- Молодец. Правда, возникает еще несколько вопросов, но и на них можно ответить. Первое: кто писал эту записку? Вряд ли строевой командир. Его дело командовать батареей. Кличку человека, который сообщил о движении танков и вообще о любых агентурных донесениях, он знать не мог. Мог знать только офицер штаба, офицер разведки. Очевидно, он там и оказался и начал уже писать своему начальству, даже хотел что-то предложить: "Считаю необходимым…"! Но ничего предложить и отправить свое донесение не успел. Показались танки. Они могли показаться внезапно, и тогда он сунул неоконченную записку в портсигар.
- Да-да! "Информация, полученная от Вареного…" Недаром в деревне до сих пор ходит слух, что танки погибли в результате предательства. Завтра же выезжаю! Снова в Староборье. Знаешь, у меня возникли подозрения… Но об этом сейчас рано. Так я бегу? Можно?
- Куда ты бежишь? Уже вечер. Пойдем ко мне. Мама будет рада.
- Нет, нет, спасибо. Еще час до закрытия кассы Аэрофлота. Я побежал.
- Ну, смотри, тебе виднее.
И они расстались.
14
Конец августа в Энске… Еще полны зелени сады, и в палисадничках около домов пышно цветут кирпично-красные, как петухи, георгины и белые лохматые, как пудели, астры, еще вовсю воркуют голуби, и беззаботно, не думая о зиме, порхают воробьи. Но уже на городском пруду начинают сбиваться в компании дикие утки, которые наконец поняли, что самое безопасное место от горожан с ружьями - это сам город, а в магазинах на улице Карла Маркса девушки-продавщицы уже убирают с витрин синие велосипедные шапочки и капустного цвета майки и выкладывают вместо них косматые коричневые шапки из прошлогоднего кролика.
Виктор Петрович не спеша прошел через маленький светлый аэровокзал, сел в автобус и через полчаса был в центре города. Он вышел на центральной площади и решил пройти до райкома комсомола пешком, чтобы, во-первых, еще раз посмотреть улицы, во-вторых, по дороге где-нибудь позавтракать и, в-третьих, на всякий случай побывать в милиции.
Улица Карла Маркса в Энске была главной, и жители по праву гордились ею. Она была не очень длинна - из конца в конец можно пройти быстрым шагом за полчаса, но зато застроена трех- и даже пятиэтажными домами. От довоенных лет сохранился в Энске только старинный Гостиный Двор. Виктор Петрович еще раз подивился: стены его были такими толстыми и сложены столь основательно (уверяют - хитрый рецепт древних каменщиков, мешавших в раствор не то мед, не то желток куриных яиц!), что не поддались эти стены ни снарядам, ни даже минам, заложенным в них при отступлении гитлеровцами…
Над Гостиным летели голуби, а из двух расположенных в нем кафе доносился такой вкусный запах жареных пирожков, что, уловив его, Виктор Петрович уже держал курс точно на них.
Свернув по запаху в первое кафе, он купил четыре, завернутых в белую, пропитанную маслом бумагу. Съел не спеша, облизал пальцы, купил стакан ряженки, и на этом завтрак его был закончен. В Старый Бор он хотел добраться пораньше - и потому быстро пошел к выходу. Но тут он увидел человека, которого так неловко толкнул тогда, в первый раз, когда бежал через улицу. Да, да, это был тот самый человек с круглым, нечистым лицом, в желтом вельветовом пиджаке и с тем же самым коричневым чемоданом. "Странно, - подумал Виктор Петрович, - отчего бы человеку все время ходить по улицам с чемоданом? Что за дела?"
Размышляя так, он вышел из кафе, и тут его глаза встретились с глазами владельца вельветового пиджака. Подумав: "Ну что это я, право, сразу подозреваю человека, о котором ничего не знаю", Виктор Петрович улыбнулся, но на рябого улыбка его произвела совершенно неожиданное действие. Он подмигнул Виктору Петровичу, шагнул к нему и, взяв за рукав, резко потянул за собой.
Не успел Виктор Петрович опомниться, как оба они очутились в полутемном углу, образуемом колоннами Гостиного Двора. Мгновение - и рябой раскрыл чемодан. В его руке была роскошная коричневая шкурка. Еще мгновение - и шкурка эта мягко, тепло и любовно легла в руку Виктора Петровича.
- Берешь? - спросил рябой. - Жене воротник - первый класс. Десять красненьких…
Только тут Виктор Петрович понял, что ничего особенного не произошло и что рябой просто-напросто спекулянт, торгующий шкурками.
- Пошел ты… - сказал Виктор Петрович, сделал резкое движение рукой (в другой у него был портфель), и великолепная шкурка упала на землю.
Неизвестно, что еще сказал бы возмущенный Виктор Петрович, но в этот момент чей-то голос вежливо, не допуская возражений, произнес:
- А ну, пройдемте, граждане!
И чья-то рука твердо взяла Виктора Петровича за локоть…
Сильные, тренированные руки, взявшие за локти не только Виктора Петровича, но и рябого гражданина с коричневым чемоданом, были руками лейтенанта милиции Петра Сережкина. Уже второй день он приглядывался к рябому, следил за его действиями, но Виктор Петрович был первым человеком, в чьи руки наконец-то перешла заветная шкурка. Таким образом рябой был взят с поличным и в присутствии свидетеля, а может быть, даже сообщника.
- Поднимите шкурку, - сурово сказал лейтенант Виктору Петровичу, и теперь тот зашагал слева от лейтенанта, неся в руке золотистый мех. Справа, спотыкаясь о чемодан, тащился рябой.
Жители Энска, которые всегда уважали закон и его представителей, глядели им вслед, укоризненно качали головами, а один старичок даже проводил Виктора Петровича словами:
- Ишь, шнитцель, достукался!
Так неожиданно очутился Виктор Петрович в милиции, куда и сам стремился.
- Сопротивления не оказывали? - спросил лейтенанта суровый капитан, когда Сережкин захлопнул за собой дверь и поставил перед барьером двух задержанных.
- Нет! - ответил тот. - Не было. Взял с поличным, этого со шкуркой, этого с чемоданом.
Виктор Петрович, положив, наконец, шкурку на барьер, смог наконец раскрыть рот.
- Товарищи, - сказал он, - это смешное недоразумение.
- Конечно, конечно, - ответил капитан. - Сейчас разберемся.
Он еще раз посмотрел на рябого.
- А! - сказал он. - Старый знакомый! Я же тебя предупреждал, Карабанов, займись честным трудом. А ты не внял…
"Карабанов" - подумал Виктор Петрович, - и тут Карабанов?"
- Да не моя это шкурка, ничего я не знаю. За что взяли? Что на ней написано, что она моя? - начал рябой.
Между тем Сережкин ловко открыл коричневый чемодан и начал вынимать оттуда одну шкурку за другой. Всего извлек он их восемь штук…
- И чемодан не мой, - уже неуверенно продолжал рябой. - Знакомый один попросил: свези, говорит, - ты в город едешь, - чемоданчик. Пожалел я его - инвалида.
- По какому адресу надо было свезти? - не давая рябому опомниться, быстро спросил капитан. - Не знаешь? И шкурки не твои? И прошлый раз одна шкурка не твоя была? Пиши, Сережкин, протокол: восемь ондатровых шкурок…
- Девять, - сказал Виктор Петрович, - вот девятая.
- Она, - согласился рябой.
Между тем капитан проницательным взглядом осмотрел Виктора Петровича с головы до ног.
- Сообщник?
- Клиент, - подсказал рябой.
- Я не сообщник и не клиент, - у Виктора Петровича даже порозовело лицо, - я корреспондент из Ленинграда. Вот мои документы… - И он щелкнул замочком портфеля.
- А что у вас там? - поинтересовался капитан, дотрагиваясь указательным пальцем до портфельной ручки.
- Пожалуйста! - с готовностью откликнулся Виктор Петрович. - Бритвенный прибор, - он перебирал содержимое, - книга, в самолете читал, чистые носки, немецкий портсигар, в нем записочка с шифром… С шифром, - совсем растерянно повторил он, понимая, что сказал глупость, что запутался и что теперь придется все долго объяснять.
Наступила тишина. Капитан, лейтенант и даже рябой так стали смотреть, а рябой еще и от страха почему-то застучал зубами, что Виктор Петрович и вовсе покраснел.
- Знать я его не знаю, товарищ капитан! - сказал рябой. - Вижу в первый раз. И шкурку он у меня силой хотел взять. Вот кого надо ловить-то, вот кого задерживать надо!
- Не в первый, а во второй раз видите, - зло поправил его Виктор Петрович. - Разрешите, я вам все объясню.
- Та-ак, - сказал капитан, - как я понимаю, тут надо во всем внимательно разобраться. Сережкин, займись протоколом. А вы, товарищ корреспондент, пройдемте со мной в другую комнату, побеседуем.
Но когда они, выйдя за дверь, остались одни, капитан неожиданно сказал:
- А ведь я вас знаю, товарищ Левашов. Мне неделю назад про вас одна девушка рассказывала. А ну-ка изложите всю эту историю со шкурками еще раз, как вы ее понимаете.
Окончив рассказ, Виктор Петрович спросил:
- Ну, хорошо, браконьерами вы, очевидно, займетесь. А мне с ребятами надо опять идти к танку, в то же болото. Как вы думаете, это теперь не опасно?
Капитан задумался.
- Полагаю, что нет, - наконец сказал он. - Как правило, браконьер трус. На человека он поднимет оружие только если его припрут к стенке. Но, безусловно, будьте осторожны, к землянке не приближайтесь. Пускай в деревне все знают, что вас интересует танк и только танк. За этими братьями мы давно наблюдаем. Впрочем, это вас не должно интересовать. Идемте, я вас выведу другим ходом.
15
Старый Бор встретил его уборочной суетой: по деревенской улице, пыля, то и дело проносилась "Нива", в которой объезжал поля и фермы председатель колхоза, сорванным натруженным голосом с утра пел за околицей трактор, проплывала между изб к силосной яме огромная зеленая копна, такая большая, что из-за нее не было даже видно ни на чем везут ее, ни что ее тянет. Ребята и Нина в школе почти не бывали - все в поле, дорога каждая пара рук.
Случилась чепуха - Виктор Петрович подвернул в первый же день после приезда ногу и теперь то лежал в директорском кабинете, то ковылял по комнате, доставая записи - все, что набросал здесь во время первого приезда и в городе, после встреч с Сашей Копейкиным.
Еще доставал он записную книжку и перечитывал письмо Михайловой Хазбулаеву, он помнил его - два листка из школьной тетради, исписанные тонким летящим женским почерком.
"Дорогой Фильдрус Ахлямович!
Пишет Вам снова жена Михайлова В. К. Надежда Павловна. Пишу после звонка военного комиссара, который сказал, что ничего нового о муже сказать не может. Много лет прошло с того дня, когда мы с Володей простились у ворот танкового училища, откуда он должен был уезжать сперва на Урал за техникой, а потом на фронт, и немногим меньше со дня, когда я получила от него последнее письмо. Я не рассказывала Вам еще о нем. В нем он писал, что прибыл в часть, что техника (так он называл свой танк) отличная и что уже побывал в первом бою, о подробностях которого не было ни слова. Письмо написано в декабре 1942 года, зимой, в самые сильные снега, и я, как жена командира, хорошо представила тогда себе, как это трудно и ужасно вести бой в мороз и пургу. Из отдельных фраз можно было понять, что место, где стоят они, лесистое. Отсюда я сделала вывод, что это где-то в центре России, в середине фронта, который охватил огненным полукругом в ту зиму нашу страну. Оттого, слушая по радио сводки Советского Информбюро, я всегда с волнением запоминала все, что говорилось о боях там. Увы, письмо оказалось единственным, второго не пришло, а спустя несколько месяцев, как Вы знаете, поступило черное извещение, что мой муж пропал без вести. Но и на этом мои терзания и терзания нашей дочери не окончились (повторю, что за три месяца до призыва Володи в армию у нас родилась дочь Ксения). Решусь написать о том, что раньше не рассказывала. Спустя месяц или около того, я была призвана в одно учреждение, где меня спрашивали о судьбе мужа: не знаю ли я что-нибудь о нем, не давал ли он о себе знать уже после того, как я получила извещение. Подозрения и тревогу, которые возникают после таких вопросов, можно понять, они нестерпимо стыдны. Так отнеслись к ним и многие знакомые и соседи, которым я совершенно напрасно рассказала об этой беседе. Многие отшатнулись от меня. Перемену в отношении ко мне я заметила и дома, и на работе, но все равно, я говорила тогда и продолжаю утверждать - никто так хорошо не знает Владимира, как я, - я совершенно уверена, что он не мог запятнать честь советского офицера, не мог причинить мне и нашей крошечной дочери хоть какой-нибудь вред. Мне крайне тяжело вновь ворошить эти воспоминания… Боюсь, что и это мое письмо ничего не добавит к тому, что уже знаете Вы. Но если оно хоть чуть-чуть поможет Вам снова оживить в памяти лицо человека, который мог быть сейчас Вашим другом, я буду рада и этому. С волнением жду от Вас известий. Радостными они уже быть не могут - столько лет прошло - но может быть, хоть какое-нибудь утешение мне и Ксюше (она уже взрослая женщина, замужем и сама имеет дочь-школьницу) они принесут. Заранее благодарна Вам,
Михайлова".
Прочитав это грустное письмо, Виктор Петрович каждый раз сидел глубоко задумавшись. Он представлял себе, как год за годом женщина ждет вести, которая воскресила бы в ней надежду вновь увидеть мужа, как затем она начинает стареть и все равно ждет, потому что эта надежда сменяется другой, пускай такой скромной, но тоже необходимой, - надеждой узнать правду.
Когда вечером забежала Нина и спросила: как нога, не нужно ли привезти из Энска врача? - он сказал:
- Надо идти к танку. Надо обязательно проникнуть внутрь, мы должны быть спокойны, что сделали все, что могли.
Нина заулыбалась:
- Рветесь в лес? Значит, нога поправилась. Но у меня уборка. И я не могу срывать с нее ребят. Потерпите еще два дня. Сегодня понедельник? Вот в четверг и пойдем. Мы освободимся, ваша нога окрепнет. А как вы попадете в танк?
- Нужен домкрат, простой автомобильный домкрат. У председателя - "Нива", попросите у него часа на три. Сходим в лес и вернем. Это мне райкомовский Миша посоветовал. Я ему про танк рассказал, он и сообразил. Говорит - поможет открыть.
Нина засмеялась.
- Когда вы сказали "домкрат", мне захотелось спросить: "а может быть, костыли?" Или это злая шутка?
- Достаточно злая. Но обещаю вам, что к четвергу буду уже прыгать.
16
Кроме домкрата от "Нивы", председательский шофер посоветовал еще взять монтировку. Они лежали в Нинином рюкзаке, а нес этот тяжеленный рюкзак Виктор Петрович.
Даже Акбар, словно понимая, что сегодня предстоит что-то необычное и пугающее, бежал молча. Изредка он останавливался, оглядывался и снова пускался бежать размашистой рысью. На кочках, местами начинающих желтеть, местами еще зеленых, красными брызгами уже лежала брусника. Ветки гонобобеля голубыми ягодами хрустели под ногами, чавкала болотная жижа. Виктор Петрович и Нина шли рядом следом за мальчишками и Таней.
- Что вы вечером делаете? - перебила размышления Левашова Нина. Она перестала прыгать с кочки на кочку, остановилась и теперь, покачиваясь, поджидала его.
- Ничего. Что я делаю обычно по вечерам? Читаю.
- Идемте в кино. Приехала кинопередвижка. У нас всегда, когда кончаем уборку, отдых и обязательно фильм.
- С удовольствием.
А в это же самое время Таня, которая шла с мальчишками, говорила:
- Так вот, вырасту, кончу школу, пойду в цирк. Работать с животными. Рассказать вам, как я управляю Акбаром? У него тонкий слух. Не заметили, что у меня на всех платьях сбоку карман? Эх вы. Вот. А еще один будущий красный офицер, а второй - мыслитель. Наблюдательность надо развивать. В кармане у меня что?
Она вытащила маленький коробок и потрясла в воздухе.
- Спички? Ты же говорила, что никогда не будешь курить.
- И не буду. А в коробке вместо спичек?
Она помахала кулаком, в котором была зажата зубочистка.
- Спрашиваю Акбара… Ну, хоть вот: сколько в небе ворон? И потряхиваю коробком. Два раза - он лает два, три раза - три. Съели?
- Ну ты даешь! - сказал Андрей. - Сама, что ли, придумала?
- В каждой книге про цирковые фокусы это написано.
Мальчишки обескураженно помолчали, потом Андрей сказал:
- Мы к тебе сегодня придем.
- Зачем это?
- Надо. Забыла про старую мельницу? Надо посмотреть, может, там что-нибудь есть. Только - секрет?
- Секрет. Ладно, приходите, сходим.
К танку вышли как всегда неожиданно. Бледно-оранжевое солнце высветило поляну, искривленные березы, начинающую желтеть листву, черно-зеленое пятно башни, наклонный, лежащий дулом на земле, ствол орудия. Вскарабкались на броню.
Между люком и крышкой была небольшая щель. Коля неумело просунул в нее конец монтировки. Навалились вдвоем, крышка со скрежетом приподнялась, из люка на ребят пахнуло сыростью.
- Домкрат теперь влезет?
- Попробуй.
- Не так, мыслитель, как ты ручку качать будешь?
- Без тебя знаю.
Коля качнул ручку домкрата, тот стал раздвигаться, крышка со скрежетом начала ползти вверх.
- Давай теперь я, - Нина поменялась с Колей.
- А ну, навались. Руками! - Виктор Петрович с мальчишками откинули люк.
- Кто полезет? - Нина посмотрела на Виктора Петровича.
- Я. Только фонарик достану.
Он вытащил из кармана куртки привезенный из города фонарик, наклонился над люком и посветил в него. Бледный желтоватый круг света высветил внизу черную грязную лужу, черное, закопченное бесформенное железо, какие-то висящие, такие же черные, лохмотья.
- Страшно? - спросила Нина.
- Страшно, - согласился Виктор Петрович и перекинул ногу через край люка.