- Папа дома, Машенька? - запела Светлана. - Вот этот товарищ, - она сделала глазки в сторону военного, - его разыскивает.
- Папа! - крикнула я, ужасно радуясь, что получила отсрочку, и удивляясь, кто бы это мог быть - у нас знакомых военных вроде бы и нет и по службе папа никакого отношения к военным не имеет - он преподает литературу в педагогическом институте. - Папа! К тебе.
Папа вышел в переднюю и зажег свет.
- Кто там? - сердито спросил он. Увидел Светлану и улыбнулся. Между прочим, я еще давно заметила - он всегда ей улыбается.
- А, Светланочка, - ласково сказал он, - чем могу служить?
- Григорий Александрович, - опять запела Светлана, - вот товарищ военный разыскивает, ой как интересно, по всему Ленинграду одного своего товарища, он его, понимаете, с самой войны не видел. Зовут его Гриша Басов. Вот я и подумала, что, может…
- Я Басов, - сказал папа, и я увидела, что он волнуется. - Проходите, пожалуйста.
Полковник шагнул в переднюю. А дальше случилось такое, что я, наверное, до самой смерти не забуду, и, как вспомню, мне реветь хочется.
Военный вошел в переднюю и уставился на папу, а папа уставился на него. Он был немного старше папы - голова у него была совсем седая и под глазами много мелких морщинок, но он был красивый, настоящий офицер - это я сразу заметила. Они долго молча смотрели друг на друга, а у Светланы голова завертелась из стороны в сторону - то на папу, то на полковника. И я тоже пялила на них глаза и тоже почему-то волновалась так, что сердце чуть не выпрыгивало.
Потом полковник снял фуражку, достал платок и вытер пот со лба. И тихо засмеялся. Он посмотрел на Светлану и сказал:
- Он, понимаешь. Он. Гриша. Гриша Гвоздик.
Тогда папа снял очки, руки у него дрожали.
- Дядя Вася, - тихо сказал он, - Василий Андреевич, комбат, товарищ комбат…
А полковник стоял и улыбался. А папа вдруг подошел к Светлане и поцеловал ее в щеку, потом подошел ко мне, тоже поцеловал в щеку, а потом убежал в комнату. Мы слышали, как папа кричал что-то в комнатах, а потом появился, подталкивая испуганную маму. За ними выплыла бабушка, а за ней протиснулся в переднюю Витька.
- Вот, дорогие мои, - торжественно сказал папа, - это тот самый человек, который… которому… которого… - Папа махнул рукой. - Словом, это тот самый человек. - Папа снял очки и начал их быстро-быстро протирать. - Он меня нашел, а я его нет, но он меня нашел, и я просто не знаю, что сказать. Так это прекрасно. Вот.
- Григорий, - сказала бабушка в нос, - ваше волнение очень трогательно, но, может быть, вы нам скажете все же…
- А разве я не сказал? - удивился папа. - Это командир батареи товарищ старший лейтенант Василий Андреевич Волжанин. Это… мой комбат.
- Боже мой, - сказала мама. - Витя, принеси мне капли Зеленина.
- Не пойду, - сказал Витька, - мне тоже интересно.
Бабушка величественно выдвинулась вперед.
- Это как в романе, - сказала она опять почему-то в нос и улыбнулась самой любезной улыбкой. - Вы читали роман, не помню уж чей, "Бомбы падают вниз"? Вот там довольно похожая ситуация.
Папа сердито посмотрел на нее, а мама дернула за рукав.
- Не понимаю… - начала бабушка.
- Ой, - спохватилась мама, - а что же это мы здесь стоим?
- Да, в самом деле, - сказал папа.
- Просим, просим, - сказала бабушка.
- Проходите, проходите, - сказала мама.
- Прошу, прошу, - сказал папа.
И все они начали толкаться в дверях, стараясь пропустить вперед Василия Андреевича и только мешая ему и друг другу. Наконец кое-как все протиснулись в комнату и принялись усаживать гостя, выбирая ему лучшее место.
- Ну-с, - сказала бабушка, - рассказывайте, рассказывайте. - И она устроилась поудобнее в своем любимом кресле. Ужас как она любит всякие рассказы.
В дверь заглянула Светлана, и папа крикнул:
- Светланочка, заходите, заходите!
- Ну, что вы, - сказала она, - мне неудобно. У вас тут все свои. Я лучше в другой раз, - и прошла в комнату и тоже села на краешек дивана.
Я села к столу и, вспомнив про свое украшение, повернулась ко всем в профиль, чтобы синяк не был виден. Сидеть так было не очень удобно, приходилось косить, чтобы видеть гостей. В суматохе мы и не заметили, как уселись сами, а полковник остался стоять посредине комнаты, все так же посмеиваясь.
- Расселись! - мрачно сказал Витька, встал со стула и пододвинул его гостю.
Василий Андреевич громко засмеялся и сел. Тогда все ужасно сконфузились и вскочили со своих мест. "Да, да, что же мы, садитесь, садитесь, ах, ах, как же это мы, садитесь, садитесь!" - закричали все, а гость замахал обеими руками, и тогда опять все уселись на свои места и начали вздыхать и улыбаться, а потом вдруг, переглянувшись, стали смеяться и хохотали долго - у бабушки даже слезы на глазах выступили, а Василий Андреевич стал вытирать платком лоб. А когда, наконец, все успокоились, он встал и сказал чуть хрипловато - наверно, все еще волновался:
- А ведь мы с тобой еще и не поздоровались, Гриша.
Папа вскочил, уронив стул, и бросился к нему, и они поцеловались три раза, обнимаясь крест-накрест. А все мы смотрели и ужасно радовались. "Вот так встречаются старые боевые друзья", - думала я с гордостью. Мы очень много слышали от папы о Василии Андреевиче. Папа говорил о нем как о самом лучшем, самом добром, самом смелом, самом сильном человеке, которого он когда-либо встречал в жизни, но говорил всегда с грустью, так как считал, что его комбат погиб. И вот оказывается, он вовсе не погиб, а разыскал своего верного ординарца, и вот они сидят друг против друга и вспоминают минувшие дни и битвы, где прежде рубились они. Потом папа спохватился.
- Василий Андреевич, дядя Вася, - он повел рукой, показывая на всех нас, - это моя семья.
- Очень, очень приятно, - сказал дядя Вася.
- Моя жена Оля, - гордо сказал папа.
Мама встала и почему-то ужасно покраснела. Василий Андреевич внимательно посмотрел на нее и подошел к ней.
- Хорошая жена, - сказал он серьезно, и мама раскраснелась еще больше. - Не возражаешь? - спросил он у папы, и они с мамой тоже три раза поцеловались. И мама стала похожа на девочку.
- Моя теща Антонина Петровна, - сказал папа и поклонился в сторону бабушки.
- Фи, - сказала бабушка, - ужасное слово "теща". Я Олечкина мама. - И, не вставая с кресла, она протянула дяде Васе руку, как важная дама, для поцелуя.
- Хорошая те… мама, - сказал дядя Вася и подошел к бабушке. Он поцеловал ей руку, а потом, улыбаясь, сказал: - Но этого мне мало, - и наклонился к бабушке.
- Ах, - сказала бабушка и расцвела, как маков цвет. - Витенька, подержи очки. - И они тоже три раза поцеловались.
- Это мой сын Виктор, - сказал папа.
Витька сам подошел к полковнику и сунул ему руку. Вид у него был такой, точно он проглотил аршин, и на носу выступили капельки пота.
- Отличный парень, - сказал дядя Вася и пожал руку Витьке, как мужчина мужчине. И Витька даже засопел от гордости и надулся, как индюк.
А я сидела и волновалась, и боялась, как бы гость не заметил мой синяк, и думала, как же я к нему подойду, чтобы он не заметил, а еще думала, что хорошо, если он и меня поцелует… три раза…
- Это моя дочь, - сказал папа, - Маша.
Я кое-как сползла со стула и боком подошла к дяде Васе и так, боком, остановилась около него.
- Отличная дочка, - сказал дядя Вася, - а чего ты на меня смотреть не хочешь?
- Стесняется, - сказал Витька противнючим голосом.
- Ну, раз стесняется… - сказал полковник и потрепал меня по волосам, а я пулей вылетела из комнаты и дала себе клятву уничтожить Веньку Жука и всю его фуфлиную компанию, а заодно и Витьку, и этого белобрысого Семена…
Я стояла в передней и слышала, как там в комнате все громко смеялись и говорили одновременно, так что отдельных слов разобрать было невозможно. Я прислушивалась - не говорят ли что-нибудь обо мне, но моего имени не упоминалось, и, с одной стороны, я была рада, а с другой стороны - мне почему-то было обидно: вот ушла - и все сразу обо мне забыли. Им так весело, а я стой тут со своим синяком, и никто обо мне даже не вспомнит. Ну и ладно - обойдусь. Вот пойду в семь часов в садик на Некрасова - интересно, что вы тогда скажете?
Только я это подумала, как в переднюю вошла Светлана - такая довольная и веселая, что можно подумать, будто именно ее разыскивал полковник, а не нас. Впрочем, он нас и не разыскивал, он даже не знал, есть ли мы или нет. Он разыскивал папу, своего однополчанина, а не нас.
- Ой, как хорошо-то, ведь это надо же, - сказала Светлана. - А ты чего здесь стоишь? Там так весело, так хорошо, просто ужас. Ой, что это с тобой? Кто это тебя так? Наверно, Венька из двадцать седьмого? Вот такой-сякой! Ну, я ему! А ты примочки делай - я тебе скажу, какие… - Она разохалась, разахалась и начала меня жалеть и успокаивать, а мне от этого еще тошнее делалось. Дались им эти примочки! А если не помогут тут примочки? Как я в школу пойду, как я с Г. А. встречусь? Хороша умница-разумница, красавица-раскрасавица! И как я в комнату войду к нашим?
Светлана еще немножечко поохала и убежала. Я тоже хотела уйти, но не уходила: надеялась, что все-таки кто-нибудь вспомнит обо мне и выйдет, и позовет. И вышел… Витька. Он хотел что-то сказать, но не успел - я схватила папину сандалию и треснула ему по лбу: пропадать, так пропадать.
- Ты чего? Ты чего? - заорал Витька. - Второй фонарь хочешь?
Я замахнулась на него второй раз, и он скрылся, держась рукой за лоб. И тут в переднюю вышла бабушка. Она посмотрела на меня, подошла и обняла за плечи.
- Со мной был подобный случай в одна тысяча девятьсот… ну, да это неважно. Но я не очень расстраивалась. Молодость. Ах, молодость, - сказала она и вздохнула. - Где ты, моя молодость?! Вот тебе три рубля. Пойди, пожалуйста, в кондитерскую и купи торт. Тебе надо проветриться. На сдачу - зайди в аптеку и купи эту, как ее, бодягу, и тогда мы сделаем примочку, и все будет в порядке. - Она поцеловала меня в лоб и подтолкнула к двери.
Я спускалась по лестнице и думала, что все-таки бабка у меня отличная. Забавная, но все, все понимает, и хоть и сердится на меня иногда, а в трудную минуту всегда выручит и поможет.
Я уже спустилась в парадную и услышала бабушкин голос.
- Машенька, - кричала она, - не забудь, скоро семь часов! Домой можешь прийти в восемь.
- Ладно! - крикнула я и только уже на улице сообразила, что она имела в виду. Ну и бабка! Как бы не так - и не дождетесь, ни в какой садик на Некрасова я не пойду. Не на такую напали. Сама же мне говорила о женской гордости…
На углу в гастрономе я купила хороший торт, и у меня осталась сдача. Раздумывая, в какую аптеку поближе, я остановилась. И как раз напротив оказался этот садик на Некрасова, а часы около бани показывали без трех минут семь. Как же я попала именно в этот гастроном - ведь есть другой, гораздо ближе. Это просто что-то таинственное. Вроде как ее… телепатии - я толком не знаю, что это такое, но, кажется, передача мыслей на расстоянии. Я украдкой глянула в садик. Ну, так и есть: ходит теле… патик несчастный и поглядывает на часы над баней. "Нет! Этому не бывать", - сказала я себе и направилась в обратную сторону. Правда, ноги стали у меня какие-то деревянные и передвигались еле-еле, и мне почему-то ужасно хотелось обернуться - наверно, это тот несчастный белобрысый телепатик на меня действовал. Но я оказалась сильнее и, не оглядываясь, дошла до аптеки, а он пусть походит там часик. Ишь вообразил!
В аптеку мне лучше было бы не ходить. Когда я спросила будяк, все стали надо мной смеяться и поправлять: "Не будяк, ха-ха-ха, а бодяга, ха-ха-ха, вот так синяк, ха-ха-ха, тут вряд ли бодяга, ха-ха-ха, поможет, хи-хи-хи".
Только вышла из аптеки с проклятой бодягой в одной руке и с тортом в другой, как - бац! - мне навстречу идет собственной персоной Г. А.
- Мэри! - говорит он радостно. - Чао, Мэри! Очень рад тебя видеть. Ты давно приехала? А я как раз сегодня хотел тебя навестить.
Он смотрит на меня во все глаза, и я вижу, что он действительно рад меня видеть, и готова провалиться сквозь землю.
- Здравствуй, Гера, - говорю я, криво улыбаясь, и наклоняю голову, чтобы хоть как-то спрятать свое украшение. - Я тоже очень рада тебя видеть. Но ты извини, я сейчас тороплюсь, ты позвони завтра.
- Я тебя провожу, - говорит Гера.
Я только вздыхаю - спорить с ним бесполезно: он человек железный, и как он сказал, так всегда и выходит.
Мы идем по улице, и я хочу идти слева от него, сами понимаете почему, но он не дает мне - он мне еще в пятом классе сказал, что слева всегда должен идти мужчина. Я мысленно машу рукой - будь что будет - и задираю голову. Он смотрит на мой чудный профиль (он еще в середине шестого класса сказал, что у меня классический профиль). Он смотрит на мой чудный классический профиль и говорит, что я, в общем-то, весьма неплохо выгляжу, даже поправилась. Я собираюсь было обидеться - и этот издевается, но, посмотрев на него, вижу, что он вовсе и не издевается, а когда он будто бы незаметно переходит на правую сторону от меня и берет у меня из рук торт, я чуть не всхлипываю от радости. "Вот ведь какой - сделал вид, что ничего не заметил. Настоящий парень! Нет! Не прошли времена мушкетеров", - думаю я, и мне сразу становится наплевать на свой синяк, и я иду рядом с Г. А., гордо задрав голову, размахиваю пакетиком с бодягой и рассказываю, как я провела лето, и кто к нам сегодня приехал, и скорее бы в школу. И он рассказывает, как он ездил с отцом по Кавказу, и как они ходили по горам, и плавали по морю, и тоже говорит, что он соскучился по школе и по ребятам, но я-то знаю, кого он особенно имеет в виду, и мне очень хорошо. Я думаю, вот будет здорово, если мы сейчас встретим того белобрысого Семена. Пусть бы он посмотрел, с каким мальчиком я иду и беседую, - увяли бы сразу его веснушки. И вообще рядом с Герой этот Семен просто замухрышка. А Г. А. - самый лучший мальчишка в классе, самый красивый, смелый, умный и вежливый - к девчонкам относится не так, как некоторые. И еще я думаю, что хорошо бы, если бы нам навстречу попались тихоня Зоенька и воображала Юлька. Представляю, как у них бы вытянулись мордашки. Вот так я иду и думаю, и поглядываю по сторонам, и почти не слышу, что говорит мне Гера, а навстречу, как назло, никто не попадается. Я сосредотачиваюсь и посылаю свои мысли на расстояние белобрысому Семену, но что-то ничего не получается, наверно, Г. А. меня отвлекает.
Мы подходим к нашему дому, и я говорю:
- Может, зайдешь, Гера, познакомишься с нашим гостем.
- Неудобно, - говорит Гера серьезно, - у вас сегодня вроде семейное торжество. Но, знаешь, мне пришла в голову мысль: пригласить бы этого полковника и твоего папу в школу. Они бы нам рассказали о боевом прошлом.
- Очень здорово! - радуюсь я. - Но только это надо обязательно тебе, а то я… как-то не солидно. - Я смеюсь и показываю на свой синяк.
Гера ласково улыбается.
- Я не хотел тебя травмировать, - говорит он, - но раз уж ты сама… Как это случилось? Если не хочешь, конечно, не говори, но, может быть, я смогу помочь?
И я ему все-все рассказываю, и мне сразу становится легче. Правда, почему-то я не рассказала о том, как тот белобрысый приходил к нам, и про садик тоже не рассказала… Гера слушает меня очень внимательно и сочувственно покачивает головой.
- Ну что ж, ты молодец, - говорит он, и я таю от радости, - но я считаю, что это дело так оставить нельзя. Надо принять меры. Этот Венька уже порядочно всем надоел - пора положить конец!
Он говорит это так решительно, а мне сейчас так хорошо, что мне становится жалко бедного Веньку и его компанию, и я говорю:
- Знаешь, Гера, ну их. Они ведь трусы, и Фуфле тоже уже попало, а тому белобрысому, наверное, так и надо. Наверно, он сам к ним пристал.
- Ну, ладно, я подумаю, - говорит Г. А. Но говорит он это как-то так, что, боюсь. Веньке все-таки попадет - ведь Гера занимается в секции бокса.
- Ты только не очень его, Гера, - говорю я.
Г. А. удивленно смотрит на меня, потом смеется.
- Нет, бить я его не буду, - говорит он, - не волнуйся.
На этом мы расстаемся, договорившись, что Гера завтра утром зайдет ко мне и мы будем приглашать полковника дядю Васю и папу в школу.
А в парадном меня встречает Венька Жук.
- Ну, ну! - говорю я, а сама думаю: что за денек выдался сегодня.
- Нажаловалась, - мрачно говорит Венька, - красавчику этому.
- Ничего я не нажаловалась, - злюсь я, - просто рассказала своему… товарищу. Да ты не бойся - он тебе ничего не сделает.
- Его бояться? - удивляется Венька. - Красавчика этого?
- Какой он красавчик? - сердито говорю я. - Он просто настоящий мальчишка. Не то что некоторые…
- Красавчик, - убежденно говорит Венька, - ты еще подожди - наплачешься от этого… товарища. - Он сплевывает, а потом, помолчав, спрашивает: - Болит глаз?
Я не отвечаю, тогда он лезет в карман, достает какой-то сверточек, протягивает его мне и говорит:
- Вот, примочку сделай - бодяга.
Я начинаю хохотать как сумасшедшая. Венька обалдело смотрит на меня.
- Ты что? Чокнулась? - спрашивает он, а я хохоча поднимаюсь по лестнице, хохоча открываю дверь и вхожу в переднюю.
- Смеешься? - говорит Витька. - Смейся, смейся. Тебе еще за это попадет, - он тычет себя в лоб пальцем, а на лбу у него розовая шишка - здорово, оказывается, я его треснула папиной сандалией!
- Шишка! - говорю я, смеясь. - Ничего себе - хорошая шишечка. Теперь у нас совсем светло стало!
- Ты не задавайся, а то дядя Вася… - говорит Витька.
- Что дядя Вася?
- Он знаешь, он знаешь, он знаешь, какой?!
- Я-то знаю, - говорю я и, оттолкнув Витьку, иду с тортом в комнату, откуда слышны смех и веселые голоса.
Глава вторая
В самом деле - зачем полковнику самовар? Сейчас вроде из самоваров никто чай и не пьет - даже в деревне. Я очень удивилась, когда утром услышала, как Василий Андреевич сказал папе:
- Пойду-ка я сейчас по городу поброжу, вспомню старинушку, а заодно и самовар поищу.
Папа засмеялся и спросил:
- А зачем вам самовар?
Что ответил полковник, я не слышала. Я еще лежала в постели, а они шли из папиного кабинета, наверно, в кухню или в ванную. "Ну ладно, - подумала я, - самовар, так самовар". И повернулась на другой бок поспать еще немного - вчера все засиделись очень поздно за столом, да, кроме того, я долго не могла заснуть - такие были интересные разговоры-воспоминания. Нас с Витькой даже не гнали спать - забыли. И про мой фонарь забыли. И примочку из этого будяка-бодяги не сделали. Я и сама забыла - так было интересно.