Дело в том, что полковник - он тогда был еще лейтенантом - воевал на Ленинградском фронте. Сам он из Сибири, а воевал за наш город и очень его полюбил. Ему с фронта - а фронт тогда был совсем рядом, знаете, совсем недалеко от Кировского завода - довольно часто приходилось приезжать по делам в город. И вот однажды в темный и страшный зимний вечер лейтенант наткнулся на мальчишку, который вез на санках что-то длинное, завернутое в простыню. Мальчишка был грязный, худой-худой и совсем выбился из сил. Когда лейтенант его увидел, он сидел на ступеньках какого-то подъезда и плакал. Лейтенант помог ему довезти санки до одного двора, куда все из этого района свозили такие санки. На них, страшно сказать, лежали умершие от голода люди. И этот мальчишка тоже вез… с-свою м-ма-му… Ох…
…И вот лейтенант помог отвезти мальчишке его… маму в этот жуткий двор, где людей складывали, как дрова, а потом, если были машины, отвозили на кладбище…
Узнав, что у мальчишки больше никого не осталось - отец его погиб на фронте, сестренка тоже умерла, - он, лейтенант, уже больше не отпустил от себя мальчишку. Он его накормил тем, что у него было, а у самого-то было совсем немного, и забрал с собой на фронт. Ему, конечно, здорово попало от начальства, но мальчишку все-таки оставили на артиллерийской батарее, которой командовал лейтенант, и мальчишка стал сыном полка. Это был мой папа - Гриша Басов, Гриша Гвоздик - так его называли на батарее: уж очень он был тоненький. И больше они уже с лейтенантом не расставались почти до самого конца войны, когда во время боев уже совсем недалеко от Берлина комбата убили (так все считали тогда), а моего папу ранили.
Вот о чем они вчера вспоминали. И все это было очень тяжело слушать, но не слушать было нельзя. Надо было слушать!
А потом они вспоминали разные боевые эпизоды - их была целая уйма. И много было смешного. Я смеялась со всеми, а про себя удивлялась: вот, они еще могут шутить и смеяться, и даже разыгрывать друг друга. Я-то удивлялась, но все-таки думала, что, наверно, без этого нельзя. Если не шутить и не смеяться, так совсем жутко станет. Я по себе знаю, когда у меня случается что-нибудь ужасно плохое, такое, что даже жить иногда не хочется, - посмеешься над чем-нибудь, а может, и над собой, и сразу становится легче. Папа тоже часто любил говорить, что чувство юмора - великая вещь, и его лично чувство юмора спасало в очень тяжелых случаях жизни. И, как всегда, он говорит, что не любит цитировать, а сам опять цитирует. Я не очень понимаю цитату, но она мне почему-то нравится, и я ее даже переписала в свою тетрадку:
"Чувство правды и чувство юмора должны покидать человека последними. Пока они присутствуют, человек еще жив, что бы с ним ни случилось.
Первое помогает осознать себя реально в этом мире, а второе - отнестись к этому своему реальному положению оптимистически".
Я не совсем понимала, что такое "реально" и что такое "оптимистически", но папа мне объяснил. Реально - это значит, не как тебе кажется, а как есть на самом деле, а оптимистически - это значит, когда ты веришь, что все будет хорошо и правильно.
Мне это нравится, и я стараюсь развивать в себе и чувство правды, и чувство юмора. У меня это, конечно, не всегда получается, как говорит Г. А., "главное - понимать, чего ты хочешь, а кто хочет, тот добьется". Вот я, кажется, тоже начинаю цитировать Г. А.! А, что ж, если это правильно?
Вчера они немножко выпивали, а потом ели мой торт и все время вспоминали и кричали: "А помнишь? А помните?" И смеялись, а иногда становились грустными и молчали, вздыхая, и покачивали головами. И мы тоже смеялись и тоже молчали и вздыхали. Потом они опять начинали вспоминать, и мы все слушали, и даже бабушка не пыталась вспоминать случаи из своей жизни, а их у нее вагон и маленькая тележка по всякому поводу и без повода. Она только иногда говорила: "А вот, помню…" - но, как только все начинали на нее смотреть, она махала рукой - нет, мол, что вы, я в другой раз.
А мама сидела молча, иногда доставала платочек и, отворачиваясь, вытирала потихоньку глаза, а когда полковник рассказывал что-нибудь героическое про папу, она гордо посматривала на нас с Витькой - смотрите, какой папа у вас был молодец. И вот что интересно - кое-что из того, что они вспоминали, я уже знала раньше, но как-то относилась к этому довольно спокойно. "Так ведь это когда было, и потом, ведь очень многие воевали, не один мой папа, да и как он там очень уж воевал, ведь он был совсем мальчишкой", - так я примерно думала. А вот сейчас, когда услышала от другого человека, увидела этого другого человека и сразу поняла, что это очень хороший человек, и стала смотреть на папу совсем по-другому, и мне даже стало стыдно, что я в душе над ним иногда посмеивалась. И потом я еще думала, что папа гордый и скромный - он ведь почти не рассказывал о себе. О других и о Василии Андреевиче любил рассказывать, особенно в День Советской Армии, а о себе не любил. А оказывается, он тоже кое-что сделал, и хоть у него всего только медали, и то только одна "За отвагу", остальные все или "За оборону" или "За взятие", а все-таки он здорово воевал. И именно потому, что он был совсем мальчишкой, ну, немного старше, чем я сейчас (это-то и удивительно), - ему было гораздо труднее, чем взрослым, но он воевал, как многие взрослые, и даже лучше некоторых.
И не только ему спасали жизнь, но и он один раз спас жизнь своему комбату….
Вот о чем они говорили вчера.
"Но зачем же все-таки полковнику самовар?" - подумала я и повернулась на другой бок. Но поспать мне не удалось - в комнату зашел папа.
- Вставай, соня, - сказал папа, и пощекотал меня за ухом. - Витьку не будем будить, пусть поспит - он вчера совсем замучился. Бабушка тоже устала и, по-моему, переволновалась. Пусть спит. Мне надо часа на три в институт, а мама уже ушла на работу. А вы с полковником быстренько позавтракайте и идите погулять. Он просит тебя показать ему город. Ясна установка? - спросил он голосом полковника.
- Ясна! - заорала я шепотом.
- И совсем я не замучился, - хриплым голосом сказал вдруг Витька, - а Ленинград я лучше ее знаю. И потом, как она с таким фонарем пойдет?
- В самом деле, - сказала бабушка, - нельзя с таким глазом идти рядом с офицером - это будет его компрометировать. Вите действительно надо отдохнуть - он еще маленький и не привык ложиться так поздно. И потом, вы же не станете отрицать, милый Гриша, что я значительно лучше ребятишек знаю Петроград. Итак, с полковником, - сказала бабушка в нос, - иду я. Это решено. Гриша, выйдите, мне надо одеться.
- Дудки! - заорала я, теряя чувство юмора. - Он со мной хочет! Он меня попросил!
Я вылетела из кровати, напялила халатик и помчалась в ванную. Ванная была закрыта, и там фыркал и рычал морж.
- Ух, хорошо, эх, отлично, и-их, здорово, - рычал морж и плескался так, будто он хотел переплыть Северный Ледовитый океан.
- Василий Андреевич! Дядя Вася! - закричала я.
- А? Что? Кого? - кричал дядя Вася из ванной. - Не слышу!
- Подождите! Не плескайтесь! Не плещитесь минуточку.
- А? Что? Кого?
- Это я, Маша!
- Кого? Что?
И в это время, конечно же, к дверям ванной подскочил в одних трусиках Витька, а за ним выкатилась и бабушка, и все начали кричать и перебивать друг друга, а папа стоял в передней и хохотал как сумасшедший.
- Ой, - говорил он сквозь смех, - ой, не могу, Василий Андреевич, вы не вылезайте, они вас на части разорвут, ой, ах, не могу… Ха-ха-ха!
Я сориентировалась довольно быстро. Пока Витька с бабушкой перекрикивали друг друга, я помчалась на кухню, скоренько вымылась, помчалась в комнату, скоренько оделась, причесалась, перевязала бинтиком глаз, помчалась опять в кухню, выпила бутылку кефира и съела булочку, и, когда полковник вышел из ванной, я сидела и с чинным видом ждала его уже совсем готовая, а Витька с бабушкой все еще ссорились, кому первому идти в ванную, и папа их уговаривал не ссориться, а сам хохотал.
Полковник испугался.
- Что случилось? - спросил он. - Отчего такой шум? Почему такой крик?
Папа ему все объяснил.
- Ну что ж, - серьезно сказал полковник, - мне, конечно, очень приятна такая забота… Но я думаю, что…
- Я уже готова, - скромно сказала я, выходя из кухни. - Доброе утро.
- Хмм, - сказал полковник, - как по боевой тревоге. Но я думаю, что мы можем пойти… - Он посмотрел на меня.
- Конечно, - сказала я, - пока они соберутся…
- Хмм, - опять сказал полковник, - я думаю, что мы можем пойти вчетвером. А? - И он опять посмотрел на меня.
- Конечно, - сказала я, почему-то заикаясь, и ушам моим стало жарко.
- Ну и отлично, - сказал полковник.
Мы позавтракали - мне пришлось съесть еще и яичницу - и все вчетвером чинно вышли из дому. Все были очень довольны, а я ругала себя последними словами. Папа дошел с нами до угла и почему-то все время с хитрой усмешкой посматривал на меня. Он попрощался со всеми, а меня отвел в сторону и сказал на ухо:
- По-моему, ты получила весьма наглядный урок благородства.
Не может не сказать, сразу видно - учитель. Как будто я сама не поняла. Просто я хотела… мне хотелось… я думала: вот будет здорово, если девчонки из класса, которых мы встретим, обязательно должны встретить, увидят меня с настоящим полковником, да еще с Героем Советского Союза - он вчера был без Звезды, а сегодня надел. Увидят одну, а не со всем семейством. Это будет ах и ох! Умрут от зависти, а так, когда мы все вместе - это не то: может, полковник просто бабушкин знакомый. Вот это-то и обидно. Я некоторое время шла сзади и переживала, но потом начала по кусочкам собирать свое чувство юмора, и мне, наконец, стало смешно: что это я, в самом деле, как четвероклашка какая? Бабушка в это время очень важно шла рядом с полковником, а Витька, как собачонка, забегал все время вперед, путался у дяди Васи под ногами и смотрел на него, задрав голову. Я догнала их и пошла рядом с полковником, наступая Витьке на пятки. Он ужасно злился и шипел на меня, но ничего поделать не мог - я шла как каменная. Тогда он плюнул и пошел впереди, но все время оглядывался и налетал на прохожих. Полковник, по-моему, все это видел и усмехался, потом он потянул Витьку и всунул его между собой и бабушкой, да еще и руку ему на плечо положил. Витька высунулся из-за спины полковника и скорчил мне рожу. Ну и пусть: он же в самом деле еще маленький - всего в четвертом.
В общем, постепенно все наладилось, и мы шли и разговаривали. Разговаривала, впрочем, больше одна бабушка. Нам с Витькой только иногда, когда бабушка переводила дух, удавалось вставить словечко.
Мы вышли на улицу Пестеля и пошли к Литейному. Бабушка, как самый настоящий экскурсовод, рассказывала об истории Ленинграда. Полковник кивал головой, но мне казалось, что он не очень-то и слушает. Он все время смотрел по сторонам, и вид у него был какой-то такой, как будто он что-то вспоминает. На углу Пестеля и Литейного он вдруг остановился и посмотрел на большой высокий дом.
- Это Дом офицеров? - спросил он неуверенно.
- Ну, конечно, - сказала бабушка, - это вторая половина девятнадцатого века, Василий Андреевич, обратите внимание вот на это здание.
- Вот, - сказал полковник, - я, кажется, здесь был. Вот этот дом мне, кажется, знаком.
- А у нас построили Дворец спорта, - сказал Витька, - и мы теперь в хоккей всем покажем!
- Витя, - сказала бабушка, - ты странный человек, я рассказываю полковнику про Петербург, а ты…
- Ничего, ничего, - сказал полковник, - все в порядке…
Мы перешли на ту сторону Литейного и не спеша пошли дальше.
- Вот, Василий Андреевич, обратите внимание, - говорит бабушка, - в этом доме, жили Некрасов и Пирогов. Здесь, кстати, жила и Авдотья Панаева…
- Здесь? - спрашивает полковник.
- Музей, - говорит Витька. - "Вот парадный подъезд…"
- Что? - спрашивает полковник.
- "По торжественным дням", - виновато говорит Витька.
- Нет, это - напротив, - говорит бабушка. - "Целый город с каким-то недугом…"
- Ну, правда? - спрашивает полковник.
Вот что интересно - я бегала по Литейному сто раз и сто раз пробегала мимо этих мест. И вроде бы знала, что здесь, в этих местах есть что-то замечательное, но думала, наверно, о чем-то другом, и мне эти места были, как говорят наши мальчишки, "до лампочки".
- Вот парадный подъезд… - говорит Витька.
- По торжественным дням, - говорит полковник.
- Вот видите, как вы хорошо помните классику, - говорит бабушка. - Это было в то время министерство земельных уделов.
- По торжественным дням, - задумчиво повторяет полковник и, освобождаясь от Витьки, и от меня, и от бабушки, идет на ту сторону. На него едут машины, но он не смотрит на них, а идет себе на ту сторону.
- Во дает! - говорит Витька, удивляясь.
"Ты-то что понимаешь, сморчок", - думаю я, но сама-то тоже не очень много понимаю.
С той стороны полковник машет нам рукой, и мы бежим к нему: впереди бабушка, помахивая сумочкой, за ней - Витька, а дальше не спеша бегу я.
- Вот это - парадный подъезд? - спрашивает Василий Андреевич.
- Да, - отдуваясь, говорит бабушка. - Но я не понимаю…
- Эх, - говорит полковник и садится на ступеньку. И сразу у него делается очень грустный вид. Витька садится рядом, а бабушка оглядывается по сторонам.
- Неудобно, полковник, - говорит она в нос, - встаньте.
- Прошу прощения, - говорит полковник, вставая, - лирика! - Он трет лоб и смущенно смотрит на бабушку. - Вы уж, Антонина Петровна, простите, - воспоминания. Вот здесь я его и встретил.
- Кого? - кричу я.
- Гришу. Гвоздика, - говорит полковник. - Да.
- Ах, вот оно что, - говорит бабушка и вздыхает.
- Да, да. Это… Это… - Она разводит руками и опять вздыхает.
Витька внимательно оглядывает подъезд и хмурится. И мы стоим некоторое время молча. Потом бабушка берет Василия Андреевича под руку. Витька берет его за руку, и они идут по Литейному, а я сажусь на ступеньки этого подъезда и глажу тихонько ступеньки рукой, и мне становится все как-то странно - будто это я, а будто и не я, а тот худой-худой мальчишка, который везет на саночках завернутую в белую простыню свою маму, а кругом все так тихо и стоят вмерзшие в лед трамваи и троллейбусы, и лежит посреди Литейного бомба. Лежит. И вот-вот разорвется. И троллейбус, в котором сидят замерзшие люди, взлетит на воздух, и вверх полетят обломки и еще что-то, о чем страшно сказать…
Г. А. говорит, что самое главное в человеке - это чтобы он знал, что он хочет. Тогда человек будет на высоте. Ну, а если человек хочет… убивать? Тогда он тоже будет на высоте? Нет, это все, конечно, ерунда, и Г. А. наверняка так не думает. Я сижу на ступеньке, трогаю ее рукой и думаю: вот здесь сидел мой папа. Ему было тринадцать, столько, сколько мне сейчас…
Конечно, они за мной возвращаются.
- Вот она, - кричит Витька, - дура! А мы ее.
- Пошли, - говорит полковник. - Чего ты тут застряла?
- Она очень впечатлительная девочка. Я вам говорила об этом, полковник, - говорит бабушка.
"Полковник" она обязательно произносит в нос, мне даже не передать это: "по-о-н-л-л-нковник".
- Ладно, - говорит полковник, - идите вперед, мы за вами.
Они - бабушка и Витька - идут впереди, а мы за ними.
- А ты, пожалуй, действительно… - говорит полковник.
- Ну и ладно, - сердито говорю я, хотя сердиться мне и не на что.
- Ну и ладно, - говорит полковник. - Тебе сколько лет?
- Тринадцать… исполнилось, - говорю я.
- Мне минуло тринадцать лет… - сказал Василий Андреевич словно про себя и замолчал.
Мы шли рядом с ним в десяти, нет, пожалуй, в пятнадцати шагах за бабушкой и Витькой. Я видела, как Витька оборачивался, а бабушка поворачивала его обратно и что-то говорила ему, а он опять оборачивался, а бабушка брала его за затылок и снова поворачивала обратно.
- Понимаешь, - заговорил полковник, - я вот старый солдат, и вроде моя профессия… убивать людей…
- Людей? - удивилась я.
- Врагов, - сказал полковник, внимательно посмотрев на меня, - конечно, врагов…
Я задумалась.
- Ну ладно, - сказал полковник, - тебе не об этом думать надо. Тебе надо жить, старушка. Хорошо жить. Весело жить. - Он помолчал, а потом задумчиво сказал: - Странно, что я с тобой на такие темы разговариваю…
- Ничего не странно, - сказала я. - А что лучше - молчать? Да?
- Да нет, - сказал полковник, - просто я это к тому говорю, что тебе надо хорошо жить, весело. Вот для этого - я всю жизнь военный. И не жалею. А война, - он махнул рукой, - война паршивая штука. Давай-ка догоним их, а то обидятся. Ну, побежали.
Мы побежали и догнали наших. Витька был какой-то притихший, а бабушка очень громко начала говорить.
- Обратите внимание, полковник, - кричала бабушка, - на этот дом! Почему-то считалось, что именно в этом доме жила "Пиковая дама"…
- Ну? - сказал полковник и посмотрел не на большой и довольно красивый дом, а на будку - есть такие милицейские будки: зеленые с золотом и за стеклом регулировщик.
- Да, представьте себе, какая обывательская ошибка! - кричала бабушка. - На самом деле это особняк маркизы де Шевро. Потом этот особняк купили Юсуповы, у них вообще в Петербурге была чуть ли не половина лучших домов…
- Очень интересно, - говорил полковник.
- А у нас еще в Московском районе строят зимний стадион, - орал отдохнувший Витька, - на двадцать восемь с половиной тысяч!
- Очень интересно, - говорил полковник.
А я злилась, - очень ему интересно про каких-то маркиз и князей слушать. Ишь какой вежливый.
- А настоящий дом "Пиковой дамы" совсем не здесь! - кричала бабушка. - Он на углу Гоголя и Гороховой, то есть Дзержинского. Это дом знаменитой "усатой княгини" Голицыной…
- И рядом с проспектом Гагарина, - орал Витька, - будут теплые бассейны, хоть зимой купайся, - как в Москве!
- А куда мы так бежим? - спросил Василий Андреевич на углу Невского и Литейного.
- Действительно, Витя, куда мы так бежим? - спросила бабушка.
- Бежим, и все, - сказал Витька.
Они остановились, и я подошла к ним. Глаз под повязкой очень ныл, и мне было почему-то довольно грустно.
- Это Невский? - спросил полковник.
- Да, - сказала бабушка торжественно, - это Невская першпектива.
Она хотела продолжать. Я это видела. Она хотела опять открыть рот и уже больше его не закрывать, потому что на Невском есть о чем поговорить до самой Дворцовой площади, а там… О, там! Я тоже решительно открыла рот, но полковник взял меня за локоть.