Оказалось, дело это не простое! Куда легче ловить бычков, чем вспарывать каждому пузо, чистить его, посыпать солью и нанизывать на леску! Да на солнце, которое с каждой минутой все крепче прижималось к майке, обжигая мокрые руки и вспотевшее лицо. Славка быстро устал, сбился со счета, готов был поклясться, что никогда в жизни он теперь не возьмет в руки удочки, как вдруг у калитки кто-то тихо, застенчиво, но настойчиво попросил:
- Хозяйка, подай Христа ради!
Бабушка не услышала его просьбу, вспорола очередного бычка. Но заметила, как резко крутанул голову Славка, и посмотрела на калитку, за которой человек с жесткой короткой прической и пропыленными голубыми глазами повторил:
- Подай, Христа ради!
- Не наш вроде, - испуганно шепнула бабушка, тяжело поднялась с низкого стульчика, положила на него нож, влажно-соленый, вытерла о фартук руки и скрылась в хате. Через пару секунд внук увидел ее, большую, с встревоженными глазами, с пол буханкой серого хлеба. Прижимая свой дар к груди, она посеменила мимо Славки, и он, удивленный, пошел за ней.
- Чем богаты, - сказала виновато бабушка, отрывая от груди хлеб, а просящий схватил его обеими руками, промычал: "Спаси тебя Бог!" и тут же, не стесняясь, ни глядя на Славку и бабушку, с каким-то трепетным волнением возложившую старые руки с корявыми пальцами, резким, нервным движением поднес пищу ко рту. Пальцы у него были пыльные, но сильные.
Это был среднего роста жилистый молодой мужчина в старых сандалиях, из которых торчали грязные пальцы, в серых, никогда не глаженых брюках и в коричневом пиджаке, задубевшем от пыли и скупой влаги земли, на которую он, видимо, укладывал пиджак вместо матраца. Попросту говоря, нищий был весь серый. Даже густая щетина на впалых щеках отдавала серостью. И как он ел!
Удерживая хлеб на ладонях, он подталкивал его пальцами ко рту и даже не кусал, а отжевывал от него кусочки, глотая их одновременно и сопровождая этот процесс упрямым движением головы и туловища, он ел отчаянно, словно боялся, что хлеб вдруг улетучится по чьему-нибудь велению, и удивительно медленно. Отвыкшая, растренировавшаяся челюсть вдруг перестала двигаться, отвисла. Бродяга испуганно хлопнул ресницами, потом сообразил, что нужно делать в таких случаях, и, вытянув большие пальцы снизу к челюсти, стал помогать ими жевать хлеб. Челюсть оживилась. Но тут опять произошла непонятная для него и для Славки с бабушкой заминка. Голодный вытаращил глаза, виновато блеснувшие в лучах разозлившегося солнца, и, будто опомнившись, стал подталкивать указательными пальцами хлеб в рот. Ему очень хотелось съесть этот хлеб. Но его поедательный механизм разучился … есть! Бродяга, упрямый человек, сдаваться не хотел и продолжал двигаться в некрасивом голодном танце. Только ноги нищего не двигались.
Славка смотрел на него, смутно догадываясь о причинах страшного голода, а человек, кажется, и сам устал от этого бесплатного кино. А, может быть, и наелся.
- Спасибо, хозяйка, - прохрипел он, оторвав от хлеба уставшую челюсть, и Славка не поверил своим глазам: он увидел, как мало съел нищий!
Почти вся пол буханка покоилась, слегка дрожа, в его руках, только обглоданная слегка и помятая, потерявшая форму.
- Ступай с Богом, - ответила бабушка, сунув ему в карман какую-то мелочь, на что он даже не нашел слов: отвернулся от нее, аккуратно уложил хлеб в котомку, провел левой рукой по глазам зачем-то, сказал: "Бог тебя не забудет", - и пошел в сторону моря, поглаживая котомку свою правой рукой.
- Бабушка, он - убийца, как ты думаешь? - тихо спросил Славка.
- Не знаю, - ответила старушка, возвращаясь к азовским бычкам.
- А зачем же ты ему хлеб дала и денежки? Он же не революционер какой-нибудь.
- А я и революционерам хлебушек давала, и всем, кто просил, - бабушка села на низкий стульчик, выловил крюкастыми пальцами очередного бычка из корыта.
- И что?
- И ничего. Живу, видишь? Плохого людям не делаю. Никому.
Пискнула калитка, Генка с Колькой махали Славке руками:
- На море пойдем! Чего здесь сидишь?!
Славка посмотрел на бабушку, на корыто с бычками.
- Ступай-ступай! - как-то даже облегченно, будто радовалась этому, сказала мать его матери, но затем, когда он вскочил со своего стульчика, рукой поманила его и приказала шепотом. - Никому о нем не говори! Пусть себе живет. Понял?!
Никогда раньше таким доверительным тоном со Славкой никто не говорил. Он нахмурил брови, приподнял плечи и сказал ей:
- Ладно. Никому не скажу.
И побежал на море. И никому ничего не сказал, хотя и очень ему хотелось рассказать друзьям о бабушкиных революционерах, бродягах и прочих попрошайках.
Мы идем по Уругваю
Они возвращались из летнего кинотеатра дома отдыха, фильм там смотрели классный - "Война Гаучо". Вечер был черный-черный, теплый-теплый. И Колька вдруг запел от такой черноты:
Мы идем по Уругваю, аю!
Ночь, хоть выколи глаза,
Слышны крики попугаев, аев!
И другие голоса.
Конечно, пел здорово - громко, четко: эхо носилось по черным акациям, как бешеное. Пропел Колька куплет и говорит:
- Айда к Санько в сад? У них вот такой белый налив.
- Да ну, - у Генки в саду этого добра хватало.
- А грушу они посадили, видел? С два моих кулака каждая.
- Она первый раз плодоносит. Всего три груши на дереве.
- Нам хватит. Попробуем хоть иностранную грушу.
- А почему она иностранная - на нашей ведь земле растет? - спросил Славка.
- У них старший сын в загранку ходит, оттуда привез. Может даже из самого Уругвая.
Я иду по Уругваю, аю.
- Вообще-то их дома нет, - Генка клюнул на грушу уругвайскую. - Айда.
Ночь, хоть выколи глаза.
- Тихо ты!
Мальчишки подошли к участку Санько, на котором торчали крохотные деревца и стоял небольшой домик-времянка без света.
- Никого нет, точно говорю. Они обычно долго не спят, - Колька оглянулся и перемахнул через загородку.
Уругвайскую грушу они искали долго: фонарик включать нельзя было, но все-таки нашли. Маленькое деревце еле стояло под тяжестью трех своих груш и тяжелой южной ночи. Колька потянулся за плодом.
- Не отрывается! - шепнул он отчаянно. - Вот это сорт. Ух, наконец-то! Рвите, чего уставились. Славка, тебе самую большую. Вон ту.
Славка дернул на себя грушу, она не оторвалась - деревце согнулось в дугу.
- Ветку держи. Вот так. Побежали, а то заметит кто-нибудь. Здоровые, как бомбы.
- Ложись, идет кто-то! - Генка упал в картофельную грядку, прижав под себя свою бомбу-грушу.
В соседнем огороде кто-то прошелся туда-сюда, постоял, поохал, вернулся в дом.
- Бежим!
Они отбежали подальше от опасного места, включили фонарик:
- Точно, уругвайские! - оценили в один голос и, как самые голодные на свете нищие, набросились на груши.
Они были жесткие, недозрелый сок вязал рот, а крепкая мякоть забивала зубы, но…
- Классный сорт! - чмокали от удовольствия воришки.
А через день, проходя с донками на море мимо участка с оборванной уругвайской грушей, Славка увидел девчонку. Маленькая девочка стояла ручками в загородку и смотрела обиженными глазками на дорогу, на пыль, которая поднималась облачками от Славкиных сандалет, на руки его с донками. Волосы ее, ярко-желтые, свисали двумя тугими косичками через плечи на грудь; на щеках обиженно темнели ямочки, нос-курнос грустно подрагивал и, казалось, вот-вот она крикнет Славке по-девчоночьи: "ты зачем мои уругвайские груши съел, вредный?!"
Разбойники
На танцплощадке дома отдыха Славка днем играл в настольный теннис, а вечерами смотрел, как взрослые танцуют разные фокстроты и танго. Ничего интересного в их танцах не было, но однажды он увидел там настоящего мужчину. Брюки на нем были трубочкой, цвета луны полуночной, рубашка - серо-голубая с серебристыми металлическими пуговицами и закатанными до локтей рукавами, ботинки - черные, блестящие, острые как пики. Он вступил загорелый на танцплощадку, кружившуюся в военном вальсе.
Танцевал он с самыми красивыми девушками, курил важно, разговаривал с дружками словно бы нехотя. Славка завистливо рассматривал гордого танцора, а тот спокойно пускал колечками дым папиросы с длинным фильтром.
- Пошли фильм смотреть, - сказал Колька.
Фильм был двух серийный, американский, но про нашего Кутузова и про русскую войну и мир. Возвращались мальчишки домой поздно, долго болтали у Колькиного дома. Деревня, утомившись от зноя и летних забот, надышалась наконец-то прохладой, исходящей на землю от звезд, от луны и от моря, и пошел по побережью усыпляющий все живое кузнечиковый стрекот. Мальчишки сказали друг другу: "Пока!" сделали несколько шагов от Колькиного дома, и вдруг сонную тишь-благодать вспорол резкий щелчок:
- Трах!
И тут же дернулись в будках собаки, шарахнулись в садах кошки, застучали то тут, то там двери, закричали люди:
- Кто стрелял? Кого убили?
И затопали буйные ноги, всполошилась деревня Поляковка:
- Бандюги! Магазин ограбили!
Из Колькиного дома выскочил, одеваясь на ходу, человек в милицейской форме, крикнул:
- Колька, стоять здесь! - и побежал с пистолетом в руке к высокой не крашенной изгороди, за которой стояли промтоварный магазин, продуктовая лавка и столовая с большой верандой - "Чайной".
- Стой! Руки вверх! - крикнул милиционер, а из-за изгороди пальнула огненная стрела.
Колькин отец схватился за плечо, присел, повторил:
- Руки вверх! Стрелять буду!
В ответ вновь раздался выстрел, и тогда оскалился пистолет милиционера. Бандит вскрикнул, но вдруг забарабанил мотор мотоцикла, раненый бандит бросился в люльку, выстрелил еще раз в милиционера, не попал. Мотоцикл вышел на крутой вираж, разогнался и помчался по дороге, не включая фары.
Колькин отец подбежал к дому:
- Мотоцикл! Гараж открой! - кричал он сыну. - Ворота распахни!
Мальчишки быстро выполнили приказ участкового милиционера, тот вывел тяжелый мотоцикл из гаража, завел, крикнул вышедшей на порог жене: "В район позвони! На Генеральную они помчались. Я за ними!" и кинулся в погоню.
Бандитам не удалось уйти. На Генеральной дороге милиционер (он на войне разведчиком был) заставил их нервничать: бандит не справился на повороте с управлением и кувырнулся в кювет вместе с награбленным товаром и раненым дружком.
Под утро, когда небо, проснувшись, подалось рассветной серостью, а звезды, испугавшись выстрелов, улетучились куда-то и сбежала подальше от шума луна, подкатил к Колькиному дому грузовик, а за ним - и милицейская машина.
- А вы чего здесь делаете?! - крикнул Колькин отец, выпрыгнув из кузова грузовика.
- Болит плечо? - вместо ответа спросил сын.
- До твоей свадьбы заживет. Товарищ капитан, преступники задержаны. Награбленное в машине. Все цело. Кроме бостона. Он ногу им обмотал. Хороший материал. Мотоциклы остались на Генеральной.
- Мы там были, - сказал капитан, а мальчишки подошли к грузовику и заглянули в кузов: там по-волчьи сверкали две пары глаз, жадно всматриваясь в быстро светлеющее небо.
"Танцор и попрошайка!!" - мелькнуло в Славкиной голове.
Да, это были великолепный танцор, зыркающий злым, как у колдуна, взглядом, и бродяга, быстро опустивший глаза. То ли Славку он узнал, то ли настроение у него совсем испортилось: он лишь ладони потирал и смотрел на них.
"Я этому танцору еще завидовал! А бабушка этому попрошайке еще деньги дала. Таких в тюрьму только и надо сажать. Еще на танцы ходят. Бостон испортил, сторожа связал, бабушкин хлеб съел".
Пискнула калитка, вильнул хвостом Шарик, а бабушка лишь заохала:
- Нешто так можно? А если бы в тебя пульнули из ружья?
Он виновато посмотрел на нее, опустил глаза, сел за стол, выпил компот, уснул на кушетке под вишней. Ну и сны ему снились! Видели бы их бандюги и попрошайки - ни за чтобы на свете не стали убивать, грабить и попрошайничать!
Когда солнце обогнуло вишню и впилось своими лучами в кушетку, Славка проснулся. Бабушка по привычки возилась у керогаза. Он хотел ее о чем-то спросить, но почему-то подумал: "Она же и революционерам подавала" и не стал вспоминать прошедшую ночь.
Славка, ливень и велосипед
Так много совпадений в Славкиной жизни еще не бывало: дядя Ваня уехал на весь день в город, сестра Люда гостила у подруги, а тетя Зина после обеда пришла с работы веселая - какая-то у них комиссия была хорошая.
- Почему на море не пошел? - спросила она племянника, который читал на скамье в палисаднике Жюля Верна.
- Не хочется что-то, - ответил он. - Вечером пойду.
Она с большим ведром ушла к колодцу, он отыскал нужную строку.
- Кушать хочешь? - вернулась тетя с водой.
- Что-то не хочется, может потом.
Было жарко. Приключения капитана Немо не увлекали, как зимой, когда нужно было делать уроки.
- Может, компоту налить?
Но он и компота не хотел:
- Может, потом, пойду книгу положу, Славка невесело поднялся со скамьи.
- Что же ты маешься, как неприкаянный? Занялся бы чем-нибудь.
Он вошел в дом, положил книгу на этажерку, сел на диван, свесил руки с колен. В доме было тихо, прохладно. На круглом столе лежало глаженое белье. В зеркале трюмо застыли длинными занавесками двери в спальню, на кухню, на веранду. Саманные, штукатуркой мазанные и белилами крашенные стены излучали покой, но покой этот только клонил ко сну, а спать днем он и дома не любил.
- Ты не заболел ли?
- Нет, почему?
Тетя пекла блины. У нее было хорошее настроение, а племянника будто бы выкупали против воли.
- Слава! - позвала она его на летнюю кухню. Может, на велосипеде хочешь покататься?
Сердце прыгнуло кошкой.
- Я не знаю. Может… - чуть не вырвалось по инерции "может, потом", но вовремя сработала голова, хоть и полусонная. Действительно, когда же потом? Потом и совсем не получится. Так все лето и пробегаешь на своих двоих.
- Пока дяди Вани нет. Пойдем! - тетя Зина повела его на веранду.
Нет, такого в жизни не бывает! Велосипед, новый, с блестящими крыльями, легкий на ход, с фарой, с яркой меткой на раме и кожаным сиденьем! И все это ему одному на целый час!
На веранде, прислонившись к окну, стояло чудо велосипедной техники.
- Колеса накачаны хорошо, - тетя зажала в руках руль и повела велосипед на выход. - Сейчас поедешь.
А он уже ехал! Он чуть не полетел с крыльца, забыв, что когда ходишь по земле, ноги нужно передвигать с места на место, а не крутить им.
- Потом протри его хорошенько от пыли, чтобы дядя Ваня не ругался, - тетя Зина подвела велосипед к калитке.
- Ладно, - сказал он и наконец ощутил в ладонях ребристую кожу руля, а ноги его надавили на педали, напряглись и закрутились все быстрее, быстрее.
О, это даже не теплынь Азовского моря, не бычки, не теннис! Это - велосипед! Это нежный шепот шин по южной легкой пыли, ветер в волосах, звонкая песня в груди. Это - скорость!
- Ух, велик! - он все сильнее нажимал на педали. Такой ход!
Велосипед мчался по дороге, а спиной, из-под деревенской хребтины с редкими антеннами, поднималось узкой полоской море. Навстречу пропылила машина. Наглотавшись кислоты землистой, он свернул вправо, и дорога двумя рыжими лентами побежала по лугу с сухой травой. Потянулись лесопосадки, перегораживая аккуратными квадратами поля. Голубое небо насвистывало бойкие песни. А велосипед бежал и бежал вперед. Ехать бы так до ночи. Но дядя Ваня …
- Пора домой! - крикнул Славка и покатил назад.
Но кто-то тронул его по спине, такая приятная прохладная колкая рука.
- Ура, дождик! - обрадовался Славка, потому что за все это азовское время он соскучился по дождю. - Здорово! - крикнул он еще раз и повернул голову назад. - Ого!! - широко раскрыл он глаза. - Откуда такая туча взялась?!
Совсем близко от заднего колеса бежала огромная серая туча. Это ее руки касались мокрой спины, это ее друзья шуговали по лесопосадкам. Она догоняла Славку. С каждой секундой, с каждым оборотом колеса ее ласки становились жестче, злее. И вдруг перед глазами вспыхнула кривая белозубая улыбка, а над головой туча хлопнула сильными ручищами, трахнул гром по небу кулаком.
- Р-рах! Зашибу! - услышал он ее голос, и мощный, настоявшийся в небесах ливень обрушился на ленивое побережье Азовского моря.
Его ждали взрослые, выпрашивали у неба дети, жаждала земля, раскрыв для воды свои поры-трещины. Он нужен был всем. И он пришел, веселый, шумный и дикий.
- Р-рах! Зашибу! - рычала туча, и сверкало небо, грохотало, пугало.
Колеса чавкали по ожиревшей вмиг земле, велосипед бросало в вертлявую пляску, бесился в руках руль, ехать было невозможно.
- Скорее! - не сдавался Славка. - До луга нужно дотянуть, по траве легче будет. Скорее!
Деревенская детвора в эти минуты выбегала на улицу, била ногами по лужам, ручьям в обочинах и кричала:
- Давай! Еще!
И Славка кричал, не замечая хрипа в голосе:
- Еще! Еще чуть-чуть! До травы!
А туча шлепала его по спине, голове, рукам и ногам:
- Хо-хо-хо! Не спеши!
Действительно, спешить было некуда. За лугом до дома можно проехать только по дороге. Грунтовой, упругой, быстрой еще пять минут назад. Грунтовой, разбитой ливнем, с клочьями грязи - теперь. По дороге велосипед перестал двигаться совсем. Славка пытался вести его тем же аллюром, как тетя Зина, когда выводила велосипед на улицу, но легкий на ход велик вдруг превратился в тяжелый механизм с не вращающимися частями. Он поднял его на плечо, сделал несколько шагов - плечо заныло. Повел его опять по методу тети - спина устала. Хоть тащи его, как козла за рога.
- Давай! Давай! - хрипел Славка, толкая велосипед вперед, а страшная туча ехидно огрызалась:
- Р-рах! Р-рах!
Он вздрогнул:
- Как же теперь? Велик весь грязный. Дядя Ваня узнает. Что же будет, велосипед весь заржавеет!
Впереди он увидел деревню, дома тети Зины и тети Веры. Ему даже показалось, что кто-то стоит у калитки, но зло трахнул гром и ветер холодом обжег руки.
- Будь, что будет! - крикнул Славка и медленно пошел к деревне, качая мокрой головой. - Дядя Ваня велик купил, чтобы за жерделами в посадки ездить, еще куда-нибудь по делам. Теперь он испортится. Грязи сколько, воды.
Ливень не слушал горе-велосипедиста, ему приятнее было разговаривать с мальчишками и девчонками, которые бесились под его музыку в деревне…
- Слава Богу! - встретила его у калитки тетя Зина.
- Я не знал, что дождь, - бормотал Славка. - Что так получится.
- Иди на веранду, переоденься. Давай велосипед.
Пока Славка переодевался и пил компот с горячими блинами, тетя вымыла велосипед.
- Просох? На тряпку, протри велосипед, чтобы не заржавел.
- Ладно! - улыбнулся Славка и подошел к влажному чуду велосипедного завода.
За окном блеснуло солнце. Чистое, оно выкатилось на вечернюю прогулку, а небо, приняв его в свои объятия, упрямо толкало тучи подальше - за море.