Ленька неуверенно затоптался на своем "студебеккере". Ему, видно, очень хотелось повести ребят в порт, а тут Гарапиля вылез со своим вокзалом. Ленька не знал, как возразить Гарапиле.
Толпа тоже с минуту обдумывала новое предложение. Кто-то потом крикнул:
- На вокзал!..
И толпа сразу поддержала:
- На вокзал! Даешь вокзал!..
- Ти-хо! - поднял руку Ленька. - Тихо, хлопцы!
Он наклонился к Гарапиле и громко, чтобы слышали все, произнес:
- Так ведь некоторые могут и морем вернуться.
- Ха! Как это - морем? - спросил Гарапиля. Он, наверное, хотел стать железнодорожником, и его тянуло на вокзал.
- Обыкновенно, морем, - ответил Ленька ему. - Географию надо знать, парень. - Ленька выпрямился и стал уверенно загибать пальцы на руке: - Прикончат они фашистов, сядут в Гамбурге на корабли и вокруг Европы, через Гибралтар, Средиземное море, через пролив Босфор, придут в Одессу. Вот тогда мы и почешемся, если у нас в порту, на причалах, свалка будет. Правильно я говорю?
Ребята притихли и не отвечали. Вокзал, вон он, рядом. А до порта - через всю Канатную… Но по лицам многих я уже видел, что Босфор и Гибралтар их убедили. И тогда я первым крикнул:
- Даешь порт!..
- Порт!.. Даешь!.. - поддержали меня все сразу.
- Что, Гарапиля, съел? - обернулся я к Витьке, но Гарапиля меня уже не слышал и орал вместе со всеми:
- Порт! Даешь порт!
Босфор его тоже убедил.
- Давайте сейчас все по дворам, - сказал Ленька, когда толпа наконец утихла. - Берите лопаты, самокаты, тележки, через полчаса чтобы все были на месте. И не чикаться! Кто опоздает, ждать не будем. Разойдись! - Ленька махнул рукой, и толпа с криками разбежалась.
В садике остались я, Соловей, Жорка Мамалыга, Мишка с Оськой да еще Валерка Берлизов.
Мой брат обошел вокруг "студебеккера", похлопал его ладонью по боку, точно породистую лошадь, и взялся за оглобли:
- Ну-ка, залазьте, прокачу.
Мы скопом бросились в тачку.
- А ты давай выгружайся: не буду я тебя, борова, возить, - сказал Ленька Валерке, который примостился было рядом со мной. - Кому говорю, вылазь!
Валерка обиженно засопел и неуклюже полез из "студебеккера".
- Шевели! Шевели плавниками! - покрикивал на него Ленька. - И не вздумай с нами в порт идти.
- Это почему же? - захныкал Валерка.
- А потому, что мы работать идем, а не водичкой торговать.
- Так я это… не буду больше…
- A-а, старая песня, - отмахнулся от него Ленька. - Не верим мы тебе. - И к нам повернулся: - Не верим ведь?
- Не верим! - дружно откликнулись Мишка и Оська Цинклеры.
А мы промолчали.
Мне вдруг стало жаль Валерку. Зря Ленька с ним так. Что же он, не человек? И не живет в Одессе? Ведь сам же Ленька говорил… Я уже хотел было вступиться за Валерку, но меня опередил Соловей:
- Пусть идет с нами, Лёнь.
Ленька удивленно вскинул брови:
- Ты это серьезно, Солова?
- Пусть идет, - повторил Вовка.
Ленька в ответ только молча пожал плечами. Но я уже знал, что Валеркина судьба решена. Кому-кому, а Соловью он никогда не откажет.
- Ладно, - махнул рукой Ленька, - раз Соловей за тебя ручается… но катать тебя, кабана, у меня все равно нет здоровья. И охоты… - Ленька снова взялся за оглобли "студебеккера", выгнул дугой спину. - А ну, держись, ребя! Прокачу вас с ветерком. Берегись!..
Колеса "студебеккера" жалобно заскрипели, и он медленно пополз по кочкам.
…Через полчаса все были в сборе. Валерка на радостях сбегал домой и "стибрил" новенькую никелированную секачку для мяса.
- Может, сгодится, Лёнь?
- Хорошая штучка, - Ленька повертел в руках топорик, - хорошая. В самый раз тебе секим башка делать. Ну-ка, занеси сейчас же домой! И вот что я тебе скажу, цаца, - притянул он к себе Валерку. - Не тревожь ты меня, не тревожь. И понапрасну меня не испытывай. Понял? Потому как меня на всякие там никелированные штучки не купишь… А ну, занеси домой!
Витька Гарапиля прикатил с собой старую детскую коляску:
- Сойдет, Леха?
- Сойдет, Витек, - ответил Ленька. - Камни возить в самый раз. Становись, ребя!..
Построились в колонну и двинули. Впереди несколько человек толкали "студебеккер", в котором гордо восседал я с Мишкой и Оськой. Ленька, как командир, шагал сбоку колонны.
Только наш "студебеккер" поравнялся с улицей Чижикова, как вдруг из-за угла раздалось:
- Леня!
Все разом остановились.
Я обернулся. На тротуаре стояла девчонка в защитной курточке. Весь отряд, как по команде, посмотрел сначала на нее, потом на моего брата. Ленька смутился, покраснел. А девчонка стояла и ждала.
- Леня, - повторила она недоуменно, потому что Ленька все еще нерешительно топтался на месте. - Леня?
И он подошел к ней.
Никто не слышал, о чем они там говорили. Они стояли в сторонке, на тротуаре, и Ленька все время недовольно хмурился, то и дело оглядываясь на нас.
- Жених и невеста, тили-тили тесто!.. - пропел кто-то.
Толпа хихикнула. И я заметил, как плечи у моего Леньки дрогнули.
Витька Гарапиля нетерпеливо заскрипел своей коляской.
- Эй, Леха, опаздываем! Нашел с кем баланду травить!..
- Сейчас! - сердито отмахнулся Ленька и, повернувшись к девчонке, что-то сказал ей.
И она тоже вдруг нахмурилась. Затем откинула резким движением со лба "сосульки" и быстро, не оглядываясь, пошла прочь. Как будто боялась, что ее могут остановить. Но Ленька не стал ее задерживать. Сдвинув брови, он подошел к нам:
- Пошли.
И отряд снова загрохотал, заскрипел вниз по Канатной, к порту.
Назад мы возвращались под вечер. Днем прошел мелкий дождик с градом, и в воздухе веяло прохладой. Но никто не ежился: мы возвращались усталые, разгоряченные. У каждого, наверное, как и у меня, ныла поясница, и каждый наверняка мог бы съесть если не зажаренного слона, то хотя бы дельфина. Без всяких там маринадов.
В тачке уже никто не сидел. "Студебеккер" наш, поскрипывая, громыхал по булыжникам, и мне казалось, что он устал не меньше нашего.
И Ленька теперь уже не шел сбоку, а тащил "студебеккер" вместе со всеми. Тащил его молча, все время смотрел себе под ноги, как будто что-то потерял.
Среди взрослых в порту на воскреснике оказалась и Зинаида Филипповна, Ленькина классная руководительница. Она отвела моего брата в сторонку и долго беседовала с ним с глазу на глаз:
- Подумай, Леня, чэм ты встрэтишь отца. Подумай…
Потом к ним подошел Коля Непряхин. Я не слышал, что говорил Коля Леньке, но он, наверное, тоже советовал "подумать".
И вот Ленька идет, думает. И еще он, наверное, думает о девчонке, которую он не взял сегодня на воскресник. О той Сосульке думает.
На следующий день рано утром мы с братом выкатили "студебеккер" со двора к садику. Вчера, прежде чем разойтись, все ребята договорились снова пойти в порт. Занятия? Занятия подождут. Как сказал Витька Гарапиля, никуда не денутся.
Присели мы, значит, с Ленькой на бортик "студебеккера" и стали ждать.
Первым пришел Мамалыга. С книжками под мышкой.
- Привет!
- Привет, - отозвался Ленька и покосился на книжки.
- Знаешь, Лёнь… - Мамалыга переминался с ноги на ногу и колупал ногтем борт "студебеккера". - Я бы пошел, Лёнь, честное слово. Но у нас сегодня диктант. По русскому… А потом дроби объяснять будут. А, Лёнь?
- Топай, - небрежно сплюнул на траву Ленька. - Топай на свой диктант. "Группа слов, связанная между собой по смыслу, называется предложением". Ха!
- Ты не обижайся, Лёнь, - продолжал колупать бортик Мамалыга. - Я ведь, если надо…
- А ну, не ломай тачку! - оборвал его Ленька. - Топай. Топай давай на свой диктант.
- Так я пойду… это… - Мамалыга потоптался еще немного и ушел. - Пока.
- Будь здоров и не кашляй! - не выдержал я и крикнул ему вслед: - Топай!
- А ты сиди, - одернул меня Ленька. - Сиди и не чирикай.
Мамалыга ушел, и сразу же появился Витька Гарапиля со своей коляской. В коляске лежал портфель.
- Привет, Леньчик! Что, еще никого нет?
- У них сегодня диктанты, - угрюмо отозвался Ленька. - Ты вот что, Витек, ты давай тоже в школу. Там сегодня и дроби и диктанты. А за то, что пришел, спасибо.
Гарапиля удивленно посмотрел на Леньку.
- Шутишь? Ну-ну… Ведь сам же вчера агитировал?
- Иди, Витек, иди, - упрямо повторил Ленька. - Тебе же лучше будет. Иди, слышишь?
Гарапиля ничего не ответил. Он присел рядом с нами и заскрипел своей коляской, укачивая портфель, словно ребенка:
- Баю-баюшки-баю, я на школу наплюю…
Ленька усмехнулся, подумал, и, перехватив у Гарапили коляску, тоже пропел:
- Баю-баюшки-бай-бай, дома будет нагоняй…
Гарапиля тоже усмехнулся и, в свою очередь, опять перехватил коляску из Ленькиных рук, наморщил лоб: что бы такое придумать в ответ? Но едва он раскрыл рот, как из-за угла показался дед Назар и направился прямо к нам.
"ФИЛОФОРА"
Брюки у деда Назара заправлены в резиновые сапоги. Голенища сапог подбиты синей байкой и вывернуты наружу. Дед шагает вразвалочку, по-морскому, но шаг у него широкий, так что нам с Ленькой приходится семенить рядом с ним.
Идем молча. Жесть-жесть, жесть-жесть, - шуршит брезентовая роба у деда под мышками, и кажется, будто она у него в самом деле выкроена из жести.
За всю дорогу дед только и обронил:
- Ты, Санька, мог бы и дома остаться.
Это в мой-то адрес.
- Ага, - быстро согласился я, продолжая семенить рядом. Сами, значит, в Хлебную гавань, а я чтобы во дворе торчал, да? С Мишкой и Оськой Лаокоона стерег? Не выйдет!
А Гарапилю дед прогнал. Витьку портфель выдал. Дед увидел портфель в коляске и сказал Гарапиле, как отрезал:
- Дуй в школу. А ты, Леонид, со мной пойдешь. В Хлебную гавань. Дело есть.
Ленька, конечно, сразу, без единого слова согласился и даже не спросил, что за дело. Гарапиля тоже было увязался вслед за нами - коляску он оставил в садике - и прошел уже почти квартал, когда дед Назар вдруг обернулся:
- Кому сказал, в школу! Ну!
Пришлось Гарапиле дать задний ход.
Вот и Хлебная. Пусто в гавани. А наш "Альфонс" по-прежнему торчит одиноко в левом углу.
Теплые деревянные причалы пахнут смолой, рыбой и дынями. Но вот потянул ветерок справа, куда мы повернули вслед за дедом, и все перебил густой, терпкий запах йода.
Прямо перед нами возвышалась на причале зеленая гора влажных водорослей. Тут же стояли две полуторки и грузчики в высоких резиновых сапогах, раздетые до пояса, вилами набрасывали водоросли в кузовы машин.
Мы остановились у водорослей. Дед выдернул пучок и дал понюхать Леньке:
- Вот это и есть филофора, из которой йод варят. Черпаем мы ее на Вилковской банке. Два рейса в день - десять тонн.
Я тоже потянулся носом к пучку влажных водорослей в дедовой руке:
- Из этого йод добывают, да? Это для фронта, для раненых, да? А где же ваш пароход?
Дед посмотрел на меня как-то совсем уже сверху вниз и ничего не ответил. Отряхнув руки, он сказал Леньке:
- Теперь пошли на судно.
Мы обогнули полуторки, и у причала за горой водорослей я увидел наконец судно. Небольшое суденышко с рыбацкий дубок.
Мы зашли с носа, и название его - большие белые буквы - оказалось почти на уровне моей головы. Такие буквы, прямые, строгие, без всяких выкрутасов, я уже запросто мог читать. И я прочел:
- "Фи-ло-фо-ра".
"Филофора"? Гм, странное название для морского корабля", - подумал я, но сказать об этом деду не решился.
Внизу, на палубе, копошились два человека. Согнувшись в три погибели, они ползали вокруг лебедки. Две спины: одна - узкая загоревшая, с выпирающими, как у осетра, позвонками; другая - широкая, в промасленной майке. Майка на этой спине была вся в дырочках одинакового размера. Как будто в спину выпалил разом целый взвод солдат.
- Тот, в майке, механик наш, Заржицкий, - объяснил дед Леньке. - А который похудобее и помоложе, боцман, Демьян. Вот и весь экипаж. Матросов у нас нет. Матросом теперь ты будешь.
Вслед за дедом мы перешли по трапу на "Филофору". Остановились у лебедки, и дед спросил:
- Ну как, ребята, тянет?
Спины выпрямились.
- Душу она из меня тянет, Назарыч, - пожаловался механик и вытер вспотевшее безбровое лицо.
Это был толстый, страдающий от жары дядя. На голове у него десяток слипшихся волосин. На нас с Ленькой он не обратил никакого внимания. Зато боцман, тот обратил. Сразу.
- Ба, Назарыч, что это за детский сад с вами?! - широко улыбаясь, спросил он у деда и по-бабьи всплеснул руками.
Он был совсем пацан, этот боцман. Я мысленно прикинул: "Ну, может, года на полтора старше моего Леньки. И чего это он улыбается? "Детский сад". Можно подумать, взросляк нашелся".
- Ты, Димка, особо не гоношись, - осадил его дед Назар. - У тебя у самого еще кое-что на губах того, не обсохло. - Он положил руку Леньке на плечо и сказал, обращаясь в основном к механику: - Вот привел парня, матросом у меня будет.
- Матросом? - переспросил механик и окинул моего братишку таким взглядом, словно приценивался. Затем он вытер ветошью правую руку и протянул ее Леньке: - Заржицкий, Степан Иванович.
- Ленька, - представился мой брат.
Боцман тоже отложил в сторону гаечный ключ и протянул Леньке руку:
- Демьян.
- Леонид, - поздоровался с ним Ленька.
- Назарыч, - кивнул в мою сторону Демьян, - а этот кем у нас будет, старпомом?
Дед Назар глянул на меня.
- Когда-нибудь, может, и старпомом будет, - сказал он и снова повернулся к боцману. - А вот из тебя, Димка, старпом вряд ли получится. Гляди, как бы я тебя из боцманов не разжаловал. Почему трюм не задраил, когда выгрузились? Лючины разбросал по всей палубе!
- Так я же думал…
- Индюк тоже думал, пока из него рагу не сделали.
- Виноват, Назарыч, виноват, сейчас исправлюсь, - Демьян вскочил и бросился к трюму.
Но дед Назар остановил его за локоть и кивнул на Леньку:
- Вместе задраите. Потом ознакомишь хлопца с хозяйством, что к чему. Понял? А мы пока тут лебедкой займемся.
Пока Ленька с Демьяном собирали лючины и задраивали трюм, я осмотрел брашпиль, которым вирают якорь, и подошел к блестящему медному колоколу, что висел на самом форштевне "Филофоры". К железному языку колокола был привязан кончик короткой веревки. Я дернул за веревку, и над гаванью поплыл звонкий тягучий голос меди.
- А ну, отскечь от рынды! - крикнул мне Демьян.
Я отошел от колокола. "Отскечь"! Подумаешь, боцман нашелся. Конопатый и курносый - копия Жорки Мамалыги.
Отсюда, с носа, я бросил взгляд на корму "Филофоры" и увидел, что палуба у нее идет с выгибом посередине, и это придает суденышку более устойчивый, надежный вид. "И вообще "Филофора" - ладовый кораблик, - отметил я, - крепенький. Такому и двенадцать баллов нипочем - выдержит. Теперь мы с Ленькой будем ходить вместе с дедом за водорослями. Фронту нужен йод. До зарезу. Почему это дед Назар говорит - две ходки в день? Можно и три. Если, конечно, работать днем и ночью…"
Кроме брашпиля и рынды на носу, основное "хозяйство" у "Филофоры" находилось на корме.
Первым делом Демьян повел нас в рулевую рубку.
- Запомни, - поднимаясь по трапику, обернулся он к моему брату, - рубка - это мозг корабля.
- Ладно, - улыбнулся Ленька, - запомню.
- Ты чего лыбишься? - обиделся Демьян. - Я ему дело говорю, а он лыбится.
"Мозг" у "Филофоры" оказался тесноватым: мы едва поместились в рубке втроем. Я покрутил штурвал с полированными ручками, побурчал в медную, надраенную до блеска переговорную трубу:
- Полный вперед! Малый назад! - Потом увидел прибор с красной стрелкой на циферблате и сразу же догадался: - Ко́мпас.
- Не ко́мпас, а компа́с, - поправил меня Демьян и спросил у Леньки: - Значит, с нами плавать будешь?
- Ага.
- А шариков рогатых не боишься?
- Это ты про мины? Конечно, боюсь, - простодушно признался Ленька.
"Вот чудак. Зачем же он себя оговаривает? - подумал я. - И еще перед кем? Перед Демьяном, который из кожи вон лезет, чтобы казаться старым морским волком. "Компа́с"! Теперь Демьян совсем нос задерет".
Но ничего подобного не произошло. Напротив, Демьян улыбнулся и сказал моему брату совсем уже по-дружески:
- Это хорошо, что ты так, откровенно. Не люблю трепачей. Я ведь тоже не из робкого десятка, но скажу тебе честно: меня самого мороз по коже продирает, когда вижу, что она покачивается на волнах, сушит рожки и ждет. Их в Черном море сейчас, как гренок в тарелке. Но ты не дрейфь, с нашими стариканами не пропадешь. Знаешь, какие у нас стариканы? Во! - Демьян оттопырил большой палец.
Теперь уже обиделся Ленька:
- Да я деда Назара еще раньше, чем ты, знаю. Мы с ним еще до войны…
- Ладно, ладно, - успокоил его Демьян. - Идем дальше, машину покажу. А ты, я вижу, заводной.
- Ты тоже, - усмехнулся Ленька.
- Верно, - согласился Демьян.
По трапику мы спустились в узкий темный коридорчик. Но в машинное отделение не вошли. Приоткрыли дверь и заглянули в прохладное помещение, где в тусклом свете, что падал сверху от люков, поблескивал двигатель.
- Запомни, - сказал Демьян Леньке. - Машина - это сердце корабля.
- Запомню, - улыбнулся Ленька, и Демьян на этот раз на него не обиделся, тоже улыбнулся.
Возле щита с приборами торчала точно такая же, как в рубке, медная переговорная труба. Я сунулся было через порог, но Демьян остановил меня:
- Нельзя. Это святая святых Заржицкого. Увидит - заругает. Айда, я лучше вам кубрик покажу.
Демьян приоткрыл дверь в помещение рядом.
В кубрике две койки, одна над другой (я сразу вспомнил нашу штормовую двухэтажку). На верхней койке лежала красивая гитара с двумя грифами, отделанная перламутром. Еще был столик под иллюминатором, рундук. Больше ничего в кубрике не было, да и не поместилось бы.
- Здесь мы отдыхаем от трудов праведных. - Демьян опустился на койку и пригласил Леньку: - Садись.
Ленька сел рядом с ним и, осмотревшись, сказал:
- Рубка - мозг корабля, машина - сердце, а кубрик что? Наверное, селезенка?
Ленька произнес все это с улыбочкой, но, к моему удивлению, Демьян не улыбнулся в ответ на Ленькину хохму.
- Видишь ли, друг, - сказал он негромко, - у меня ведь теперь ни папаши, ни мамаши. Их немцы это… В общем, понимаешь. Так что выходит, "Филофора" для меня - место работы и место жительства. А кубрик этот, или как ты говоришь, селезенка, и есть моя квартира. Днюю я здесь и ночую. Так-то…