- Пошел ты, - сказал Фуфло, и я отстал от него. Отстал, но сам потихоньку пошел за ним: мало ли что - уж больно он испугался, да и тип тот какой-то такой… непонятный. Но того типа в садике не было. Фуфло покрутился немного, стрельнул у кого-то сигарету и пошел на Литейный, а я пошел домой.
Вот эти-то сорок пять минут я и потерял совсем зря. А может, и не зря? Кто знает?
Сейчас, когда день кончился, я почему-то очень здорово все вспоминаю. Прямо как в кино - прокручиваю все снова и вперед и назад. И все так и стоит перед глазами. Наверно, это все-таки дяди Сашин хронометраж помогает так все вспоминать. Вот и дальше я совершенно свободно вспомнил все, что было, когда я отдыхал - от 20.10 до 22.00. Конечно, это мое личное время. И тут никто мне ничего не скажет. Но мне-то самому интересно - потерял я это время или… нашел?
Значит так. В этот район я переехал недавно. В школе этой - всего несколько дней. Ребят знакомых по-настоящему - никого. Скукота. И очень мне вдруг захотелось увидеть Машу Басову. Надо мне было ей кое-что сказать. Она, по-моему, думает обо мне не так, как на самом деле надо думать. Хотя бы с тем антоновским яблоком. На третьем уроке я взял и положил это яблоко потихоньку на парту прямо перед ней, на ее тетрадку. Она вначале удивилась, посмотрела на меня, а я улыбнулся, дескать, это тебе, бери, яблоко хорошее.
- Антоновка, - сказал я.
Яблоко лежало перед ней такое большое, чуть желтоватое, красивое, и от него так пахло, что ребята в классе начали крутить носами и принюхиваться, но никто ничего не увидел, а увидел только Апологий - есть у нас такой трясучий парень - зануда такая, ко всем цепляется. Маша сперва нахмурилась, а потом тоже улыбнулась и погладила яблоко, и тут этот трясучка прошипел на весь класс:
- Вот из-за этого началась Троянская война.
"Какая еще война?" - подумал я. А Маша сразу отдернула руку от яблока, а потом толкнула его ко мне со злостью. Яблоко покатилось по парте и упало на пол. Я нагнулся, поднял его, положил к себе в карман, вылез из-под парты и дал Апологию по шее - он через проход от меня сидит, и я легко дотянулся. Дотянулся-то дотянулся, да схлопотал выговор от учительницы, а потом еще всю большую перемену простоял навытяжку перед завучем и слушал разные разговоры про честь школы и про то, что я новенький, а новеньким тем более не положено эту честь марать. Как будто не новеньким - положено. А потом, когда я после уроков остался в классе, чтобы записать свой хронометраж, появилась Маша Басова и опять высказывалась насчет репейника и насчет того, чтобы я не делал из нее посмешище, что и так уже из-за меня все над ней смеются, и чтобы я приберег свои паршивые яблоки для кого-нибудь другого, например, для той новенькой, которая пялит на меня глаза. Тогда я ей сказал, что если я репейник, то она тоже не фиалка, а скорее крапива, и что никто над ней не смеется, кроме этого трясучего Аполония - я со злости даже его имя перепутал - и если на всяких трясучек внимание обращать, тогда вообще надо на край света бежать или удавиться. "Ну и давись", - сказала она, а я сказал, что это ей надо давиться, ведь это она на этого Апология внимание обращает, а не я. Тогда она сказала, что по шее-то ему дал я, а не она, значит, это я на него внимание обращаю и что лучше бы я внимание обращал на ту новенькую, которая… Тогда я разозлился и сказал, что, может быть, и обращу, потому что она по крайней мере не шипит ни на кого, как кошка, и еще сказал, что если для нее антоновка "паршивые яблоки", то она просто чокнутая и ей не яблоками надо питаться, а соломой или верблюжьими колючками. Тогда она сказала, что мне прежде чем приставать, как репейник, ко всяким девочкам, надо вывести свои веснушки и что у ее бабушки есть старинный рецепт… Тогда я сказал… И она сказала. В общем - поговорили!
И вот поэтому мне здорово захотелось встретить ее, чтобы все-таки поговорить по-настоящему. Ну что, в самом деле, чудачка какая-то, - что я ей плохого сделал?
Но я так ее и не встретил. Покрутился около ее дома, даже во двор заглянул, но так и не встретил. А ведь еще пару дней назад она мне на каждом шагу попадалась и даже злилась - думала, что я нарочно делаю так, чтобы ее встретить. А я и не хотел вовсе - так случалось, и все. А вот сегодня, когда захотел, - ничего и не получилось, как назло.
Я еще с полчаса покрутился около ее дома, даже подумал: не зайти ли - я ведь уже заходил раза три, но махнул рукой и пошел куда глаза глядят. Шел и думал, как бы мне оставшееся время с пользой убить. Вот сморозил! "Убить с пользой". Я посмеялся над собой и тут увидел ту самую новенькую, про которую Маша говорила, что она… Чепуха это - вовсе она и не пялит глаза специально на меня. Просто она, видно, неплохая девчонка и вроде - "свой парень". Лихо она ребят в классе отбрила, когда они хорохорились насчет того, чтобы проучить Венькину - Фуфлину компанию. "Из ста зайцев, - говорит, - не составишь одну лошадь". Ребята даже взвились от злости, а по-моему, она правильно сказала: какие-то они в этом классе не очень организованные и дружные, хотя и говорят все время про дружбу и организованность. Особенно Герка Александров.
Увидел я ее и вдруг подумал: "А что, если я возьму и подойду к ней? Интересно, что получится? А что должно получиться? Охо-хо, Половинкин, - подумал я, - чего-то ты не того…" И подошел.
- Здорово! - сказал я.
- А-а, здравствуй, Семен Четвертинкин, - сказала она и засмеялась.
На шутки я не обижаюсь и поэтому засмеялся тоже.
- Здравствуй, Татьяна Шарикова, - сказал я, вспомнив, что ее фамилия - Шарова.
- Здорово, Восьмушкин, - ответила она.
- Привет, Шарикоподшипникова, - сострил я.
- Салют, Полуторкин, - сострила она.
- Чао… Шарообразникова, - придумал я.
- Салям алейкум… Десятичкин, - придумала она.
Я уже, кажется, выдохся, но она так хитро смотрела на меня, - дескать, а ну, давай, кто кого, что я поднатужился и выдавил:
- Гутен абенд… Воздушношарова!
- Хау ду ю ду, Многодолькин! - выдавила она.
Я понял, что мне ее не одолеть, и засмеялся. Она тоже засмеялась и сказала:
- Ну, остановились? А то я так до периодических дробей дойду. Пока пять - четыре в мою пользу. Так?
- Так, - согласился я.
- Ну, раз так, - сказала она, - тогда здорово, Половинкин. - И протянула мне руку.
Я хлопнул ее по руке и тоже сказал:
- Здорово, Шарова!
- Ого, - сказала она, - с чего это ты стихами заговорил?!
И мы опять засмеялись. Ничего, славная она девчонка, веселая, не то что…
- Куда бредешь? - спросил я.
- Прожигать жизнь, - сказала она.
- Как так?
- Ну, кутить.
- Чего, чего?
- Серый ты, Половинкин, - вздохнула она. - Ну, по мороженому ударить. Айда!
Я свистнул и похлопал себя по карманам.
- Это не беда, - сказала она. - Сам пропадай, а товарища выручай. Пошли!
- Неудобно как-то, - промямлил я.
- Вот уж не думала, что ты пижон, Половинкин, - сказала она насмешливо.
- Ну ладно, - сказал я, - за мной будет. А куда?
Она достала из какого-то карманчика кошелек, взяла меня за руку, высыпала на ладонь мне всю мелочь и начала считать.
- Пятьдесят восемь копеек, - сказала она, - два раза по девятнадцать и двадцать копеек на газировку. Кутить так кутить.
И мы пошли на Литейный в "Мороженое", купили по два шарика разного и сифон газировки. Сели за столик у окна и начали, как она говорит, "прожигать жизнь" и разговаривать на разные темы и, в первую очередь, конечно, о нашем классе - мы ведь оба были новенькими, и нам было интересно узнать, что каждый думает о ребятах и учителях. Кто-нибудь услышал бы нас, сказал бы - вот рассплетничались. Но мы вовсе не сплетничали, а просто обменивались мнениями. И в большинстве случаев у нас мнения были одинаковыми, только она как-то очень здорово умела определить человека, будто насквозь его видела. Скажет два-три слова, и все ясно. И так убедительно, что поневоле с ней соглашаешься.
Из учителей нам больше всего понравилась Маргарита Васильевна - Маргоша, как ее в классе зовут. Она у нас классная руководительница, а преподает географию и очень интересно преподает - всегда у нее что-нибудь новенькое, чего и в учебнике нет. И потом почему-то на нее не хочется смотреть, как на учительницу, а скорее, как на старшего товарища - она все понимает и не задается и разговаривает с ребятами без криков и без всяких там "сю-сю-сю", по-товарищески, как с друзьями, но трепачей и задавал, по-моему, не любит. И правильно! И веселая она, а я думаю, раз человек веселый и умеет шутить и смеяться, значит, он человек хороший.
- Маргоша - золото, - сказала Татьяна, - и хи-итрая.
- Почему же она хитрая? - спросил я.
- Ну, она по-хорошему хитрая, - сказала Татьяна. - Она нас всех насквозь видит, а любит и уважает, но не "сюсюкает". Верно?
- Верно, - сказал я, - золото. У нее и волосы золотые.
- Ишь ты, - сказала Татьяна, - заметил.
А чего же тут не заметить? Я вообще все красивое замечаю.
- Заметил, - сказал я. - Я и не только это заметил.
- А что ты еще заметил?
- Кое-что заметил.
- Наблюдательный, - сказала Татьяна и усмехнулась. - А ты заметил, на кого этот… как его… Апологий похож.
- На змея, - сказал я, чтобы не ударить лицом в грязь, хотя почему на змея - и сам не знал.
- Ну уж, на змея, - сказала Татьяна, - на уис-ти-ти он похож, вот на кого.
- На кого, на кого?
- Уистити. Есть такая обезьяна. Она все время дергается, всех передразнивает, крутится и так и сяк, чтобы ее заметили, а сама такая несчастная, и когда ее не замечают - она горючими слезами заливается.
Не знаю, может, она и придумала такую обезьяну, но очень уж точно это к Аполошке подходило. Я засмеялся, но в душе мне почему-то даже жалко его стало. Уис-ти-ти!
Про Герку она только одно сказала:
- Сознательный-самостоятельный.
И тут я не понял, то ли она хвалит его, то ли ругает, а больше она о нем говорить не хотела. Вообще, и верно, может показаться, что мы сплетничаем и только чужие недостатки обсуждаем. Неправда это. Наоборот, мы решили, что ребята в классе хорошие, только их немного расшевелить надо.
- А кто мы такие, чтобы их расшевеливать? - спросил я, потому что мне пришло в голову, что мы их еще не знаем как следует - мы новенькие, а у них уже давно свой коллектив, а, как говорят, "со своим уставом в чужой монастырь не суйся". Я сказал об этом Татьяне, а она сказала, что поживем - увидим. А потом еще сказала, что вообще-то она зайцев не любит, то есть самих зайцев любит, а вот людей-зайцев нет. Не любит она еще врунов, подхалимов, трусов, ябед, подлецов, нытиков, задавал, воображал, хулиганов, эгоистов, пижонов, жуликов, деляг, зубрил, дураков, нахалов и тех, у кого "моя хата с краю" и "своя рубашка ближе к телу". Словом, всех, кого и не надо любить и которых я сам терпеть не могу, только я их не всегда распознать могу и довольно часто ошибаюсь, и это довольно обидно.
Я ей об этом сказал, и тут она меня огорошила.
- А ты, чтобы не ошибаться, - сказала она, - чаще на себя посматривай.
- Эт-то как п-понимать? - спросил я. - Эт-то что же? Значит, и я тоже?..
- Опять стихами заговорил, - засмеялась она.
Фу-ты ну-ты! Может, и прав был тот старичок, что я стихи сочиняю?
- Ладно, - сказал я, - ты не отговаривайся. Что же, значит, и я…
- Конечно, - сказала она. - Ну-ка, вспомни, разве ты никогда, например, не задавался?
- Вот уж нет! - возмутился я и сразу осекся. Задавался, да еще как. Например, в прошлом году, когда наша дворовая команда первенство района по хоккею выиграла. Как индюк по школе ходил!
- И никогда не трусил?
Я промолчал. Чего уж там. Я иногда только делаю вид, что не трушу, и лезу во всякие происшествия, а на самом деле…
- И не врал?
………………………………….
- И не пижонил?
………………………………….
- И не "химичил" чего-нибудь?
Она продолжала спрашивать, а я готов был хоть под стол залезть.
"Вот так-так, - думал я, - хорош, оказывается, ты, гусь, Семен Половинкин-Многодолькин. А еще берешься других людей обсуждать". У меня, наверно, была такая дурацкая рожа, что она вдруг перестала задавать свои вопросики, посмотрела на меня и начала хохотать так, что на нас все стали оглядываться.
- Ох, и выраженьице у тебя, - сквозь смех сказала она, - прямо как будто сейчас топиться побежишь. Да ты не расстраивайся. - Она вдруг вздохнула. - Ох, и трудно быть настоящим человеком…
Я как-то об этом никогда не задумывался; какой есть - такой и есть. Жил, в общем, как живется и не задумывался, кто же я такой на самом деле? Только вот, пожалуй, последнее время и стал задумываться, да и то не очень. И если бы не дядя Саша со своим хронометражем и со всякими другими воспитательными штучками, вроде разных книжек, и если бы не М. Басова со своими закидонами, и если бы не разные происшествия, которые что-то часто со мной стали случаться за последнее время, и если бы… И если бы да кабы… И сейчас тут эта Татьяна! Поневоле задумаешься. Я сидел мрачный-мрачный, и мороженое уже совсем не лезло в меня. А Татьяна ела как ни в чем не бывало и посмеивалась.
- Ну, чего смеешься? - пробурчал я. - Наговорила человеку шут знает что и смеется.
- А ты, кажется, ничего парень, Сеня, - сказала Татьяна. - Мне мой дед говорит, что, если человек начинает задумываться, какой он, значит, еще не все потеряно. Может быть, из него тоже гвозди можно будет делать.
- Какие гвозди? - удивился я.
- Стихи есть такие. Их дед мой очень любит. "Гвозди бы делать из этих людей…"
- …крепче бы не было в мире гвоздей? Да?
- Ага, - сказала Татьяна. - Знаешь?
По-моему, она тоже удивилась. А я подумал, что вот не иначе опять со мной происшествие - похоже, ее дед - тот самый старичок, который меня в магазине выручил. Но я ничего не сказал. Надо проверить, а потом, если это так, взять да и закатиться к старичку в гости - ведь он меня приглашал. Вот у Татьяны глаза на лоб полезут!
- Хорошие стихи, - сказала Татьяна. - А насчет разных ошибок, так они у каждого бывают. У меня их тоже - вагон и маленькая тележка. Так что ты не расстраивайся.
Ничего, хороший она "парень" - Татьяна. Я растрогался и вспомнил, что у меня в кармане так и лежит яблоко, которое швырнула мне обратно Машка. Я достал яблоко и протянул его Татьяне.
- О-о! Антоновка! - сказала она.
Она сказала это так вкусно, что я немножко повеселел и снова принялся за мороженое. И в самом деле, не такой уж я подонок; есть во мне и кое-что хорошее. Наверно, есть. Надо только… Но что "надо", я так додумать и не успел. За окном на тротуаре, прямо против нашего столика стояла Маша Басова и одним глазом смотрела, как мы уплетаем мороженое. Глаз у нее светился зеленым светом, как у семафора. Я даже вздрогнул от неожиданности, и мороженое с ложечки упало мне на штаны. Вообще-то я редко теряюсь, а тут почему-то здорово растерялся, как будто меня поймали на чем-то… на чем-то… Я уставился на Машу, а она вздернула подбородок кверху и, не оглядываясь, ушла.
- Ты чего в окно уставился? - спросила Татьяна.
- Так, - сказал я, - задумался.
- Ах, задумался, - засмеялась она, и я не понял - видела она Басову или нет.
Я вдруг заторопился. Посмотрел на летчиковы часы и сказал, что, пожалуй, пора домой, у меня еще дел невпроворот.
- Пошли, - сказала она.
Мы быстро доели мороженое и вышли. И некоторое время шли по Литейному и молчали. Потом Татьяна посмотрела на меня искоса и тихонько спросила:
- А как тебе Маша Басова? Нравится?
Я даже остановился, что она - мысли читает, что ли? Я начал было что-то мямлить: "да так", "ничего", "так себе", но тут же разозлился на себя - что я, в самом деле, и эту Татьяну боюсь - и решительно сказал:
- Нравится! А что?
- Правильно, - сказала Татьяна. - Она, по-моему, мировая девчонка.
- Ага! - сказал я.
- Я бы хотела с ней дружить, - сказала она.
- Правильно! - сказал я и подумал, что и верно было бы здорово, если бы такие две мировые девчонки подружились.
- Ну, разбежались, - сказала Татьяна, когда мы дошли до угла.
- Я провожу, - сказал я.
- Не надо, я на трамвай - до Мальцевского, - сказала она и протянула мне руку. - Спокойной ночи, Периодичкин.
- Спокойной ночи, Круглошарикова, - ответил я.
Рука у нее была маленькая, но крепкая и теплая.
Я бежал домой и думал, что вот с этой Татьяной совсем запросто можно обо всем поговорить, и пошутить, и посмеяться, а с Машей никак ничего у меня не получается: колючая она какая-то, как ерш. Я засмеялся: она - ерш, а я - репейник. Ну, раз репейник, так я от нее и не отцеплюсь! Вот такие пироги, как говорит дядя Саша.
Все это, весь свой день, я и вспоминал, лежа в кровати. А когда вспомнил, решил, что, в общем-то, все не так уж страшно. Надо быть только более организованным и уметь исправлять свои ошибки.
Да, а зачем это бате понадобился Венька Жук? Не забыть бы завтра спросить. А топиться я не собираюсь. Незачем мне это…
…На следующее утро я запросто сдернул с Мишки одеяло и пошел умываться. А когда вернулся, Мишка опять был под одеялом, закутанный с головой, как в спальном мешке. Я определил, где у него уши, и дернул через одеяло за ухо. Он чего-то забурчал.
- Встанешь? - спросил я.
- Отлипни, - заныл Мишка.
- Твое дело, - сказал я и пошел на кухню. В дверях обернулся и увидел, как Мишка от удивления высунул нос. "Удивляйся, удивляйся, - подумал я, - то ли еще будет".
Ольга почему-то встала самостоятельно, и мы с ней быстро позавтракали. Батю я будить не стал - на столе лежала записка: "Пришел поздно, буду спать до 12-ти".
- Выйди с Повидлой, - сказал я Ольге.
- Чего-о-о? - пропищала она. Но я не стал повторять и стал собирать портфель.
- Я опоздаю, - опять запищала Ольга.
- Не опоздаешь, - сказал я строго.
Она тоже очень удивилась, но взяла поводок и начала надевать на пса. Повидло тоже, по-моему, очень удивился: посматривал то на меня, то на Ольгу и даже повизгивал от удивления. Но я не обращал на них внимания и занимался своим делом.
Они ушли с обиженным видом. Маму я тоже будить не стал и направился в школу. "Приду с запасом, чтобы не опоздать", - решил я. Я уже был в дверях, когда из-за ширмы вышел отец в трусиках и в майке.
- Семен, почему Мишка не встает? - спросил он. - Заболел, что ли?
- А не знаю, - сказал я равнодушно.
- Ты что, не будил его? - удивился отец.
- Будил, - сказал я еще равнодушнее.
- Ну и что? - еще больше удивился отец.
- А ты его спроси, - сказал я.
- Гм-м, - промычал батя. - Интересный разговор. Что это с тобой?
- Ничего, - сказал я и пожал плечами. - Не маленький, пусть к дисциплине привыкает.
Батя внимательно посмотрел на меня и засмеялся.
- Ишь ты! Ну что ж, может, и правильно. Не будить, значит? Опоздает ведь.
- Раз опоздает, два опоздает…
- Ладно, попробуем, - сказал батя и махнул рукой.
- Ну, я пошел, - сказал я и тут же вспомнил, что не спросил про Веньку Жука. Но батя сам спросил у меня очень серьезно: