Девушка перестала петь, лишь когда они вышли на людную Почтовую площадь. Перейдя ее, они стали подниматься вверх по безлюдному Владимирскому спуску.
- А хочешь, я и тебя научу танцевать?
- Научи.
- Вот только где? - задумалась Иришка.
Саша пожал плечами.
Иришка приумолкла и задумалась так, словно это был очень серьезный вопрос.
- Придумала! - наконец радостно сказала она. - Вот когда станет совсем сухо, мы пойдем в парк и найдем площадку, чтобы нас никто не видел, и начнем, хорошо?
- Хорошо, - согласился Саша.
- Вот только патефона нет, - вздохнула Иришка. - Продали во время оккупации. И пластинки тоже…
В кинотеатре людей было мало, вероятно, многие уже успели посмотреть этот фильм. И наверное, оттого, что зал пустовал и давно не топилось в нем, здесь было холодно и сыро.
Потух свет, вспыхнул экран, загрохотали взрывы снарядов, замелькали солдаты, тяжело урча, ползли танки - шел киножурнал, снятый на фронте. Когда Саша смотрел фильмы о войне, он всегда думал о том, что поздно родился, опоздал на каких-то три-четыре года. Если бы он родился раньше, вот точно так же шел бы в бой вместе со всеми. Завидовал он солдатам и сейчас, глядя на экран. Иришка же зорко и напряженно всматривалась в лица солдат. А когда из окопов поднялись люди в бескозырках, даже подалась вперед - ей все время казалось, что среди них она увидит отца.
Потом начался фильм - веселый и какой-то очень светлый.
Иришка и Саша сидели, поглощенные событиями, происходившими на экране, волнуясь за судьбу героев.
И лишь когда в зале вспыхнул неяркий свет, Иришка облегченно вздохнула.
Молча вышли на улицу. Миновали разрушенные здания.
- Мне пора! - нарушила молчание Иришка.
- Я пройдусь с тобой немножко, - несмело попросил Саша.
- Нет, не надо.
Девушка хотела попрощаться, но ей показалось, что Саша чего-то обиделся, поэтому, улыбнувшись, мягко произнесла:
- У меня еще есть немножко времени. Давай лучше я тебя провожу. А туда, к нам, не надо идти. У вас тут лучше. Красивый район. Вот только почти все разрушено. Я здесь бывала до войны…
Они подошли к Сашиному огромному серому дому, остановились у ворот.
- Здесь я живу, - сказал Саша, - во дворе, первый подъезд налево.
- До свидания, - сказала Иришка.
- Ты еще придешь?
- Приду, как только выберу свободное время, так и приду.
- Саша! - донесся до них негромкий женский голос.
Они даже вздрогнули, услышав его. Обернувшись, Саша увидел бабушку. Она шла к ним. Приблизившись, поздоровалась с Иришкой, пристально посмотрела на нее.
- А я уж беспокоюсь. Думаю, работу закончил давно, а все тебя нет да нет, - упрекнула бабушка.
- Мы в кино были, - смущенно ответил Саша. - Вот, познакомься, это Иришка.
- Очень приятно, - кивнула бабушка, хотя ни Саша, ни Иришка так и не поняли, действительно бабушке приятно или нет. - Очень приятно, - повторила она. Еще раз оглядела Иришку и спросила почти строго:
- А тебя, девочка, мама не заругает, что ты дотемна прогуливаешься?
- У меня нет мамы, - тихо проронила девушка и вздохнула.
- Ну, извини меня, детка, - произнесла бабушка.
- А отец на фронте без вести пропал, - вставил Саша.
- Без вести - это еще, девочка, не страшно, это еще может вернуться, - уже мягко и сочувственно сказала бабушка. - А ты как же, с кем живешь?
- С хозяйкой. Отец квартиру перед войной снял. А потом ушел на фронт. Вот так и осталась…
- А хозяйка-то как, не вредная? Кто она?
- Нет, не вредная…
- Ну, так что же это мы стоим? Оно хоть и весна, а ветер холодный. Пойдемте в дом, - заторопилась вдруг бабушка.
- Нет, нет, - решительно замотала головой Иришка. - Мне домой пора.
- Сегодня на карточки вместо сахару конфеты дали, чайку попьем. Мне сладкого есть нельзя, так вы уж вдоволь полакомитесь, - не уступала бабушка.
- Пойдем, Иришка, - обрадованный бабушкиным предложением, попросил Саша.
Бабушка взяла девушку под руку и повела к подъезду. Саша последовал за ними. Ему было радостно, что бабушка так хорошо отнеслась к Иришке.
- Согрей нам чай, Саша, - сказала бабушка, - а ты и телогрейку, и боты снимай, - обратилась она к Иришке, когда они вошли в дом. - Дам тебе валенки, согреешь ноги, промокли они у тебя.
Иришка и бабушка ушли в комнату, а Саша на кухне принялся разжигать примус. Пока нагревалась головка, он слышал их голоса, а потом шум примуса заглушил все. Поставив чайник, Саша хотел было тоже войти в комнату, послушать, о чем рассказывала Иришка, и уже приблизился было к двери, но вдруг передумал. Иришка застесняется и не станет рассказывать при нем то, что могла поведать одной бабушке.
Он нерешительно потоптался у двери. О чем говорила Иришка, не было слышно, но говорила она спокойным голосом, и это порадовало его.
Когда чайник закипел, Саша постучался в дверь. Первой из комнаты показалась бабушка, за ней робко, стесняясь, шла Иришка. Она была в байковом бабушкином халате, наброшенном на плечи, и кургузых подшитых валенках. Халатик ей был короткий, и из-под него белели острые худые коленки. Глядела девушка на Сашу почему-то виновато и грустно.
- Чайник закипел, - сказал Саша.
- Спасибо, Саша, - сказала бабушка.
Она достала из шкафчика три стакана, блюдечко с конфетами, поставила все на стол, пригласила:
- Ну, что же вы, садитесь.
Когда уселись пить чай, бабушка, как-то очень серьезно поглядев на внука, сказала:
- Ты не подумай, что мне Иришка на что-то жаловалась или что-то такое особое поведала, о чем не могла сказать тебе… Нет. Но я все же поняла, что живется ей трудно.
- Бабушка! - с укором пыталась ее перебить Иришка. Но та строго отмахнулась и продолжала:
- Ничего я не скажу ему такого, чего нельзя говорить. Да и нет у тебя ничего такого. Жизнь есть жизнь, а во время войны она у всех тяжелая. И в сто раз тяжелее у тех, кто остался один… Так вот… Живется Иришке плохо, как говорится, и холодно, и голодно. Ее хозяйка, видать, человек не плохой, но уже старая и больная, и зарабатывать на двоих ей не под силу. Вот Иришка и хочет устроиться на работу. И тебе, коль ты ее друг, следовало бы помочь ей.
- Я с большим удовольствием, - растерянно сказал Саша.
- Пусть же все не ограничится словами. Вот и расспроси у своих капитанов, может, и девушки на пароходе или где-нибудь там у вас нужны.
Саше было досадно на себя: как он раньше не догадался сам об этом.
Но ведь Иришка ничего ему не говорила, не просила помочь ей устроиться. Да он будет счастливейшим человеком, если Иришку возьмут хоть кем-нибудь на пароход!
- Я обязательно, обязательно поговорю! - с готовностью заявил Саша.
Нам нужны проводницы
Проснувшись, Саша быстро взглянул на старые, похожие на иконный лик ходики и, поняв, что опаздывает, стал торопливо одеваться.
Бежал, скользя по глинистой круче, присев, съезжал, как на салазках, упал, поцарапав лицо и руки о колючие кусты дерезы, во весь дух мчался по набережной. Уже у речного вокзала ухватился за прыгающий, вырывающийся из рук борт грузовика, ехавшего в сторону порта. Грузовик на выбоине тряхнуло так, что у Саши даже екнуло внутри.
И все же он немного опоздал, все уже были на местах.
Василь спросил:
- Что это ты так?
- Да просто… - невнятно молвил Саша.
- Любин и Чубарь, наверное, не заметили, что тебя еще нет, - успокоил Василь. - Им не до тебя, комиссия у нас. - Василь оглядел товарища и рассмеялся: - Что это ты весь такой поцарапанный, с кручи кто тебя спустил, что ли?
- С кручи бежал да поскользнулся.
С верхней палубы по трапу спускались капитан Келих, Любин, Чубарь, трое незнакомых в форме речников и широкоплечий высокий военный в новом зеленом плаще.
Когда он подошел ближе, Саша и Василь разглядели погоны - полковник.
- Ну что ж, - сказал один из речников, по всей видимости, кто-то из начальства, - если подходить по-настоящему, то судно еще не отвечает ни техническим, ни санитарным требованиям. Так и отметим в акте. Но вы сделали все возможное, чтобы подготовить его к навигации. Быстро вы управились…
- Время военное, - сказал полковник, - судно нас устраивает. Даем вам еще день. Переоборудуйте салон под операционную, в каюты подвесьте, по возможности, еще койки, команде придется потесниться. Ну, желаю вам, как говорится, счастливого плаванья.
Полковник пожал всем руку и двинулся к трапу, у которого стоял небольшой катерок. Члены комиссии последовали за ним.
- Мы что, на фронт пойдем? - с радостной надеждой спросил Саша у Василя.
- Почти, - доверительно прошептал Василь, - от самой линии фронта раненых будем возить.
- Это дело, - удовлетворенно кивнул Саша и на какое-то время даже забыл о том, что опоздал, а когда вспомнил, подумал: "А может быть, никто и не заметил, все обойдется?"
Любин, проводив членов комиссии, шел к ребятам улыбаясь. Подойдя, сказал облегченно:
- Пронесло, полковник помог. Да и где сейчас достанешь столько сурика и белил? А запчастей для машины днем с огнем не сыщешь. Что достали, то и поставили. А ты почему опоздал? - перестав улыбаться, совершенно неожиданно спросил Любин, оглядывая исцарапанное лицо Саши. - Время военное, на заводах под суд отдают за опоздание…
Саша покраснел.
- Он не опоздал, товарищ первый помощник, - заступился Василь, - он…
И тут же осекся, встретив строгий, колючий взгляд Любина. Василь помялся и спустился в машинное отделение, поняв, что Саше будет вдвойне неприятно, когда его станут отчитывать при нем.
- А с лицом что? - спросил Любин.
- Бежал, поскользнулся на круче, там кусты…
- Проспал?
- Проспал, больше не буду, - тихо проговорил Саша.
- Ну смотри, верю, - мягко сказал Любин, - иди умойся.
Поняв, что Любин уже перестал сердиться, Саша нерешительно спросил:
- Иван Елисеевич, в тот день, когда я пришел в Управление, вы говорили мне, чтобы я приглашал ребят на работу. А девчат можно?
Вопрос не удивил Любина, хотя и вызвал на его лице едва заметную улыбку. Саша понял ее, как отказ, и поэтому тут же, не дав Любину ответить, торопливо продолжал:
- Не обязательно на пароход, куда угодно, на любую работу. У нее ни отца, ни матери…
- Какая она из себя? - спросил Любин.
- Красивая, - неожиданно выпалил Саша.
- Вот оно что, - несколько удивленно произнес Любин, - понятно… Но я не об этом спрашиваю. Сколько ей лет, с виду хотя бы, и сможет она матрац поднять да каюты драить?
- Конечно, - поспешил заверить Саша, уже чувствуя, что Любин может помочь. - Ей лет шестнадцать, она моего роста, сильная, очень сильная, крепкая, отец у нее был механиком на мониторе.
- Стрельченко, что ли? - спросил Любин.
- Да, а вы откуда знаете?
- Догадался, ты ведь меня спрашивал об ее отце.
Саша молча кивнул, в горле запершило от волнения.
- Что же, я скажу в отделе кадров, - пообещал первый помощник капитана. - Пусть завтра зайдет. Нам нужны проводницы.
Подошел Василь. Он увидел, что Саша и Любин уже мирно беседуют, что опасность для друга миновала, остановился рядом, ревниво прислушиваясь, о чем это так таинственно говорят кочегар и первый помощник капитана.
А Любин уже обоим сказал:
- Да и не только проводницы. Двух кочегаров еще не хватает. Может, найдутся у вас ребята? Можно и женщин кочегарами. Лишь бы работали. Время такое, люди - дефицит.
- Зачем же женщин? - почти с обидой произнес Василь. - Еще баб тут не хватало. Какие из них матросы? Да я вам, товарищ первый помощник, целую улицу ребят приведу. Бесплатно, за милую душу вкалывать будут.
- Целую улицу нам не надо, а вот двоих - необходимо.
- Есть такие! - воскликнул Василь. - Федя и Петька. Близнецы. Они как узнали, что я служу на флоте, от зависти чуть не лопнули. Да я хоть сейчас их приволоку.
А Саше не верилось, что так просто все обошлось. О том, что Иришка будет плавать вместе с ним, он и не мечтал. "А может, еще по какой-то причине ее не примут?" - подумал тревожно. Но такие мысли он старался прогнать.
Кочегары дают пароходу жизнь…
Все были на своих рабочих местах. Капитан и Любин - на мостике. Рулевой дядя Володя сутулился в рубке у штурвала. Рядом с рубкой стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу на месте, боцман Божко. Механик Чубарь, Саша и Василь спустились в машинное отделение. И хотя топки на днях затапливали, котел опробовали и уже все с волнением следили за первым дымком над трубой парохода, сейчас снова всех охватило волнение - пароход шел в первый пробный рейс. И его жизнь зависела от машиниста и кочегаров. Там, наверху, все ждали, пока эти трое разведут пары. Тогда на капитанском мостике раздастся команда и судно из тихой застоявшейся воды затона выйдет на тугое быстрое течение днепровского стрежня.
Хотя Саша еще и не плавал, но здесь, в тесном машинном отделении, ему было все до мелочей известно и привычно. В топке уже лежат заготовленные дрова и уголь. Леонид Маркелович, облив ветошь керосином, сунул ее под дрова, чиркнул спичкой. Черно-красное пламя вмиг охватило пирамидку сухих дров, заметалось из стороны в сторону, потом запылало ярко, весело.
- Уголь, - спокойно говорит Чубарь. И Саше кажется, что голос его слишком спокойный, слишком обыденный, что надо бы как-то торжественнее.
Василь и Саша совковыми лопатами загребли уголь, слегка раструшивая, подбросили в топку. В ней задымило сильнее, чернота угля стала наливаться огненной краской. Ребята подбрасывали еще и еще. Заклокотало в котле, задрожала стрелка на манометре, показывая давление пара.
- Открыть форсунки! - уже командно прозвучал голос Чубаря.
Саша и Василь бросились к форсункам.
- Э-э-э, только мешаете друг другу, - добродушно говорит механик, поправляя черную повязку на глазу. Он понимает ребят, их ретивость, старательность. Может, поэтому и говорит: - Делать вам двоим тут нечего, это только поначалу, куда вас денешь. Потом будете стоять на вахте по четыре часа, труднее придется… Уголь, уголь из бункера поближе к топке подгребайте, - уже ворчит он, - чтобы уголь у вас всегда был наготове, а носить оттуда - вмиг умаетесь, когда будете на вахте по одному.
Чубарь снова смотрит своим единственным глазом на манометр, и в это время через переговорную трубу доносится сверху голос капитана, от которого мальчишкам сразу стало радостно, а по телу прошел холодок волнения, хотя капитан произнес самые обычные слова:
- Тихий ход!
Хр-у-увс, хру-у-вс! - прозвучал неуверенный и словно осипший от волнения пароходный гудок. В затоне он отдался близким вялым эхом.
Чубарь включил машину, пароход вздрогнул, завибрировал железный пол машинного отделения, и от этой вибрации даже ступни ног слегка зачесались. Было слышно, как за бортом шумно и ритмично заплескались плицы колес, и Саша увидел в иллюминатор медленно поплывший назад захламленный берег затона, о который мелко и торопливо разбивались волночки.
- Ну, с богом! - облегченно вздохнул Леонид Маркелович и несколько раз взволнованно поправил на глазу повязку, продолжая смотреть на манометр.
Саша и Василь заулыбались, глядя то на Чубаря, то в иллюминатор.
Пароход, подрагивая, неторопливо разворачивался. Гулко ухала машина, от топки полыхало угольным жаром.
- Средний вперед! - вновь послышался над ними голос капитана.
- Пошли, - хрипловато сказал Василь. Поспешно скрутил цигарку, с силой чиркнул своим кресалом, прикуривая от фитиля, и жадно, по-стариковски затянувшись, уставился в иллюминатор. Оттопыренные уши Василя стали розовыми, на лице четче обозначились веснушки.
Пароход вышел из ковша речного порта на фарватер, миновал каменные сваи взорванного моста, зализанные водой до черноты, и натужно, будто куда-то торопясь, двинулся против течения.
Хру-у-вс, хру-у-вс! - уже увереннее и, казалось, с каким-то вызовом вновь прокричал пароход.
- Давай, ребята, еще жарку! - скомандовал механик.
Торопливо зашмыгали лопаты, полетел в топку уголь.
Чубарь вдруг рассмеялся.
- Хватит, хватит, а то перестараетесь и еще погасите!
Ребята опустили лопаты, а Леонид Маркелович сказал вдохновенно и взволнованно:
- Помните, что, хотя у кочегаров работенка и самая черная, кочегары дают пароходу жизнь. И движение его, и голос - все от пара! Он - дух судна. А пар зависит от вас.
Леонид Маркелович, прихрамывая, перешел от машины к иллюминатору, посмотрел в него, с тем же волнением произнес:
- Поплыли берега, поплыли родные!
Потом, обернувшись к ребятам, сказал уже тихо и обыденно:
- С угольком у нас будет плохо, дровами кочегарить придется… Так что, ребята, на данном этапе для нас с нами не только лопата подружкой будет, а пила и топор в ход пойдут…
В иллюминаторах показались дымчатые от наметившейся зелени деревьев Кирилловские холмы, сады Приорки, засинел сосновый лес Пущи-Водицы. А пароход все шел и шел в этот всего лишь пробный рейс, изредка вспугивая своим сиплым гудком притаившуюся на пустынных берегах тишину.
В машинном отделении становилось жарко. Саша и Василь сняли рубашки.
Тельняшки на спинах ребят потемнели от пота, а взмокревшие лбы и лица уже притрусила первая угольная пыль, отчего ребята стали вдруг выглядеть намного старше.
Салаги
Иришка очень волновалась. Поспешно заполняя анкету, она иногда тревожно поглядывала на невозмутимо спокойного инспектора отдела кадров. Девушке все время казалось, что тот передумает и направит ее не на пароход, а в какое-нибудь другое место, ведь рабочие везде были нужны.
Когда она кончила писать, инспектор, поглаживая свою огромную лысину, очень долго, как показалось Иришке, читал ее короткую, на треть тетрадного листа, автобиографию, затем пристально, будто что-то обдумывал и с трудом решил, посмотрел на Иришку и наконец сказал:
- Ну, все. Иди.
Иришка поднялась, постояла в нерешительности и, сдерживая волнение, спросила:
- А куда идти?
- Как "куда"? - удивился тот. - Пойдешь на "Осипенко".
Это было сказано деловито и очень обыденно. Но для Иришки слова инспектора прозвучали как музыка.
И Саша в этот день волновался не меньше. Если бы можно было хоть на короткое время остановить пароход, Саша побежал бы встречать Иришку, ему все казалось, что ее долго нет, и тоже не раз уже думалось: "А вдруг не примут, пошлют на "Крупскую" или еще куда-нибудь?" Но оставлять пароход нельзя было - дисциплина.
Ожидая, Саша не мог не спросить у появившегося на палубе Любина, точно ли Стрельченко направят на "Осипенко". И когда Любин, усмехнувшись, еще раз заверил, что именно сюда ее направят, что он говорил об этом с самим начальником отдела кадров, паренек немного успокоился. Правда, он все еще прохаживался по палубе, посматривал на берег. Время тянулось неимоверно медленно.
Саше очень хотелось, чтобы в тот момент, когда Иришка подойдет к трапу, никого вблизи не было. Он протянет ей руку, поможет взойти на пароход.