- Почему? - спросил Гриня.
- Его никуда нельзя выбирать, - продолжала Басова. - Во-первых, он слишком добренький. А значит, он не будет требовать как следует. Во-вторых, у него… как это… а-мо-раль-ное лицо.
Еще новости! Лицо у меня как лицо. Разве только веснушки, будь они неладны. И при чем здесь мое лицо - в общественном деле?
- А что, обязательно красавчиком надо быть? - спросил я. - Как…
- Вот, - сказала Басова, - вы же сами видите, что, кроме всего, у него не хватает… как это… ин-тел-лек-та. Он не-ин-тел-лек-туальная личность.
Ладно, заведу себе записную книжку и буду записывать:
Эмоции (?)
Караваев-Каратаев (?)
Троянская война (?)
А-мо-раль-ное лицо (?)
Не-ин-тел-лек-туальная личность (?)
И какая разница между лицом и личностью - все узнаю! И научу этим словам своего Повидлу. И он ее - М. Басову растерзает, раздраконит в мелкие клочки и закопает их у Петропавловской крепости в глубокую-глубокую яму. А я посажу там репейник и раз в неделю буду приходить туда и рыдать. Не буду рыдать! Буду смеяться.
Этого всего я не сказал, а только подумал, но так посмотрел на Марию Басову, что она икнула. Ничего она не икнула, а продолжала как ни в чем не бывало. И сказала такое, что тут уж я икнул.
- Вчера, - сказала она, - я видела, как его за плечо вел милиционер! И что-то строго ему говорил. На Некрасова, угол Чехова. А милиционеры зря за плечо не водят.
Все посмотрели на меня.
- Вел? - спросил Матюшин.
- За плечо? - спросил Гриня.
- Влип? - спросил Петька.
Татьяна молчала.
- Влип, - сказал я, - вел, - сказал я, - за плечо, - сказал я и ушел. И даже не обернулся - так мне вдруг стало обидно. Сразу вспомнил ту девчонку в старой школе.
…12.15 - Ушел с уроков.
12.25 - Пришел домой.
Никого нет. Это хорошо.
12.25–12.26 - Поддал под зад Повидлу.
12.26–13.00 - Лежал на диване. Думал. Непроизводительно. Ну и шут с ним.
13.00–13.10 - Смотрел в зеркало. Лицо как лицо.
…Она как-то сказала, что будет дружить с Венькой Жуком. Ну и дружи, сказал я тогда, и правильно. Может, это ему поможет. Опять стихи: может - поможет… Гвозди бы из этих людей делать… А я, наверно, не гвоздь. Дал еще раз Повидле. Он удивился. Вот ведь что - удивился, а не обиделся, а я чуть… чуть… не заревел. "Репортаж с петлей на шее". Фучик бы не заплакал и вообще не так бы себя вел. Пойду-ка я к дяде Саше летчику. Поговорю с ним. С батей-то не больно поговоришь. Ему все некогда. У него - то тунеядцы, то "политурщики", то еще почище… Был бы летчиком или, как у Машки, профессором - тогда бы поговорили…
Я постучал.
- Входи, - сказал дядя Саша.
Я вошел и поздоровался.
- Привет, - сказал дядя Саша, - садись, возьми книжку или покури. Я сейчас письмо кончу, а потом - к твоим услугам.
Он долго писал письмо. Я взял книжку, но не читал. Смотрел на него. Он писал и даже иногда губами шевелил, и морщился, и головой потряхивал, и ручку откладывал, и лоб себе тер. Потом кончил писать. Встал, засунул руки в карманы, постоял, посмотрел на письмо, взял его и разорвал и обрывки в карман засунул.
- Чего скажешь? - спросил он.
- Зачем вы письмо разорвали? - спросил я.
Он ничего не ответил. Походил немного, посвистал, посмотрел на меня как-то странно, открыл ящик в столе, достал фотографию оттуда и сунул ее мне под нос.
- Красивая? - спросил он.
- Зачем вы письмо разорвали? - опять спросил я.
- Нравится? - спросил он, кивнув на фотографию.
- Здорово! - сказал я.
И верно, здорово. Не знаю уж как сказать. Улыбается, а грустная. Волосы рукой поправляет, чтобы не разлетелись, и смотрит прямо в глаза.
- Что ты понимаешь, - пробурчал дядя Саша.
- Понимаю, - сказал я и почему-то вздохнул.
- Ну, ну, - он посмотрел на меня сверху вниз, прищурился и спросил: - Чего стряслось?
- Почему вы письмо порвали? - еще раз спросил я.
- Слушай, ты, настырный тип, это не твоего ума дело.
- Ну и ничего у меня и не стряслось, - сказал я.
- А ты к тому же еще и вредный тип, - сказал он сердито. - Ты же мне ничем не поможешь, зачем же я перед тобой свои болячки ковырять стану.
- А зачем вы тогда мне эту фотографию показывали? - рассердился я.
- А верно, зачем? - засмеялся дядя Саша. - Чем ты мне поможешь?
- А может, и помогу, - сказал я.
- Да, - сказал он, - я знаю. У тебя такой характер - ты помогать любишь. - Он задумался. - Слушай, я… глупый, наверно…
- Ну что вы, - сказал я вежливо.
Он засмеялся.
- Спасибо, - сказал он. - Чем черт не шутит. Ты такой. Тебе люди должны верить.
- Спасибо, - сказал я.
Он опять засмеялся.
- Ну, и гусь ты, Сенька, - сказал он, - вот уж гусь! Э-э! Была не была. Глупо, конечно, но… Ты свободен сейчас?
- Ага.
- Вот тебе адрес. Позвони три раза. Тебе откроют. И ты скажи, что я… не могу. Азаренков не может.
- Чего вы не можете?
- Ты мужчина или кто? - спросил он сердито. - Ну, а мужчина не должен быть слишком любопытным. Скажи, что Азаренков не может. И все.
- Ладно, - сказал я и пошел к двери.
- Слушай, а что все-таки у тебя стряслось? - спросил он вдогонку.
- А вы мужчина, дядя Саша? - спросил я.
- Гусь ты!
- Ага, - сказал я и отправился на Литейный.
…Она и верно была очень красивая. Как М. Б., если честно, то даже лучше. Почему дядя Саша решил, что я ничего не пойму? Очень даже я понимаю. Только Машу не очень понимаю. Ну, может, еще пойму. У меня все впереди, как говорит Ангелина Павловна.
- У-у, какие у тебя отличные веснушки, - сказала та красивая.
- Веснушки как веснушки, - сказал я.
- Конечно, - сказала она. - Значит, Азаренков не может?
- Ага, - сказал я.
- А я могу? - спросила она.
- Не знаю, - сказал я.
- Слушай, - сказала она шепотом, - тебе нравится какая-нибудь девочка?
- Нра… то есть нет… то есть… - сказал я.
- Ну, раз "то есть", тогда ты меня поймешь. Я не хо-чу его ви-деть. Твоего Азаренкова. Который - сам-не-пришел. А прислал какого-то парня с веснушками - не сердись, они тебе идут. А он пусть летает. На тебе персик и скажи ему, что я тоже не могу…
Я обрадовался. Раз и она не может…
- …не могу его видеть, - докончила она.
Я разозлился.
- Ну, и зря! - сказал я.
- Нет, не зря! - сказала она и даже ногой топнула.
Обратно домой я шел какой-то немножко грустный. И даже не из-за себя, а вообще какой-то грустный. И злой. Не мое, конечно, дело, что там у них вышло, но просто обидно: дядя Саша - мировой дядька и она тоже, а вот чего-то не получается. Чего-то им мешает. Совсем как у меня. Только им легче - они взрослые!
А вот какого лешего я с последнего урока ушел? Подумаешь, обиделся! Ведь никто же не обязан знать, что тот милиционер, который меня за плечо вел, - мой отец. И почему я сразу не сказал им этого? Тогда и обижаться мне было бы нечего. Почему не сказал, а? Гордость не позволила? Ну, и тип ты, Половинкин! И до того я разозлился на себя, что решил сразу же пойти к М. Басовой и, наконец, объяснить ей все начистоту. Домой к ней пойти. Не выгонит! У нее дома ко мне все хорошо относятся. Надо будет - и при всех все скажу. Так, мол, и так. Припру ее к стенке и скажу, чтобы она не больно-то воображала - заноза одноглазая! И я, забыв, что меня ждет дядя Саша, решительно пошел к Басовой. И решительно позвонил. Дверь мне решительно открыла бабушка, и я вошел.
- Здравствуйте, - сказал я решительно. - Маша дома?
- О-о-о! - запела бабушка. - Наш юный рыцарь! Здравствуйте, здравствуйте, проходите, проходите, очень рады, очень рады, а Машенька еще не приходила из школы.
"Вот лопух", - подумал я про себя, и куда-то моя решительность испарилась.
В переднюю выглянул Машин отец.
- А-а-а! - сказал он. - Семен. Здравствуйте, Семен. Очень приятно, - и он протянул мне руку.
И я, как осел, тоже сказал, что и мне очень приятно. Они переглянулись и засмеялись.
- Ну, раз приятно, - сказал папа, - проходите. Дело в том, что Оля… Ольга Васильевна, наша мама, уезжает в Москву в командировку, и Маша пошла ее проводить. Но, - он посмотрел на часы, - она уже скоро должна прийти. А мы пока побеседуем.
- Да нет, спасибо, я в другой раз, - забормотал я.
- Нет, нет, мы вас не отпустим, - захлопотала бабушка, - такой редкий гость…
- И в самом деле, Семен, куда вы пропали? - спросил папа. - Маша сказала, что вы с ней оказались в одном классе. Это отлично!
- Отлично, - сказал я и подумал, что, когда слишком много вежливости, это тоже тяжеловато.
- Прекрасно, - сказала бабушка, - сейчас я угощу вас тортом и яблоками, а там и Машенька подойдет. Она к вам очень хорошо относится и переживает…
"Вот новости", - подумал я и спросил:
- Что переживает?
- Да, да! - сказал Машин папа, хлопнув себя по лбу. - Какие мы невоспитанные, черствые и невежливые люди!
"Куда уж там - невоспитанные", - подумал я.
- Да, да! - сказала бабушка. - Мы даже не поинтересовались, как ваш…
- Что мой? - спросил я.
- Как ваш… - сказала бабушка, но Машин папа кашлянул, и она почему-то смутилась. - Как ваше… здоровье хотела я спросить.
Я удивился: при чем тут мое здоровье?
- Отличное здоровье, - сказал я.
- Ну, и прекрасно, и прекрасно, - запела бабушка.
За всеми этими разговорами мы все-таки оказались в комнате.
- Садитесь, - сказал папа.
- Ничего, спасибо, я ведь на минутку, - сказал я.
- Садитесь, садитесь, - сказал папа.
- Да нет, спасибо, - сказал я.
- Сади… - начал папа в третий раз, но бабушка перебила его:
- Ну, Гриша, милый, как вы не понимаете, что… - Она помахала рукой где-то сзади себя и… пониже спины.
- Ах, да, да, да, - сказал Машин папа, - склероз, склероз… Извините, Сеня, вам, конечно, удобнее стоять.
Я ничего не понимал - почему мне удобнее стоять? Они меня совсем заговорили, и я даже не заметил, как в одной руке у меня оказался кусок торта, а в другой огромное яблоко. Деться было некуда, и я давился то тортом, то яблоком, думая, как бы съесть все это поскорее, пока не пришла Машка. И, конечно, она пришла, когда я запихнул в рот последний кусок торта и старался протолкнуть туда же последний кусок яблока. Я, кажется, возненавижу скоро эти яблоки!
- Вот и Маша! - воскликнул папа обрадованно. - Ну, как? Посадила?
- Проводила? - спросила бабушка.
- Посадила, проводила, расцеловала и ручкой помахала, - затараторила Маша весело и тут заметила меня.
- А-а, Сенечка, привет, - сказала она очень ласково и как ни в чем не бывало.
- М-м-мбубет, - сказал я.
- Что с тобой? - испугалась она. - Зубы?
- М-м-мбет, - сказали.
- Насморк?
Ох, провались ты, заноза, через все три этажа!
- Б-бам-буммм, - сказал я и помотал головой.
- Ах, яблоко! - догадалась она. - Ну какие же вы молодцы! - Она посмотрела на своих родичей. - Как вы догадались, что он оч-чень любит яблоки?
Я наконец проглотил это чертово яблоко. Зол я был до того, что коленки дрожали, но вместе с тем мне почему-то было и смешно. "Ну, ладно, - подумал я, - главное не растеряться".
- Очень вкусное яблоко, - сказал я. - Спасибо. И торт очень вкусный. Спасибо. Хорошо, что ты пришла, Маша. Я вообще-то не к тебе зашел, а к Григорию Александровичу, но раз уж ты пришла, я тебе напомню - в девятнадцать ноль-ноль в кафе "Гном". - Я мельком глянул на нее: по-моему, у нее из глаз летели искры!
Я повернулся к ее папе.
- Григорий Александрович, - сказал я, - вы не можете уделить мне несколько минут?
- К-к-конечно, п-п-пожалуйста, - сказал Машин папа, - п-п-прошу. - И он показал на дверь своего кабинета.
Я, не оглядываясь на М. Басову, прошел в кабинет. Проходя, я услышал, как засмеялась бабушка и что-то зашипело, как на сковородке. Это шипела М. Басова.
- Садитесь, - сказал Машин папа, но тут же быстро добавил: - Впрочем… э-э-э… можете… стоять.
Но я с размаху плюхнулся на стул.
- Ой! - сказал Григорий Александрович и сморщился, как от зубной боли.
- Извините, - сказал я, - но он крепкий, кажется.
- Д-да? - неуверенно спросил Машин папа. - Н-ну, вам виднее. - И посмотрел на меня с уважением.
"Что-то они сегодня какие-то странные", - подумал я.
- Итак, чем могу служить? - спросил Машин папа.
Я не знал, чем.
- Да вы не стесняйтесь, Семен, - дружелюбно сказал Машин папа. - Выкладывайте.
И тут я придумал. Он ведь человек очень образованный, и почему бы мне не спросить его кое о чем.
- Вы все знаете, Григорий Александрович, - сказал я, - а я не очень. Я хочу вас спросить о… про некоторые слова.
- Сократ говорил, - сказал Григорий Александрович, - что я знаю твердо только то, что я ничего не знаю. Но если вы думаете, что я могу вам помочь…
- Думаю, думаю, - быстро сказал я и достал из кармана листочек, на котором у меня было записано:
1) Эмоции (?)
2) Троянская война (?)
3) Караваев-Каратаев (?)
4) Аморальное лицо (??)
5) Неинтеллектуальная личность (???)
Он прочитал все это несколько раз, потом опустил очки на нос и внимательно посмотрел на меня.
- Гм-м, - сказал он, - любопытный, я бы сказал, набор… А… а зачем вам, собственно, это?
- Так, - сказал я, - для расширения кругозора.
- Гм-м, - опять сказал он, - ну что ж…
И начал потихоньку объяснять. А потом сам ужасно увлекся. Бегал по комнате, размахивал руками, доставал с полок разные книжки. В общем, по всем вопросам прочитал мне целые лекции. И все рассказывал очень интересно, доходчиво и с наглядными пособиями. Я слушал разинув рот, но не думайте, что я буду пересказывать все, что он мне говорил. Только для памяти отмечу самое главное.
Эмоции - это, оказывается, разные чувства. Только не запах там, вкус или цвет, а например, горе, радость, злость, веселье, зависть и… любовь, например. А я-то думал, что "эмоции" - это из радиотехники что-нибудь.
И еще он сказал, что эти самые эмоции бывают положительные и отрицательные. К положительным надо стремиться, потому что они увеличивают срок жизни, а отрицательные, наоборот, укорачивают, и поэтому от них надо бегать, как черт от ладана. Злость, обида, страх и другое в этом роде - это отрицательные. Поэтому, если не будешь злиться, обижаться, бояться и так далее - проживешь сто лет или даже больше. Здорово интересно, но попробуй-ка! И потом, если человек не злится, не обижается, не ненавидит кого-нибудь или чего-нибудь - то он, по-моему, просто жизнерадостный рахитик, и толку от него никакого не будет.
Я сказал об этом Машиному папе. Он засмеялся и сказал, что чувствами, то есть эмоциями, надо уметь управлять, ре-гу-ли-ро-вать их… Я сказал, что, мол, попробуй от-ре-гу-ли-руй свои эмоции, если, скажем, тебе в ухо дали. Что же, надо улыбнуться и сказать спасибо и второе ухо подставить? Он опять засмеялся и сказал, что все это зависит от кон-кретной си-ту-ации. Я спросил, что это значит, тогда он махнул рукой и сказал:
- Извините, пожалуйста, что я употребляю такие выражения, но в данном случае это означает: когда? где? зачем? почему? и за что? За что вам дали по уху. Понятно?
- Понятно, - сказал я, хотя не очень понял, какая, например, разница, где тебе дали по уху - в подворотне или на лестнице? Дали, и все!
Тут он сказал, что вопрос о том, надо ли подставлять левое ухо, если тебе дали по правому, прямо относится к третьему пункту моего списка, а именно к Караваеву-Каратаеву. Поэтому он перескакивает через пункт второй - о Троянской войне - и попытается объяснить мне, кто такой Платон Каратаев и что такое каратаевщина как со-ци-аль-ное и пси-хо-ло-ги-ческое явление.
- Ух! - сказал я.
- Ах! - сказал он. - Простите, пожалуйста, я, кажется, опять увлекся. А что, собственно, вам нужно знать про Каратаева?
- Да кто он был такой? - сказал я.
- Он был солдат, - сказал Машин папа.
"Ну, это ничего, - подумал я. - Солдат - это совсем неплохо".
- Но он был не совсем обычный солдат, - сказал Машин папа.
- Герой? - спросил я.
- Н-не совсем, - сказал он. - С одной точки зрения… - Он покрутил в воздухе рукой. - А с другой точки зрения… Вы читали гениальный роман Льва Николаевича Толстого "Война и мир"?
- Кино видел, - сказал я, - а читать не читал.
- Н-ну, кино… это не совсем… гм-мм… Видите ли, все это очень сложно, но в двух словах можно сказать так…
И тут он прочел мне лекцию о Л. Н. Толстом. О том, что он думал о жизни, и про этого солдата Каратаева. Я слушал и качал головой, но в самой голове у меня стояли туман и каша, и, кажется, я понял только одно, что этот солдат и в самом деле был какой-то чудак, он как раз и считал, что если тебе дали по одному уху - надо сразу сказать спасибо и подставить второе. Тогда тому, кто тебе дал по уху, станет стыдно, его ну просто заест совесть, как это он такому доброму человеку съездил по уху, и он больше никогда никого не будет трогать. И если все будут так поступать, то на земле будет мир и справедливость.
- Дудки, - сказал я, - не согласен! Как же! Заела бы фашистов совесть, если бы мы им не наклали как следует?!
Машин папа засмеялся и сказал:
- Вы поняли все совершенно правильно, хотя все это значительно сложнее. Перейдем к следующему вопросу. Что такое "аморальное лицо".
Он опять начал долго объяснять, но тут я довольно быстро понял, что это никакого отношения к лицу, то есть к… роже не имеет. И к веснушкам тоже. А имеет отношение к тому, какой человек есть. Человек, у которого аморальное лицо, - плохой человек. Гад и подлец. Вот что я понял. Оч-ч-чень хорошо!
Теперь послушаем, что такое "неинтеллектуальная личность". Тут, оказывается, совсем просто. "Интеллект" - это, оказывается, ум и способности человека. И если человек "не-ин-теллектуальная личность" - значит, у него ни ума, ни способностей нет. Короче - балбес он и дурак.
Вот так. Значит, уважаемая М. Басова считает меня дураком и гадом. И трусом - потому что, если я подставлю, как она считает, правое ухо после левого - значит, конечно, трус.
Я слегка от-ре-гу-ли-ровал свои эм-моции и не показал виду, что мне… что я… что меня…
- Спасибо, - сказал я. - Я все понял. И п-пойду. Спасибо.
- Пожалуйста, - сказал папа М. Басовой. - Но вы чем-то расстроены?
- Не, ничего, - сказал я, - просто мне все это надо… обмозговать. Много интересного.
- Рад был помочь, - сказал Басов папа. - Когда что-нибудь будет нужно - приходите. Да, а как же насчет Троянской войны? - спохватился он.
"Пожалуй, хватит на сегодня, - подумал я, - а то еще чего-нибудь новенького узнаю".
- В другой раз, - сказал я. - Вы только скажите, при чем там в этой войне яблоки?