? Еще этого не хватало. Достаточно и того, что отнимают у него деньги.
Гена. И что потом?
Профессор. Потом... Что ж, развязку лучше увидеть собственными глазами.
Голос Сатина, но гораздо звучнее и моложе, чем был в отрывке из драмы "На дне".
Сатин. Сударыня! Я достал для вас немного денег – вот они. Может быть, вы возьмете?
Хозяйка (она и тронута до слез, и стесняется, и в сомнении). Это очень великодушно, но... вы сами бедный человек. Я понимаю, вам жаль нас, но...
Сатин(мрачно). Я не хочу унижать вас жалостью.
Хозяйка. Я не то хотела сказать... Позвольте, я позову мою дочь. Лиза!
Дочь(у нее очень юный и очень строгий голосок уже настрадавшегося человека). Ты звала меня, мама?
Хозяйка. Да! Видишь, Лиза, господин Сатин так добр, что предлагает нам эти деньги... Ведь если мы их возьмем, мы спасены! Мы не останемся без крова!
Дочь. Откуда у вас эти деньги? Это ваши, это честные деньги?
Сатин(с вызовом). Да, честные. Я заплатил за них моей честью.
Дочь. Это двусмысленно... Мама! На минутку!
Гена. Понятно... Значит, они вроде брезгуют его деньгами, да?
Профессор. Во всяком случае, эта девочка – безусловно.
Гена(вскрикивает, забыв о необходимости оставаться всего лишь незаметным наблюдателем). Ой! Архип Архипыч, да что же он делает? Смотрите, он деньги ногами топчет! На куски рвет! Что это с ним?
Профессор. Только то, что и он, значит, брезгует крадеными деньгами. Они ему руки жгут...
Повелительно-громкий стук в дверь – совсем не такой, когда стучит квартирная хозяйка.
Сатин. Эй, кто там? Не заперто!
Грубый голос. Полиция!..
И всё.
Гена(убито). Теперь они его в тюрьму?
Профессор. Куда же еще?
Гена. Эх, как все глупо вышло... (Спохватившись.) Постойте, Архип Архипыч! Вообще-то вы это ничего придумали...
Профессор (очень смиренным голосом). Спасибо, Геночка!
Гена. Погодите благодарить... Только неувязочка вышла. Где ж тут сестра, из-за которой он какого-то там подлеца убил?
Профессор. Ей-богу, не знаю. Может быть, история с квартирной хозяйкой случилась позднее? По крайней мере у Горького об этом ничего нет.
Гена. У какого Горького?
Профессор. Вот тебе раз! У Алексея Максимовича... Не понимаешь? А все проще простого. То, что ты принял за мою собственную выдумку, столь снисходительно ее полуодобрив, на самом деле рассказано в киносценарии, который Горький написал где-то между 1928 и 1930 годами и назвал его "По пути на дно". Между прочим, там не один Сатин. Там и барон, и Лука, и содержатель ночлежки Костылев, и полицейский Медведев, и Василиса, и Настя, и другие, разумеется, все намного моложе, чем в пьесе.
Гена. И кино такое есть?
Профессор. Нет, фильма не сняли. Горький даже и не закончил сценария. Но, как видишь, он словно бы предусмотрел твое страстное желание узнать, что с героями "На дне" было, как ты говоришь, до. То есть и его самого этот вопрос волновал. Он не хотел расставаться с созданными им персонажами: ни с их прошлым, ни с их будущим.
Гена. С будущим? Так его-то здесь нету... Или, может, он и про будущее сценарий сочинил?
Профессор. Нет. Просто я лично думаю, что Горький отправился в прошлое своих героев отчасти затем, чтобы яснее увидеть их будущее.
Гена. Как это? Что-то вы меня запутали, Архип Архипыч!
Профессор. Сейчас распутаю. Только сначала прочту несколько фраз из горьковского письма, относящегося, кстати сказать, к тому же самому 1928 году, когда он, судя по всему, и задумал свой сценарий. Горький отвечает группе красноармейцев: "Товарищи! Вы спрашиваете: "Почему в пьесе "На дне" нет сигнала к восстанию?" Сигнал этот можно услышать в словах Сатина, в его оценке человека... Я хотел – и хочу – видеть всех людей героями труда и творчества, строителями новых, свободных форм жизни..." Но дальше Алексей Максимович добавляет: "Само собою разумеется, что проповедь социализма я не мог вложить в уста людей, разбитых жизнью, не способных к труду, готовых поддаться всякому утешению"... Понимаешь, куда я клоню? Или пока не очень? Хорошо, давай вместе подумаем, что говорят о молодом Сатине его поступки.
Гена. Ну... Он добрый!
Профессор. Так. Дальше.
Гена. Он благородный, только... Я не знаю, как сказать. Ну, слабый, что ли. Хотел, как лучше, а и хозяйке с дочерью не помог и себе навредил. Потому что не тем путем шел.
Профессор. Что ж, примерно так. Положим, другого пути для немедленной помощи бедным женщинам он и не мог найти, но главное дело в том, что он вообще не восставал на жестокость жизни, а как бы попробовал действовать по ее же бесчестным правилам. Да, он полон благородных чувств, он хочет совершать благородные поступки, но для этого у него нет не только возможностей, но и внутренних сил. Он, на свою беду, не способен бороться с жизнью. Он ее жертва...
Гена. Как Горький сказал, "разбитый жизнью"...
Профессор. Вот-вот. И поэтому, когда читатели спрашивали, почему, дескать, в пьесе "На дне" нет прямого сигнала к восстанию, этот вопрос был, конечно, очень и очень наивным. Если угодно, сигнал, призыв звучали в том, как Горький изображал людей, разбитых жизнью, с какой горечью, с каким гневом, но тот же Сатин, уж конечно, не мог бы стать одним из тех, кто готовил, а потом и поднял восстание. И вот, может быть, – я говорю очень осторожно: может быть – для того, чтобы это стало совсем ясно, Горький пишет свой сценарий.
Гена. А из пьесы это разве не было ясно?
Профессор. Было, но, как видишь, не всем. А Горький не хотел разночтений. Он хотел, чтобы его замысел был предельно ясен всем и каждому, даже тем, кто еще очень слабо ориентируется в литературном океане. Чтобы его герои предстали не только в один-единственный миг своей жизни, но в движении, чтобы было видно, куда они движутся, куда могут – и куда не могут – прийти. Ради этого Горький и заставил Сатина прожить еще одну, так сказать, первую жизнь, что, между прочим, не такая уж редкость, как может показаться. В истории литературы случалось, что иной герой ухитрялся прожить, наоборот, новую жизнь – вторую, третью, четвертую... Но об этом уж давай в следующий раз.
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ ПОМЕЩИКА НОЗДРЕВА
Вот он, этот самый раз. И начинается он, мягко говоря, странно. Не успел Гена выпалить свое: "Здрасте, Архип Архипыч!" – как к нему кидается Ноздрев.