И пока мы так приговаривали в рифму, из кухни выплыла тетка Поля.
- Ну, Сеня, - закричала она, увидев меня, - ты уже собрался?
Она подошла поближе и заметила Машу.
- А-а, - сказала она и засмеялась, - у тебя гости. Что же вы в дверях стоите? Проходите.
- Спасибо. Я на минутку. Выйди, Половинкин! - сказала Маша и даже ногой притопнула.
Тетка Поля сделала круглые глаза. Ну, что тут будешь делать! Я сказал тетке "извините" и "я сейчас" и вышел на площадку. Тетка развела руками, улыбнулась хитренько и поплыла в комнату.
- Ты мне нужен, - очень строго сказала Маша.
"Это что-то новое", - подумал я и напустил на себя совершенно равнодушный вид.
- Не воображай, пожалуйста, бог знает что, - презрительно сказала она. - Просто у меня нет другого выхода, а то бы…
Ну, конечно, не может какой-нибудь гадости не сказать. Ладно.
- Надолго? Надолго нужен? - спросил я скучным голосом. - У меня, понимаешь, дела…
- У тебя всегда дела, - она фыркнула, - делишки какие-то…
Я решил железно сдерживаться, что бы она ни говорила, но про себя скрипнул зубами. "Делишки!"
- Вопрос о судьбе человека решается, - продолжала Маша, - а у него дела. Подождут твои делишки!
- Какого человека? - испугался я.
- Я не привыкла на лестницах торчать, - заявила Басова.
- Я же тебя звал, - разозлился я.
- У тебя дома много людей. А этот разговор - один на один.
- Ну, пойдем куда-нибудь. Я только предупрежу.
- Предупреди. И побыстрее, - сказала она командирским тоном.
Я влетел в комнату и сказал тетке Поле, что не могу с ней идти - очень важное дело.
- Понимаю, - сказала тетка Поля, - очень важное дело, о-оч-чень! - Она захохотала. - К тому же сердитое… дело это и хоро-о-шенькое!
Все уставились на меня.
- Какое дело, Сеня? - спросила мама.
- Общественное, - пробурчал я, ни на кого не глядя.
- Ну, раз общественное… - сказал отец, поднимая голову от своих тетрадок.
- Иди, иди, - сказала тетка Поля и подмигнула мне. - Общественные дела завсегда важнее личных. - Она опять залилась своим звонким смехом и слегка подтолкнула меня к двери.
Я помчался. Нет, все-таки она ничего - эта тетка Поля: кое-что понимает.
Маши на площадке уже не было. Я понесся вниз сломя голову, и сердце у меня колотилось, как овечий хвост. Неужели ушла? Я пулей вылетел на улицу и по инерции промчался несколько шагов вперед. Чуть не сшиб с ног какого-то дядьку, но резко затормозил и развернулся на одной ноге так, что из-под каблука дым пошел.
Маша стояла около парадной. Она посмотрела на меня и засмеялась - вид, наверно, у меня был чудной. Потом сразу оборвала смех и сказала спокойно:
- Пойдем.
- К-к-куда? - спросил я, отдуваясь.
- В кафе "Гном", - сказала она ехидно.
- Слушай… - начал я сердито.
- Ладно, ладно, - сказал она, - пойдем лучше… - Она наклонила голову и искоса посмотрела на меня, чуть-чуть прищурившись. - Пойдем лучше в… садик на Некрасова.
Вот вредная девчонка! Ничего не забывает - это я ей, когда только познакомился, встречу в том садике назначил, но она, конечно, не пришла. А теперь вот вспомнила. Я не подал виду, что меня это зацепило, и спокойно согласился. И мы пошли в этот садик.
Глава пятая
По дороге я спросил ее, что за дело и чья судьба решается.
- Венькина, - сказала она, - Балашова.
Пожалуй, я всего чего угодно от нее ожидал, только не того, что она со мной о Жуке говорить будет. Я думал, что, может, она… Ну, да ладно, мало ли чего я думал.
- А что с ним? - спросил я.
- У него очень плохие дела, - сказала она серьезно. - И ему надо помочь. Появился, - она вдруг осмотрелась по сторонам и понизила голос: - Появился… его брат.
- Ну и что? - удивился я.
- Он из тюрьмы появился, - сказала она шепотом.
- Ну и что… - начал я и осекся. - Из тюрьмы-ы-ы?
- Да, - сказала она. - Он жулик и бандит. Он отсидел сколько положено и вернулся. Венька говорит, что ему не разрешили в Ленинград возвращаться, а он вернулся. И Венька боится, что он опять начнет свои нехорошие дела и будет его тоже затягивать. Он уже понемножку начинает его затягивать.
- Постой, постой, - сказал я, соображая. - А ты его видела, этого брата?
- Видела. Жуткий.
- Черный?
- Черный.
- Перекошенный?
- Вроде бы.
- Он, - сказал я и даже задохнулся.
Вот в чем дело, оказывается.
- А ты что, его знаешь? - спросила Маша.
Я ей рассказал, как встретился с этим типом. Она задумалась, а потом спросила:
- Что же делать?
Мы уже незаметно дошли до садика и сели на скамейку.
- Надо… в милицию заявить, - сказал я не очень уверенно.
- Я тоже так думала, но Венька боится. Он боится, что тот… брат… убьет его.
Я присвистнул.
- Ну, уж так и убьет?!
- Ты не шути, - сказала она серьезно, - он мне рассказывал. Этот… брат - он такой. Даже страшно.
Я вспомнил этого типа, его глаза, как черные дырки, и зубы с клыками. Да, такой шутить не будет.
- И все-таки… - начал опять я.
- Ничего не все-таки, - рассердилась Маша. - Не можешь ничего придумать, так и нечего навязываться!
Я еще и навязывался!
- Ты же сама ко мне пришла, - сказал я с обидой.
- "Сама, сама"! Знала бы…
Я разозлился. В самом деле, почему это она после всего, что мне наговорила и так со мной обошлась, все-таки ко мне пришла? Шла бы к своему Герке. Тот бы рассудил!
- Ну, и шла бы к Герке своему, - сказал я.
- Ни в коем случае! - сказала она быстро, вроде испугалась.
- А что? Он ведь шибко правильный, все бы рассудил, - я уже завелся, - а мы что? Мы люди маленькие.
- Дурак ты, Половинкин, - сказала она и вдруг засмеялась. - Дурак… ревнивый.
Я чуть не задохнулся и почувствовал, что уши у меня начинают гореть.
- Т-ты… т-того, - пробормотал я, - г-говори, да не заговаривайся. Ревнивый…
Она вскочила со скамейки. Встала передо мной. Смеялась, а солнце просвечивало сквозь ее волосы, и я зажмурился почему-то. И почему-то обрадовался - ну и пусть, ну и ладно, вот и хорошо.
Она оборвала смех и сказала опять сердито:
- Ну, чего расплылся? Рот до ушей.
Верно, я и не заметил, что у меня с какой-то радости рот до ушей разъехался. Я сразу стал серьезным.
- Ладно, - сказал я, - хватит шутки шутить. Надо дело делать.
И мне сразу захотелось делать дело - куда-то бежать, что-то доказывать, кому-то помогать, кого-то спасать и как-нибудь уничтожить того страшного типа - Венькиного братца.
- А что делать? - спросила она грустно.
- Слушай, - сказал я, - может, нам с моим батей посоветоваться? Он в таких делах должен разбираться.
- А он кто у тебя? - спросила она.
- Он… - я вдруг замялся, - он-то, ну, это самое… И тут я разозлился на себя до чертиков - что я, в самом деле! - Он милиционер, участковый, - сказал я решительно. - Вот!
Она удивленно посмотрела на меня, вдруг фыркнула, но сразу прикрыла рот рукой.
- Чего смеешься? - сказал я зло и презрительно. - Не у всех же родители - профессора.
Сказал я это сердито, а самому ужасно обидно стало. И эта не лучше, подумал я, махнул рукой и добавил, что все, мол, они одинаковы - девочки эти - им только профессоров да полковников подавай.
Тут она разозлилась.
- Ты что? Совсем полоумный? Да? - спросила она. - Ты за кого меня считаешь?
Я молчал. Она со злостью дернула меня за рукав.
- Чего молчишь? - крикнула она. - Я ведь засмеялась потому, что вспомнила, что тебя милиционер за плечо вел. Я ведь не знала… Это твой папа был?
- Ну, папа, - сказал я, - а ты и рада была: с милицией Половинкина увидела. И всем раззвонила.
- Так я же не знала… - сказала она виновато.
- А надо было узнать вначале, а потом уже ляпать, - злился я, но на душе стало немного полегче. - А теперь еще и хихикает…
- Ну, прости, - сказала она, - я действительно глупо сделала. Я тогда на тебя… зла была.
- Зла была, - ворчал я. - Все вы такие - разозлитесь ни за что ни про что, а мы отдувайся.
- Ну, я ребятам скажу, что ошиблась, - сказала она смирно, - и хочешь, при всех перед тобой извинюсь? Хочешь?
Я про себя, конечно, радовался, но меня уже занесло, и я не мог остановиться.
- Вот так, - продолжал я ворчать, - сперва пакость сделаете, а потом: "Извините, пожалуйста, мы не хотели, мы хорошие, сю-сю-сю да сю-сю-сю", а что человек из-за вас страдать должен, - я ударил себя кулаком в грудь, - это вам хоп што! - Сказал и подумал: "Ну чего я плету, дурак!"
- Слушай, Се… мен… - сказала она спокойно, но я заметил, что она уже заводится, - я ведь сказала, что виновата и извинюсь. Мало тебе?
Ну, что ты будешь делать, я с ней действительно совсем дурным становлюсь. Мне бы засмеяться и сказать: "Ладно, Машка, чепуха все это, давай пять, и все в порядке", - но я продолжал бубнить свое. Нравилось мне, что ли, что она передо мной извиняется? Может, мне хотелось, чтобы она из-за меня расплакалась? А? Может, и хотелось, дураку такому! Наверно, хотелось. И я ворчал, как столетняя бабка. Она слушала, слушала, и, конечно, ей надоело.
- Ну, хватит! - сказала она резко. - Не хотела я на этот раз тебе говорить, но ты ворчишь и ворчишь, как древняя старуха. Ну, я виновата. Но ты-то сам? Почему ребятам не сказал, что я ошиблась? Почему струсил и ушел? Гордость заела? А может быть, не я, а ты своего отца не уважаешь? Видно, так и есть, раз постеснялся сказать тогда, да и сейчас мне сказать постеснялся. Я же видела. Эх, ты! Какой ты р-р-рыцарь?! И за что тебя моя бабка любит, не пойму. Я думала, что ты настоящий мальчишка, а ты… Я ведь именно к тебе, к тебе с этим делом пришла, а ты… - Она презрительно усмехнулась и махнула рукой. - А ты не лучше этого… Ап-пология или… - Она не договорила, резко повернулась и пошла из садика. А я, как истукан, остался сидеть на скамейке.
Так и надо. Разворчался, расскрипелся, расшипелся, разобиделся. Человек, хороший человек тебе руку протянул, а ты… Я вскочил со скамейки и бросился догонять Машу, но она как сквозь землю провалилась. Я бегал по улицам, ворочая головой направо-налево, чуть шею себе не свернул, искал не хуже нашего Повидла, только что землю не нюхал. Не было ее. И я решил пойти к ней домой и попросить прощенья. Я быстро шел по Некрасовой, и вдруг меня кто-то сверху окликнул. Я задрал голову и увидел в окне второго этажа дома, мимо которого шел, Маргошу - Маргариту Васильевну, нашу классную руководительницу.
- Сеня, - сказала она тихо и приложила палец к губам, - зайди-ка, Сеня. Второй этаж, квартира двадцать пять.
Она сама открыла мне дверь, взяла за локоть и, ничего не говоря, проводила в комнату, слегка подтолкнула в спину и ушла, притворив дверь. "Это что еще за номера", - подумал я и тут заметил Машу. Вот куда она провалилась! Она сидела на диване и… и… плакала. Честное слово, плакала! "Ну вот, добился своего, подлый ты тип, Половинкин, - подумал я. - Что теперь делать будешь… рыцарь недоразвитый?"
- Маша, - тихо сказал я. - А, Маша.
Она подняла голову и сразу вскочила с дивана. И такая она была… прекрасная. И слезы у нее сразу высохли. И глаза сверкали, как молнии. И такая она была стройная. И такая гордая. И такая…
- А, явился - не запылился, телепатии несчастный, - сказала она гордо, как королева Анна Австрийская в "Трех мушкетерах".
- Не плачь, Маша, - сказал я печально и встал на одно колено.
- Поднимись, мой верный друг, - сказала она ласково.
Фу-ты! Ни на какое колено я не вставал, а стоял перед ней, как пень, и не знал, что делать. И не говорила она мне "мой верный друг", а сказала:
- Откуда ты взял, что я плачу?! Не из-за тебя ли прикажешь плакать? Телепатик ты несчастный!
- Я не несчастный, - сказал я скромно. - А что такое "телепатик"? Это тоже вроде "а-мо-раль-ной личности"? Или похуже? - спросил я и вдруг почувствовал, что улыбаюсь во весь рот.
- Он еще смеется! - закричала Маша, схватила с дивана подушку и запустила в меня.
Подушка попала мне прямо по носу, и от неожиданности я сел на пол, и тут вошла Маргоша. В руках у нее был чайник и блюдо с чем-то.
- Ну, я вижу, что вы нашли общий язык, - сказала она весело. - Давайте пить чай. Мама испекла чудеснейшие, наивкуснейшие пирожки.
- Нет, - сказала Маша, - он не будет пить чай. Я буду, а он не будет.
- Почему же? - удивилась Маргоша.
- У меня с ним нет… общего языка, - сказала Маша, М. Басова, - и никакие… яблоки ему не помогут. Даже антоновские. Он уйдет. У него дела.
- Не уйду, - сказал я. - Не уйду.
- Уйдешь! - сказала Басова и запустила в меня другой подушкой.
На этот раз я увернулся. "Ну и ну, - подумал я, - даже Маргоши не стесняется. Вот это характер! Мне бы такой". И я решил выдержать все, пусть она хоть стульями кидается.
- Вы ее извините, Маргарита Васильевна, - сказал я, - она… нервная.
- Ладно уж, - сказала Маргарита Васильевна серьезно, - раз ты просишь, извиню. Но, конечно… Александр Македонский великий полководец, но зачем же…
- …подушками швыряться, - вдруг совершенно спокойно сказала Маша. - Вы простите, Маргарита Васильевна. Я больше не буду, но пусть он уйдет.
- Маша, - сказала Маргоша довольно строго, - не кажется ли тебе, что все-таки в этом доме хозяйка я?
- Извините, Маргарита Васильевна, - сказала Басова сокрушенно, - я действительно себя нетактично веду, но этот… телепатик кого угодно из себя выведет. Я в другой раз зайду. Пусть он чай пьет. Он, наверно, чай тоже любит. - И она пошла к двери.
Нет, слабак я, не могу с ней бороться. Была бы мальчишкой - влепил бы оплеуху хорошую, и все. Нет, не надо, чтобы она мальчишкой была, не надо.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал я, - у меня и верно дела.
- Ага! - закричала Басова. - Вспомнил?
- Вспомнил, - сказал я и пошел к двери.
Маргоша посмотрела на меня, как будто хотела что-то спросить, но у меня вид был совершенно спокойный и даже равнодушный, и она ничего не спросила.
- Ну, если дела, что ж, - сказала она, - не задерживаю. Но ты заходи. - И пошла за мной.
- Он обязательно зайдет, - сказала Басова, - он любит в гости ходить.
- Хватит, Маша, - сказала Маргарита Васильевна немного сердито.
- Извините, - сказала Маша.
- Ты что-то сегодня слишком часто извиняешься, - сказала Маргоша, - ну, ладно, мы с тобой еще поговорим.
Я посмотрел на Басову. Она смущенно наклонила голову, но мне показалось, что она улыбается. Рада небось, что опять меня допекла. Хорошо! Я тоже упрямый.
Маргарита Васильевна пошла меня провожать, но Машка остановила ее.
- Можно я его провожу? - спросила она.
Маргарита Васильевна посмотрела на нее внимательно, потом чуть-чуть засмеялась.
- Коридор пустой, - сказала она, - подушек там нет. Иди проводи.
В коридоре Басова сказала мне, чтобы я ничего не говорил отцу.
- Почему? - спросил я.
- Он ведь тоже… милиция, - сказала она, - а Венька просил.
- А я с ним не как с милицией говорить буду, а как с отцом, - сказал я, хотя и не стоило с ней разговаривать как ни в чем не бывало. Но я решил, что для нее это самый верный метод: если с ней, несмотря на все ее штучки и закидоны, разговаривать, как будто ничего и не было, - это ее с толку сбивает, и она… А впрочем, ничего ее с толку не сбивает. И всегда она сама по себе.
- А с ним можно не как с милицией? - спросила она.
- А почему нельзя, - сказал я и осекся. В самом деле, можно с моим отцом как с товарищем говорить? Что-то не получалось. А может, это я не пробовал? Да нет, вроде пробовал. Не знаю…
- Почему замолчал? - спросила Басова подозрительно.
- Ладно, - сказал я, - не буду я с ним говорить.
- Не говори, - сказала она, - мы сами что-нибудь придумаем.
- Кто это "мы"? - спросил я. Может, она меня имеет в виду.
- Без тебя, - сказала она, - найдутся люди, которые не только о своих драгоценных обидах думают.
Странная она все-таки девчонка - пришла ведь ко мне почему-то, а не к кому-нибудь другому. К своему правильному Герасиму не пошла. Значит… Ничего это ровным счетом не значит, и нечего воображать, Половинкин. Вот как она опять тебя отделала - с хоккейным счетом, а ты и не пикнул. Не понимаю я ее: то так, то этак - семь пятниц на неделе. Сколько раз себе говорил: надо быть со-вер-шен-но холодным, как мороженое. И ничего у меня не получается; как ее увижу, мне улыбаться хочется и делать что-нибудь хорошее, а она думает, что я к ней подлизываюсь, и издевается надо мной, вредина такая. Венька ей, видите ли, понадобился. Веньку, видите ли, ей спасать нужно. О Веньке у нее, видите ли, одна забота. А что тут человек… Да провались он, этот Венька. Мне-то до него какое дело? До него и до его братца перекошенного. Даже думать о них забуду, не то что выручать. Сам выручится, не маленький.
Так я себя разжигал по дороге домой и доразжигался до того, что чуть не задымился. Все, решил я, все! Буду теперь только о себе думать. Время свое хронометрировать и уплотнять. Организованным буду и читать буду не только про шпионов и мушкетеров. А то вон все они какие умные - ин-тел-лек-туаль-ные личности. Ладно, я им тоже покажу, что Семен Половинкин не тютя какая-нибудь, над которым по-всякому издеваться можно.
И с батей поговорю по-настоящему, как мужчина с мужчиной. Что, в самом деле, все ему некогда да некогда. Может, я поэтому такой неотесанный да неорганизованный, что он меня мало отесывал.
Я уже не шел, а бежал, и не заметил, как очутился на Моховой. Недалеко от дома меня остановил один папин товарищ по работе, капитан милиции товарищ Воробьев.
- А-а, Половинкин-младший, здравствуй, - сказал он. - Куда это ты так торопишься?
- Здравствуйте, товарищ Воробьев, - сказал я. - Домой тороплюсь.
- Чего это ты так официально? Меня Сергеем Ивановичем звать.
- А меня Семеном.
- Уел, - засмеялся он. - Ну, правильно. Домой, значит, Семен. А батя дома?
- Дома, Сергей Иванович.
- Отдыхает?
- Учится.
- У-учится?
- А что тут такого? Все сейчас учатся.
- Это ты верно. Это правильно. Эт-то… - Он посмотрел на часы и взял меня за лацкан курточки. - Слушай-ка, мне сейчас некогда, а ты ему передай, чтобы он в двадцать ноль-ноль в отдел зашел. Дело одно есть.
- Все у вас дела, а вот что вокруг делается… - сказал я и сразу прикусил язык.
Он внимательно посмотрел на меня.
- А что вокруг делается?
- Да так… ничего… хулиганов вот много развелось.
- А-а! Верно, это есть. Только вы-то сами не будьте старыми бабками, которые только и ворчат: "Фулюганы, фулюганы". То бабки, им ворчать положено, а вы помогать нам должны - вот хулиганов и меньше станет.