Ноздрев. Ба, ба, ба! Какими судьбами?
Гена (ошарашенно). Это... вы мне?
Ноздрев. И он еще спрашивает! Да я, не поверишь, только что сказал вот ему: "Ну, говорю, брат Архип, смотри, говорю, ежели сию минуту к нам сюда не заявится... этот..." Как бишь тебя! Евстигней? Селифан? Акакий? Э, да все равно! Позволь, душа, я тебе влеплю один безе! Да, да, ты уж не противься, одну безешку позволь напечатлеть тебе в белоснежную щеку твою!
Гена. Отстаньте от меня! Не хочу я с вами целоваться! Архип Архипыч, что тут у вас происходит? Я думал, вы к новому путешествию готовитесь, а тут, оказывается...
Профессор. Успокойся, Геночка! Ты не ошибся. Я действительно окончательно обдумывал, даже обкатывал наш новый маршрут, и вот для репетиции, на пробу пригласил этого господина...
Гена. А! Значит, мы сегодня в "Мертвые души" отправимся?
Профессор. Почему ты так решил?
Гена. Как почему? Шутите? А зачем же тогда здесь Ноздрев-то?
Ноздрев(одобрительно). А ты, брат Архип, я вижу, в самом деле шутник! Хвалю! Ты мне сейчас точь-в-точь напомнил штаб-ротмистра Поцелуева, тот тоже, бывало... Вообрази: бордо называет просто бурдашкой. Каково? А? "Принеси-ка, брат, говорит, бурдашки...". Этакая бестия! (Хохочет.) А твой Евстигней...
Профессор(сбитый с толку). Какой Евстигней?
Ноздрев. Как это какой? Натурально, вот этот, который изволил пожаловать!.. Так вот, твой Евстигней ни дать ни взять поручик Кувшинников. Такой же мошенник, ей-богу!
Профессор. Нет, я вижу, так у нас дело не пойдет. Ноздрев не даст. Что ж, как было сказано, я его породил, то есть вызвал сюда, я и...
По-видимому, он нажал на какую-то хитрую кнопку – как бы то ни было, Ноздрев действительно испарился.
Так-то оно спокойнее.
Гена. И все-таки я вас не понимаю. Зачем же он тогда вам понадобился? Что ли, вы его характера не знаете? Тем более если даже и не собирались сегодня "Мертвыми душами" заниматься... Да, между прочим: а куда же мы отправимся? В какую-нибудь другую книгу Гоголя?
Профессор. Нет, не Гоголя. Салтыкова-Щедрина.
Гена. Тогда я вообще понимать отказываюсь. К Щедрину-то Ноздрев какое отношение имеет?
Профессор. Да имеет некоторое... Видишь ли, дружок, в 1881 году Михаил Евграфович начал публиковать в журнале "Отечественные записки" "Письма к тетеньке"...
Гена. Письма – и публиковать? А к какой тетеньке-то? К своей, что ли?
Профессор(раздосадованно). Да нет! Неужели не понятно! "Письма к тетеньке" – так называется знаменитое произведение Щедрина. Цикл его сатирических очерков. Просто написаны они были в форме писем – это вообще довольно часто встречается в литературе. Помнишь, например, "Бедных людей" Достоевского?.. Словом, это щедринское сочинение написано от лица некоего жителя Петербурга, который сообщает своей, так сказать, тетеньке...
Гена(придирчиво). Почему "так сказать"?
Профессор. А потому, что под тетенькой подразумевалась не какая-нибудь пожилая дама, а некто... вернее, нечто совсем иное. Как полагают исследователи – да это, в общем, даже несомненно, – тут прямо имелось в виду само тогдашнее российское образованное общество. Тот есть та его часть, которая была преисполнена предрассудков, этаких, если так можно выразиться, тетенькиных, мягкотелых иллюзий и готовности немедленно приспособиться к новой и очень жесткой политике самодержавия. Ведь это пора, когда только-только бомбой, брошенной народовольцами, убит царь Александр Второй и на трон вступил его сын Александр Третий, настроенный, как понимаешь, весьма нешуточно. Вот Щедрин и... Да что я тебе взялся лекцию читать! Туда! В ту эпоху и в язвительную прозу Салтыкова-Щедрина!..
И как всегда, без проволочки возникает голос щедринского Племянника. Впечатление таково, будто он сидит и скрипит пером, сочиняя взаправдашнее письмо своей взаправдашней провинциальной тетеньке, и в то же время можно уловить (даже нельзя не уловить), как он словно бы потешается и над тетенькой, и над собою самим, и над своим занятием.
Племянник. Милая тетенька! Помните ли вы, как мы с вами волновались? Это было так недавно. То расцветали надеждами, то увядали, то поднимали голову, как бы к чему-то прислушиваясь, то опускали ее долу, точно все, что нужно, услышали, то устремлялись вперед, то жались к сторонке... И бредили, бредили, бредили – без конца!
Ах! Весело тогда было. А ныне...
Вы спрашиваете, голубушка, хорошо ли мне живется? Хорошо-то хорошо, а все-таки не знаю, как сказать. Притеснений нет, свобода самая широкая, даже трепетов нет – помните, как в те памятные дни, когда, бывало, страшно одному в квартире остаться, – да вот поди ж ты! Удивительно как-то тоскливо. Атмосфера словно арестантским чем-то насыщена, света нет, голосов не слыхать, сплошные сумерки, в которых витают какие-то вялые существа. Все вдруг как-то переменились – и даже...
Представьте себе, тетенька, кого я на днях встретил! Нозд-рева!..
Гена. Кого?
Племянник (словно нарочно откликаясь на его удивленный вопрос). Именно Ноздрева, того, с которым мы когда-то у Гоголя познакомились! Не пугайтесь, однако ж: это далеко уж не тот будет Ноздрев, которого мы знавали в цветущую пору молодости, но солидный, хотя и прогоревший консерватор. Штука в том, что ему посчастливилось сделать какой-то удивительно удачный донос, а потом дальше да шире – и вдруг с ним совершился спасительный переворот! Теперь он говорит только трезвенные слова, и обе бакенбарды, которые – помните, тетенька? – из-за трактирных потасовок были у него одна короче другой, ныне одинаковой длины и одинаковой пушистости... Словом, встретились мы на Невском, и, признаюсь, первым моим движением было бежать. Однако вижу, что человек совсем-таки переродился – делать нечего, подошел...
Профессор. Знаешь, Гена, сдается мне, что и этот монолог уже на лекцию смахивает. Как говорится, не будем останавливаться на достигнутом, двинемся дальше, туда, где можно не только услышать, но и увидеть!..
И, поскольку со стороны Гены возражения, естественно, не последовало, они в самом деле видят того же Ноздрева.
Ноздрев. Ба, ба, ба! Какими судьбами?
Впрочем, что значит "того же"? Ведь нам уже сказали: с одной стороны, да, "именно того", а с другой – нет, "это далеко уж не тот будет Ноздрев". Словом, и тот и не тот. Даже свое знаменитое "ба, ба, ба" он хоть и по-прежнему произносит, но уже иначе, куда солиднее. Поэтому мы и будем именовать его Ноздревым Вторым, а того, гоголевского – Ноздревым Первым.
Племянник(несколько принужденно). Кого я вижу? Уж не Ноздрев ли собственной персоной?
Ноздрев Второй. Кому ж и быть, как не мне? Неужто так переменился?
Племянник. Признаюсь, не без того... Вот и бакенбарды ваши не те, что прежде...
Ноздрев Второй(благодушно). Эва что вспомнил! Бакенбарды! Нет, брат, теперь я уж не того... Хотя, впрочем, и старину бывает недурно-таки вспомнить, не так ли? Как мы, бывало, на ярмарке-то с ротмистром Поцелуевым да с поручиком Кувшинниковым кучивали, припоминаешь, старый греховодник? Или как с Чичиковым поросенка на постоялом дворе ели? Помнится, ты, шельмец, тогда возьми да и скажи покойнику Павлу Ивановичу...
Племянник. Я? Нет, я... То есть я помню, как вы с Чичиковым на постоялом встретились, но меня там в ту пору... (Желая замять неловкость.) А кстати спросить, почему покойнику? Неужели Павел Иванович...
Ноздрев Второй. А ты не слыхал? Да уж давненько. И один ли Чичиков? Плюшкин... Петух Петр Петрович... Генерал Бетрищев... Костанжогло... Полицеймейстер, тот, которого, помнишь ли, отцом и благодетелем города почитали...
Племянник. Как? И он?
Ноздрев Второй (с благочестивым вздохом). Что делать? Все там будем... Далее: председатель гражданской палаты... Дама приятная во всех отношениях... Дама просто приятная... (Всхлипывает – без особой, впрочем, искренности.) Всё, брат, примерло. Всё на кладбище свезено.
Племянник. Значит, вы один остались?
Ноздрев Второй. Нет, зачем? Вот, к примеру, Собакевич жив. И вообрази: он по смерти своей Феодулии Ивановны воспользовался ее имением да, не будь дурак, на Коробочке женился – с тем, чтобы и ее имением воспользоваться. Молодец, право, молодец; я, признаюсь, в прежние времена к нему несправедлив бывал... Да вот еще зять мой Мижуев живехонек – помнишь фетюка? В мировые судьи подался. А Петрушка чичиковский при нем письмоводителем состоит и с женою его, вообрази, в самых приятельских отношениях!
Племянник. Любопытно. Однако ж... Простите меня, но, быть может, вы по старой своей привычке несколько...
Ноздрев Второй(необидчиво и беззлобно). Да уж договаривай, не бойся! Прилгнул, что ли? Нет, брат, говорено же тебе: я уж не тот. Ей-богу, как вспомню себя тогдашнего, так – тьфу! – плюнуть хочется. А теперь – шалишь! Теперь я попусту более не мелю, чтобы на бобах не остаться. Вот Манилов, тот ни в какую не переменяется, все своими бреднями занят, и что ж вышло? Вообрази, живет со своей благоверной в Кобеляках, нищета страшенная, потому что сынишка их Фемистоклюс все имение промотал и теперь сам служит в трактире Лопашова. В швейцарах.
Племянник. Ну а вы-то сами как? Служите?
Ноздрев Второй. Разумеется, служу. Как нынче без этого?
Племянник. И где же?
Ноздрев Второй. Да уж, понятное дело, не в трактире. Ха-ха-ха!.. (Смеется со вкусом и веско заключает.) В Обществе частной инициативы спасения.
Племянник. Как, как?
Ноздрев Второй. Или, ежели точнее выразиться, в учрежденной при оном Обществе Комиссии для разбора обывательских содействий.
Гена. Честно говоря, Архип Архипыч, я тоже не разобрал. Какое такое общество? Какая комиссия?
Профессор. Ах, Геночка, не в названии же соль! Салтыков-Щедрин просто-напросто высмеивает здесь учреждения, возникавшие в ту пору и притворявшиеся ужасно деятельными и полезными, а в реальности, конечно, являвшиеся пародией настоящей деятельности. Ты, дружок, лучше вглядывайся в этого, нового Ноздрева, вслушивайся, как он говорит. С каким пафосом несет свою бюрократическую околесицу... Тем более что до нее-то дело наконец и дошло!
Ноздрев Второй. Да-с. Состою главным делопроизводителем этого отличнейшего учреждения, получаю прекраснейшее содержание, пользуюсь, вообрази, любовью подчиненных – у-у, они за мной, коли понадобится, хоть в огонь, хоть в воду – и, ежели пожелаю, могу жениться на купчихе с хорошим состоянием.
Племянник. Что ж, большому кораблю большое плаванье... И все же не откажите пояснить, в чем сущность вашего учреждения? Вашей комиссии?
Ноздрев Второй. Поясню, изволь. Комиссия наша – учреждение не частное, но и не казенное...
Племянник. Как так?
Ноздрев Второй. А вот так! С одной стороны, как будто частное, но с субсидией; с другой стороны, как будто казенное, но с тем, чтоб никому об этом не говорить. Для начатия действий у нас открыто только два отделения: одно под названием "Что Нужно?", а другое под названием "Что Ненужно?". В ближайшем будущем предполагается, впрочем, открыть еще третье отделение, под названием "И Да и Нет, или Ненужное не нужнее ли Нужного?". Однако поелику...
Ноздрев продолжает развертывать перед Племянником картину деятельности своего странного учреждения, но мы его уже плохо слышим, – вероятно, причиной уличный шум. Не забудем: мы сейчас на людном Невском проспекте... Вернее, не совсем так: мы – в сатирической прозе Салтыкова-Щедрина, а уж ее персонажи сошлись на Невском. Ведь Москва в "Горе от ума" – не просто Москва, а Москва Грибоедова; Петербург у Гоголя, Достоевского или Щедрина – тоже их Петербург.
Впрочем, как бы то ни было, сейчас-то важно одно: среди шума улицы профессор и Гена могут говорить о своем, не мешая Ноздреву. И он не мешает им.
Гена. "Не нужнее ли Ну...". (Поперхнулся.) Ну и ну! Это же абракадабра какая-то!
Профессор. Совершенно верно. Что и хотел доказать Щедрин.
Гена. Да... Это вы правильно про бюрократическую околесицу сказали. Нет, это ж надо! Вы только подумайте: Ноздрев, этот гуляка, врун – и вдруг таким бюрократом заделался!
Профессор. Во-первых, не вдруг, а во-вторых, бывает и такое. Подчинился моде нового времени.
Гена. И все-таки странно. Небось если бы этот Ноздрев себя тогдашнего встретил, он бы ему... то есть себе самому даже руку не подал. Слыхали, как он сказал? Как, говорит, вспомню себя прежнего, аж плюнуть хочется!
Профессор. Слыхал, слыхал... Постой! Как ты выразился? Если бы встретил себя?.. А что! Пусть плюнет!
И, как нетрудно догадаться...
Ноздрев Первый. Ба, ба, ба! Сколько лет! Сколько зим? Куда? Откуда? А я – с ярмарки! Поздравьте: продулся в пух! Верите ли, что никогда в жизни так не продувался! А ведь будь только двадцать рублей в кармане, именно не больше как двадцать, я отыграл бы все, то есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник!.. Эх, брат, ну что бы тебе стоило приехать?
Племянник (с изумлением). Мне?
Ноздрев Первый. Вестимо, тебе! Уж я знаю, первее тебя картежника нет: ты и в гальбик, и в банчишку, и во все что хочешь...
Племянник. Я?!
Ноздрев Первый. Ишь, притворяется, шельма! Ну, дай обнять себя! Приди на грудь мою!..
Смачный поцелуй и звуки, свидетельствующие о том, как барахтается Племянник, норовя вырваться из дюжих ноздревских объятий.
А уж тебя-то, брат, как я рад видеть! Что ни говори, родная кровь! Одного корню! Одного помету! Что ж ты сторонишься? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа, смерть люблю тебя! Да что ж ты? Аль не признал?
Ноздрев Второй(сухо и даже с отвращением). Именно что признал. И как раз оттого не желаю с вами лобызаться. Уберите подалее ваши мокрые губы и извольте взглянуть на себя. Как вы одеты? Что на вас за архалук? А бакенбарды? Они в таком виде, будто вас только что оттаскали за шулерскую игру! Да, к несчастью, мы в некотором родстве. Я знаю вас, но не желаю знать!
Ноздрев Первый. Что? Что-о-о? Да коли так, ты скотина, ей-богу, скотина! Экий скалдырник! Подлец! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил! Ну, погоди, ракалия! Вот тебе на первый, случай – тьфу!.. (Звучный плевок.) Что, получил прямо в рожу? А на второй случай... Эй! Где мои люди? Порфирий! Павлушка! Бейте его!..
Ноздрев Второй. Полиция! Квартальный! Взять этого негодяя!
Племянник. Господа! Господа! Что вы делаете? Вспомните, что вы не чужие друг другу!.. Господин Ноздрев, вот, если угодно, мой платок, оботрите лицо!.. А вам, господин Ноздрев, должно быть стыдно, ибо...
Шум потасовки перекрывает его слова, и вновь Архип Архипович и Гена получают возможность разговаривать, не заглушаемые Ноздревым и Племянником.
Гена (смеется). Точно! Что я говорил? Так и есть – плюнул!.. Правда, не тот в этого, а этот в того, но все равно... (Вдруг, обрывая себя, уже совсем другим тоном.) А знаете, Архип Архипыч, все-таки Салтыков-Щедрин зря, по-моему, в своих "Письмах к тетеньке" Ноздрева вывел!
Профессор. Вот как?! Ничего не скажешь, неожиданная реакция на эту бурную сцену.
Гена. Почему неожиданная? Нормальная. Я ведь что хочу сказать? Что если уж Гоголь придумал своего Ноздрева, такого, какой он есть, то его уж ни повторять не надо, ни так делать, как Щедрин сделал. Смотрите: фамилию ту же оставил, а человек-то совсем другой получился!
Профессор. Вот ты о чем... Ну, прежде всего должен по справедливости сказать, что подобное – вовсе не личная выдумка Щедрина. Так бывало и до него и после него. То есть очень часто литературный герой, созданный одним писателем, – разумеется, знаменитый герой – перекочевывал с той или иной целью в произведение другого.
Гена. Что значит: с той или иной?
Профессор. То и значит, что с самыми разными целями. Допустим, вот что случилось с Дон Кихотом. Стоило Сервантесу выпустить в свет первую часть романа о благородном рыцаре Печального Образа, как некий человек, укрывшийся под длинным псевдонимом Алонсо Фернандес де Авельянеда, напечатал вторую, поддельную, часть, притом для того, чтобы его фальшивый Дон Кихот сразился с настоящим, сервантесовским. Потому что роман этого самого Алонсо ставил своей целью осмеять книгу Сервантеса и его героя.
Гена. Так это же совсем особый случай!
Профессор. Все случаи особые, потому что цели разные. Вот, если угодно, пример прямо-таки противоположный... Какого бы героя выбрать, чтоб ты его хорошо знал? Ага! Известно ли тебе, что в годы нашей Великой Отечественной войны в советской литературе вновь возродился бравый солдат Швейк?.. Да, да! Только на сей раз с его помощью зло осмеивалась армия уже не императорской Австрии, а гитлеровской Германии, и, право же, ни Ярославу Гашеку, ни его герою не пришлось бы жаловаться на то, что Швейк получил вторую жизнь. Понимаешь? Он и без того бессмертное литературное создание, а тут еще такое везение: другая жизнь, отличная от первой, В иных обстоятельствах. В иное время. Точь-в-точь как у Ноздрева из "Писем к тетеньке"... (Повышает голос.) Так что на месте этого буйного господина я бы отнюдь не скандалил, а только радовался и благодарил!
Ноздрев Первый. Радовался? Чему это?
Профессор. Второй жизни, разумеется. Помните, как вы показывали Чичикову свои владения? Дескать, вот граница! Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое. И даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое!