Возвратились они домой, вывалили жерделы в большой таз, бабушка включила керогаз: "Вкусное варенье будет", а Славка лег на кушетку под вишней, и побежали, побежали перед глазами тысячи жерделок.
* * *
Спал Славка крепко и спокойно. Большой веер из вишневых ветвей отгонял от него июльскую жару, кот Персик (чисто-оранжевой масти ленивое созданье) подмурлыкивал рядом. Шарик дремал в будке, даже куры угомонились в курятнике - никто ему не мешал.
И вдруг почувствовал Славка в своем сне что-то очень необычное - не страшное, злое, колдунье, не сказочное, доброе, веселое, а какое-то вкусно-вкусное, не понятно откуда появившееся. Он заворочался на кушетке, слуга-ветер над ним усердно заработал вишневым опахалом, а мухи зажужжали: спи, отдыхай!
Но не мог спать Славка! Опутывала его, пропитывала насквозь странная вкусность! Разбудила она его, открыл он глаза, посмотрел на вишню, затем на бабушку, колдовавшую над большим грибом, да не гриб то был, а керогаз с тазом. А над тазом парок клубился, и шапкой-невидимкой висела волшебная вкусность.
- Как раз ко времени, - улыбнулась бабушка, - смотри, какая пенка!
Она показала ему деревянную ложку, но он в ней ничего не увидел, пришлось подняться, подойти к грибу-керогазу, и тут Славка, полусонный, обомлел: варенье!
Жерделовое варенье - лучшее в мире! Кто не видел его - янтарное, пахучее, тот никакого варенья не видел. Кто не ел жерделового варенья с легкой кислиночкой, с такой же легкой горчиночкой - но сладкое, липучее, как мед, как мед же полезное, тот ничего не ел. А кто не пробовал пенки жерделового варенья… нет, пенки, конечно, всем достаться не могут. Потому что мало их. Пенки только для тех, кто протопал по утру километра четыре до посадок, нарвал там собственными руками ведро жердел, принес их бабушке.
- Садись, - сказала бабушка. - Помидоры порезать?
- Нет, - молвил Славка, - пенку хочу.
- Оно и верно! Держи хлеб и вот тебе блюдце.
Бабушка поставила перед ним блюдце с рыхлой, солнечно-желтой пенкой, из которой сочилась яркая, смолянистая, янтарная жидкость, и сложила на груди корявые, старые руки: как-то оценит ее работу внук?
А Славка отломил от белого хлеба кусок мякоти, макнул его в рыхлость пенки, она обхватила хлеб душистой ваткой, и он его в рот - ам!
- Ух! - вырвалось у Славки. - Ну и вкуснота, никогда такой кисленькой сладости не ел!
- То-то! - улыбнулась бабушка, и мир весь солнечный улыбнулся: ешь, Славка, на здоровье пенки жерделового варенья и радуйся!
Рекс и Шарик
У тети Веры был веселый, бело кирпичный с голубыми ставнями дом, пятнистая лайка Шарик с хвостом бубликом и погреб под летней кухней. У тети Зины дом был строгий - из красного кирпича, с зелеными ставнями, грозная овчарка Рекс и ветвистое крепкое абрикосовое дерево за будкой.
Началась эта история с Шарика. Тот узнал Славку с первой же минуты, радостно заюлил, заурчал - как самая настоящая добрая лайка. Он гладил Шарика по спине, заглядывал в его верные глаза, пес вилял хвостом - верный друг. Серый же Рекс встретил его спокойно: ну, подумаешь, гость приехал. Славка бросал ему несколько дней кости, хлеб, чтобы он, наконец, признал его, но отношения с ним не складывались, хотя поддерживать их приходилось постоянно: за будкой Рекса стоял туалет, пройти туда можно было по узкой тропке между зоной Рекса (вытоптанным на земле кругом) и курятником.
Ходил Славка по этой узенькой тропинке, поневоле со страхом посматривая на сильную овчарку, которая могла запросто порвать цепь и броситься на любого, кто ей не понравится. Обычно Рекс прятался от зноя в будке, но его зоркие глаза следили за каждым шагом гостя, а из мощной груди доносилось злое порыкивание. Никакие человеческие отношения с Рексом не налаживались.
То ли дело Шарик, верткий дружок! Как он радовался, когда Славка утром, напомидорившись (любил он помидоры с огорода, жирно политые пахучим маслом и густо посыпанные зеленым луком!), играл с ним перед уходом на море! Каким приятным дружеским лаем встречал вечерами Славку, просоленного Азовским морем, пропаренного солнцем. Вот собака, так собака.
Но однажды, запивая помидорную вкусность абрикосовым компотом, Славка услышал крик:
- Айда на море! - звали его Колька с Генкой.
- Иду! - он допил компот, на всех парусах бросился к калитке и вдруг:
- Р-гав!
Раздался пронзительный собачий лай, и злой упругий зубастый комок врезался в ногу. Славка от неожиданности и страха остановился, как столб.
- Р-гав! - пес схватился зубами за брюки.
А Славка сердца своего не чувствует, так испугало, ошеломило его предательское нападение Шарика. А тот рычит, гавкает, бесится, сожрал бы Славкину ногу вместе с брючиной.
- А ну пошел прочь, окаянный! На тебе, на! - тетушка Вера спасла Славку от разъяренной лайки. - В будку, сказала!
Она держала в руках ремень, собака спряталась в будке. А славка как стоял - так и стоит. Ноги трясутся, сердце прыгает.
- Как же ты так, Слава?! - тетя Вера обняла его, дрожащего. - Укусил? Нет? Покажи ногу. Нет. А брюки зашьем, не горюй. Пошел в будку, - крикнула она и обняла племянника за плечи, приласкала.
Он уткнулся ей в грудь, теплую, как у мамы, и дрожь стала быстро гаснуть, таять.
- Я же ему кость только что кинула, ты же видел!
- Какую кость?
- Обыкновенную. В будку. Сейчас отстебаю тебя за милую душу! Сидеть! Пойдем в хату. Компотику выпьешь, легче станет.
Холодный абрикосовый компот быстро снял дрожь, но горечь на душе осталась.
- Тю! Ты опупел, Славка! - удивились деревенские друзья, когда он, барахтаясь в барашках теплого моря, рассказал им о злом Шарике. - Да он за кость на мать родную бросится. Собака ведь!
Долго-долго отношения с Шариком не налаживались - они смотрели друг на друга с недоверием несколько дней. До случая с Рексом.
Пришел дядя Ваня, муж тети Зины, с работы после получки в хорошем настроении, веселый. Дал по такому случаю пять рублей дочери, три рубля Славке и зашутковал:
- Эх, Славка, какой ты едок! Борща миску съесть не можешь. Вот, помню, я в твои годы…
А в Славкины годы он уже работал то там, то сям. И, чтобы ему больше платили, есть нужно было ого-ого сколько - так издавна оценивали на Руси работника.
- Помню, борща миску слопаешь, да еще миску помидоров с огурцами, а потом крынку молока. А в той крынке - таких кружки три.
- Ну и что? - дернуло Славку за язык. - И я могу тарелку борща съесть и три кружки молока выпить, подумаешь.
- Кишка тонка, - не поверил дядя Ваня.
- А вот и не тонка. Сказал съем, значит, съем, - Славку уж совсем разозлило это недоверие к своему желудку.
- Зина, налей-ка этому доброму молодцу тарелку борща. Посмотрим, на что он способен.
- Я еще и больше могу, подумаешь, - буркнул Славка, хотя страшок пробежал по его кишкам: тарелки у них были здоровенные, а кружки - чуть не с пол-литра.
- Наливай, Зина! - загорелся бывший батрачонок, но тут и Славка вошел в азарт: "Неужели я не съем эту тарелку борща?!"
Соревнования начались. Сестра Люда и бабушка были вроде как зрители, тетя Зина - судьей, хотя симпатии ее были на Славкиной стороне: борща она налила не до синей каемочки. Славка мысленно поблагодарил тетушку и стал спокойно хлебать борщ по-азовски. А что это за вкуснятина такая, знают только те, кто ел его. Но подвел Славку не борщ, а скорее всего - хлеб. Дядя Ваня каждый вечер приносил из пекарни три буханки горячего белого южного хлеба, и Славка позабыл, что такого хлеба можно съесть очень много.
Четыре кусмана хлеба и тарелку борща, как ни в чем не бывало, съел он, возгордился явным успехом в первом раунде, а дядя Ваня погрустнел, но не сдался:
- Молоко наливай.
Тетя Зина налила молоко в кружку не до синей линии (у них на всей посуде были синие линии по краю), Славка проглотил его уверенно и, жадно посматривая на хлеб, сказал:
- Наливайте еще!
Если бы он ел борщ без хлеба, может быть, и выиграл бы. Но куски-то они режут - во! Раз-два и полбуханки. Ну и что, что теплый, тает во рту - кишки-то он все равно занимает. Вот этого и не учел Славка.
Глотнул он из третьей кружки пару раз и вдруг почувствовал, что весь его хлеб, борщ и молоко назад возвращаются.
- Ой! Не могу! - крикнул он и так страшно вылупил глаза, что все, кто был рядом (даже Белок - тети Зинина кошка и корова ее Буренка, подсматривающая за ними из сарая, только что подоенная) крикнули в один голос:
- В туалет, Слава! Мяу! Мяу! Молодец!
И он кинулся в туалет. А там узкая тропка, и злой Рекс - глаза таращит и р-рычит, как дикий зверь: "Не пропущу!"
Славка, шатаясь туда-сюда, на тропку узкую попасть не может и чует - все, нет сил больше удержать в животе ни хлеб, ни борщ, ни молоко, ни тети Верин компот - вот еще что помешало ему одержать чистую победу: он час назад две кружки компота выпил после моря. Остановился Славка перед р-рычащим Рексом, повернулся, пошел назад, шатаясь, - крепко опьянел он от такой обжираловки.
- Слава, Слава! - кричат ему все, а он ничего не слышит, ничего не видит: только кружка с недопитым молоком маячит перед глазами и Рекс фырчит за спиной.
Встал. Куда деваться.
- Ой! - схватился он за рот, но тут тетя Зина очень даже вовремя крикнула:
- К Рексу! К Рексу! Не бойся!
А ему уже бояться нечего. Он развернулся, подбежал к здоровенной овчарке и прямо перед ее будкой вылил всю свою победу, не чистую, правда.
И сразу стало хорошо. Приятно задрожали кишки, просветлело в голове, прояснилось в глазах. Он вздохнул и увидел прямо перед собой Рекса: тот смотрел на него добрым взглядом умной овчарки. Сначала Славка не понял, в чем дело, почему собака смотрит на него так по-доброму. Ему было не до этого. Он хотел одержать победу - чистую.
- Налейте еще кружку! - подошел он, шатаясь, к столу.
- Да ты что, господь с тобой! - остановила его бабушка.
А Рекс, не долго думая, подчистил все за ним и, вот что удивительно, с тех пор он перестал рычать на гостя - признал его. Славка спокойно ходил мимо него, подавал ему в старой миске пищу, теребил его за холку. Рекс мотал тяжелым хвостом и с благодарностью смотрел на него.
На следующий день и Шарик подобрел к нему, вот что было странным в той истории.
Шелковица
Шелковица - дерево тутовое, или просто тут. Но это не значит, что шелковицы растут там и тут. На Славкином Жилпоселке они не вырастут. Нежное это дерево, тепло любит, солнце, яркие краски. Зачем ему это все нужно? Очень просто!
Корни шелковицы впитывают теплые соки южной земли, чтобы сочной созрела ягода. Ее листья глотают лучи жаркого солнца, чтобы сладкой созрела ягода. Могучую крону пронизывают синие краски неба дневного, фиолетовые - вечернего, черные яркими метками - ночного, жгуче бардовые - позднего заката, нежно румяные - раннего восхода. Шуршит листва под южным ленивым ветром, фотографирует, запоминает краски земли, неба и далеких звезд, чтобы передать богатства мира плодам шелковицы…
Если, конечно, просто сорвать плод шелковицы, ягодку с небольшую клубнику и такой же клубничной формы, только вкуса медового, приторного и терпкого одновременно, и съесть ее, то можно толком и не понять, зачем шелковице нужны все цвета радуги, причем - самые яркие.
Сестра Люда, дочь тети Зины, рассказала Славке о шелковице, когда плоды ее стали только-только наливаться розовостью. Росли шелковицы вперемежку с каштанами в парке дома отдыха, вдоль дорожек, у летнего кинотеатра, на игровой площадке и вокруг асфальтированного круга танцплощадки. Тереть это медленное розовение было трудно. Несколько раз Славка срывал шелковинку, крепкую, как камешек, надкусывал - безвкусная какая-то ягода, ватная. Он грустно сплевывал и садился у теннисного стола в ожидании своей очереди.
Как-то утром Колька с Генкой сказали ему:
- Вечером шелковицы облопаемся.
- А почему вечером? - спросил Славка, удивляясь: неужто за день может дозреть шелковица, в доме отдыха еще совсем незрелая?
- Помещичий сторож по субботам в город уезжает, - с сознанием дела сказал Колька.
- Какой сторож? Почему помещичий? - Славка ничего не понимал.
- Обыкновенный. Дед Иван. Ему лет сто. Он у помещика Полякова мальчишкой пастухом был, потом - сторожем. После революции помещик сбежал. В его усадьбе склад сделали и водокачку. А дед Иван там так и остался сторожить. Ему хоть революция, хоть война. Сторожи, говорит, должны добро сторожить. Живет он прямо в водокачке.
- А рядом с ней - вот такая шелковица стоит. Ранняя! - вступил в разговор Генка. - Я вчера проходил мимо, созрела. Цвет хуже крови, аж чернеет.
Славка доверял своим друзьям. Они его еще ни разу не подвели. С волнением он ждал вечера, плескаясь в верткой азовской волне.
К вечеру море совсем присмирело. Откатались по пыльным дорогам автомашины. Потянулись в летний кинотеатр дома отдыха отдыхающие, местные мальчишки и девчонки. Только Славка, Генка и Колька шли в обратном направлении. Выйдя через старые ворота из дома отдыха, они повернули вправо и ускорили шаг.
- Мы сначала думали, что он клад охраняет, обшарили там все, ничего не нашли, - вздохнул светловолосый Генка, опередив Славкин вопрос.
- А я вам, дуракам, говорил, что ничего там нет, - гордо сказал Колька. - Мой отец со своими дружками до войны там все облазили. Ничего не нашли. Нет там ничего.
- А что же он тогда сторожит. Ему пенсию положили за старшего сына, погибшего под Берлином. Мало что ли ему.
- А внучка! Ты подумал? Она же в институте учится. Там знаешь сколько денег нужно!
Славка не вникал в их разговор, только удивлялся: какие они все такие взрослые, так много всего знают!
- Вон - дерево! - Колька вскинул вперед руку.
- Ух, ты! Я думал это лес на холме, - сознался Славка и недоверчиво переспросил. - Это одно дерево, или много их там?
- Тю! Ты чо, не видишь?! Одно, конечно.
Они пересекли дорогу, залитую рыжей, угомонившейся пылью и пошли по узкой тропе к густой рощице, в тяжелой пышной зелени которой с каждым шагом все явственнее проступали желтые, давно оштукатуренные стены старинной постройки. Вот уже и труба прорисовалась в кудрях огромного дерева, пропечатались окна, в которых ошпаренно дергались красные зайчики присохшего к западу солнца, завиделась из-за тесно сброда колючек земля, вся испещренная темными мелкими точками.
- Осыпается, - сказал Генка жадным голодным голосом, пригнулся, цыкнул. - Тс-с, тихо! Не топайте, как лошади!
- Ты же говорил, что он уехал, - шепнул Славка со страхом, присел пониже и, заметив ящерку в корнях колючки, замер.
- Всегда уезжал. Сам сколько раз видел его на автобусной остановке.
Они остановились. Со стороны старого дома и древнего дерева, осыпанного с запада золотой сединой, надвигалась, нарастая, музыка южного вечера. Ничего подозрительного расслышать не удавалось. Генка поднялся во весь рост и хозяином пошел вперед, приговаривая:
- Перезрела! Давно я такой шелковицы не ел! С прошлого лета.
- А я вообще ее не ел, даже просто зрелой, - ухмыльнулся Славка, оказавшись под тяжелым козырьком раскидистой шелковицы, и вдруг ахнул. - Вот это да! Это же шелковица!
- Тю! А ты что думал, это дуб какой-нибудь? - рассмеялся Колька, но Славка не ответил ему, он завороженно разглядывал большущий гриб с изрезанным крутыми зигзагами стволом и зеленой волнующейся шляпой, да не шляпой, а шапкой из пушистого зеленого меха с иссиня-черно-красными точками.
- Вот это да! - повторил Славка, и вдруг на руку упала с дерева шелковинка, брызнула по загорелой коже темно-вишневым соком, блеснула бархатными волосиками на солнце и скатилась с руки, упала в горячую вечернюю пыль.
- Айда на дерево! - скомандовал Генка, но Колька был практичнее:
- Лучше вон те бочки подкатим и поставим их на попа, сказал он, но не успели мальчишки подбежать к бочкам, как скрипнула дверь и из старого желтого дома вырвался заливистый лай лайки и резкий голос сторожа:
- Марш отсюда! Гав-гав!
- Спасайся, кто может! - мальчишки бросились на колючковую тропу, лайка шариком покатилась за ними, но под шелковицей остановилась, не переставая гавкать.
Зачем ей, в самом деле, за мальчишками бегать? Ей и под деревом хорошо: не жарко и в пыли можно повозиться, людьми почти нетронутой.
"Лучше бы в кино сходил" - думал Славка, ворочаясь в кровати на веранде и вспоминая огромную шелковицу.
Уснул он, когда даже южные кузнечики устали стрекотать. Всю ночь снились ему шелковинные сны. Будто проснулся он ночью и один на водокачку пошел, забрался на дерево и стал есть крупные, с кулак плоды. Наелся до отвала и с места сдвинуться не может - отяжелел совсем.
И опять, точно как вечером, вышел сторож из желтого дома и залаял на него, приговаривая:
- Слезай с дерева, гав-гав! Сейчас воспитывать тебя буду вот этой палкой. Ты слышишь меня?
- Слава, слышишь, что я тебе говорю? - в дверях веранды стояла бабушка с палкой в руке - она палкой белье расшевеливает, когда кипятит его в большом баке. - Коля с Геной пришли. Говорят, ты им очень нужен. Шарик, перестань гавкать. В будку, негодник!
Славка, еще не проснувшийся как следует, вышел к калитке.
- Сторож уехал. Я видел, как он в автобус садился, - сказал Генка.
- Пошли. А то днем пацаны со школы придут, всю шелковицу сожрут, - озабоченно пробасил Колька, и через десять минут они уже карабкались по ветвям древнего дерева, срывая на ходу самые крупные ягоды.
Вкусное это дерево, ничего не скажешь!
Подай, Христа ради!
Рано утром Славка убежал на море ловить рыбу. Клев был отличный. Уже к восьми часам он поймал семьдесят бычков, крупных, лупоглазых, недовольных. Они лениво пошевеливали снизку, к которой подходили отдыхающие дома отдыха и завистливо причмокивали:
- Ого!
И пугали Славке рыбу.
У них был другой азарт - купательно-загарательный. Не обращая внимания на удочки-донки, свисающиеся с мостика, они громко топали тяжелыми ногами, плюхались в море со своими женщинами и пугали бычков. Славка вздохнул, собрал удочки, вскинул на плечо сложенную вдвое снизку и отправился домой радовать кошку. Шарик бычков не ел.
Богатый улов удивлял всех, кто встречался ему на пути. Старушек, спешивших с фруктами на рынок, сердитого черноволосого дядьку на телеге с каким-то скарбом, водителей грузовиков, девчонок и местных пацанов, которые вынуждены были в эти дни отрабатывать в школе практику. Да что говорить! Даже Славкина бабушка, пережившая двух царей, три революции, четыре войны и другие интересные события, удивилась. И сказала задумчиво:
- Надо что-то с ними делать. Нельзя же все это кошке. Так она мышей ловить перестанет.
А дядя Вася причмокнул одобрительно:
- Солью их посыпать и в сарае развесить. Вкусная будет вещь.
Он уехал на работу, а бабушка поставила корыто во дворе, заполнила его водой, выпустила туда бычков (у некоторых из них даже глаза посвежели, но не надолго), и занялись они делом под мурлыканье ошалевшего от зависти кота и на удивление Шарика, заинтересованно звеневшего цепью.