По спуску Кангуна лафеты поднялись на Пушкинскую улицу. И с каждым домом, с каждым переулком и кварталом все гуще и гуще шел народ на торжественные, печальные звуки оркестра. В суровые шеренги матросов вклинивались рабочие, женщины, старики и дети. Теперь уже за развевающимся светло-голубым гвардейским знаменем колонна двигалась во всю ширину мостовой; перемешались гражданские и военные. И только возле последнего лафета по-прежнему тяжело ступал один дед Назар. А рядом с ним, чуть поотстав, адмиралы с кортиками.
И каштаны склоняли над лафетами свои широколистые ветви.
Люди заполнили тротуары и двигались все в одну сторону вместе с лафетами. Никто не спрашивал, кого хоронят. Все знали: Одесса провожает в последний путь своих сыновей.
Я давно уже потерял Леньку, Юлю и остальных ребят и держался рядом с Буздесом.
Не доходя привокзальной площади, лафеты свернули на улицу Чижикова и, медленно выйдя на Канатную, замерли возле ворот нашего дома.
Умолк оркестр. Буздес подсадил меня на столб. Отсюда мне хорошо было видно, как людское море заполнило Канатную в обе стороны насколько хватал глаз, заполнило тротуары, мостовую и площадь перед "Спартаком".
У последнего лафета, который остановился как раз напротив наших ворот, остались только адмиралы: дед Назар ушел в дом в сопровождении двух матросов.
Я поискал глазами наших ребят. Увидел Колю Непряхина. И Мурадяна. Мурадян достал из кармана платок и старательно протирал им глаза.
Из подъезда нашего дома, бережно поддерживая свою старуху, вышел дед Назар.
- Мать!.. Мать!.. - послышалось со всех сторон. Люди приподнимались на носки, чтобы увидеть. - Мать!.. Мать…
Бабка Назариха, ослабевшая после вчерашнего потрясения, смотрела перед собой отсутствующим, немигающим взглядом, плотно сжав бескровные губы. Вздрогнула, когда ударил оркестр, и медленно пошла рядом с дедом Назаром за лафетом, на котором лежал ее сын.
Прежде чем выйти на Куликово поле, лафеты миновали кинотеатр "Бомонд". По случаю траура "Бомонд" не работал, и двери зрительного зала были распахнуты настежь. Я глянул на эти распахнутые двери и почему-то подумал, что когда-то давно, до войны, сын деда Назара тоже, наверное, ходил в этот кинотеатр, который носит такое странное название, и смотрел, наверное, "Чапаева" и "Мы из Кронштадта". И этот фильм об оленях, который так любит Буздес…
После адмирала сказал короткую речь рабочий завода имени Январского восстания. И он так же, как и дед Назар, сжимал в руке свою промасленную кепку.
А потом на невысокую трибуну взошел широкоплечий моряк-иностранец. Кто он был - француз, англичанин или американец, - мы с Буздесом так и не разобрались. Да разве это имеет значение? Все поняли, что хотел сказать этот светловолосый парень, хоть и говорил он на своем языке, без переводчика.
Сухие, раскатистые залпы прощального салюта загремели над братской могилой. И бабка Назариха вздрагивала при каждом залпе: все не могла привыкнуть.
Я УЧУ ВАЛЕРКУ УМУ-РАЗУМУ
Вскоре случилось еще одно событие.
Как-то под вечер сидели мы во дворе на бревнах возле Лаокоона: я, Мишка, Оська и Валерка Берлизов. О чем говорили, не помню. Только вдруг видим, во двор к нам входит высокий военный моряк в капитанской фуражке, с чемоданчиком. И шинель через руку.
Моряк, прихрамывая, вошел во двор и остановился. Сердце у меня учащенно забилось: "А вдруг?.. А что, если?.."
Нет, это был не мой отец. Я в этом убедился, когда моряк подошел к нам поближе.
- Здравствуйте, ребята!
Притихшие, мы сидели на бревнах, а он внимательно рассматривал каждого из нас. Затем огорченно вздохнул и повернулся было уходить, но тут Валерка Берлизов как заорет:
- Папка! - и к нему на шею. Чуть с ног не сбил.
В тот вечер мы долго слонялись без дела по двору. Несколько раз даже поднимались на третий этаж к двери Берлизовых, прислушивались, но Валерка так и не вышел.
В школу на следующий день Валерка тоже не пошел. И во дворе он появился только после обеда. Мне сразу не понравилась его довольная, хвастливая физиономия.
Кроме меня, во дворе были еще Мишка и Оська Цинклеры.
Валерка подошел к нам, часы какие-то в руках вертит. С черным циферблатом часы.
- Ага, а у меня ко́мпас!
- Не ко́мпас, - говорю я, - а компа́с! Дай посмотреть.
А он не дает.
- Только в моих руках. Еще разобьете.
Мы, конечно, разозлились.
- Иди ты со своими руками знаешь куда?! - пошли сели на бревна у Лаокоона.
Валерка опять к нам:
- А у меня батя капитан третьего ранга! Гвардейский! - и языком прищелкивает.
Я в конце концов не выдержал:
- Па-адумаешь… А у меня батя полковник!.. Он хоть и не моряк сейчас, зато "катюшами" командует! Вот!..
- "Катюшами"? - недоверчиво переспросил Валерка. - Полковник?
- Полковник! - смело подтвердил я. Я-то ведь знал, что у моего бати всего-навсего две маленькие звездочки лейтенанта, а добавил: - Вот он вернется, увидишь.
- Хе! - скривился Валерка. - Так ведь он же еще на фронте, а на фронте… Война ведь… - Валерка запнулся, видно, понял, что хватил через край.
А я с минуту стоял ошеломленный, потом почему-то тихо не то спросил, не то вскрикнул:
- Как?! - и пошел на Валерку.
- Да нет, я ничего… Я просто… - начал отступать он. - Я просто говорю, что на войне всякое может случиться… На войне…
Нет, я не дал ему договорить.
- Гад! - закричал я не своим голосом.
Какая-то сила подбросила меня, и я со всего маха двумя руками ударил его в грудь. От неожиданности Валерка упал. Прямо перед собой я увидел его ненавистную испуганную морду и стал царапать, колотить по ней что есть силы.
Но мне было девять лет, а Валерке - одиннадцать. И весил я к тому же почти вдвое меньше его. Так что через минуту положение изменилось: Валерка сидел у меня на спине и старательно вдавливал мое лицо в пыль. Кричать я не мог, и мне оставалось только отчаянно дрыгать ногами, что я и делал.
Вдруг я услышал над собой оглушительное "трах!" - и Валерка очутился рядом со мной, на земле. Засыпанными пылью глазами я смутно различил над собой старшего брата и опять, не раздумывая, бросился на своего врага.
Валерка визжал, точно поросенок, и полз в сторону парадного. А я дубасил его руками и ногами до тех пор, пока Ленька не оттащил меня и не унес домой.
Вечером Валерка привел к нам отца.
Мама, как назло, была дома.
- Садитесь, садитесь, - обрадованно засуетилась мама. Она ведь еще ничего не знала, не догадывалась.
Мы с братом почуяли грозу и забились в угол, в тень.
Берлизов сел. И Валерка тотчас же забрался к нему на колени.
Теперь, когда свет хорошо освещал Валерку, я увидел фиолетовый фонарь у него под левым глазом, царапины на шее и остался доволен своей работой. "Не будет болтать чего не следует, кабан толстопузый. А отца его я ничуть не боюсь", - успокаивал я себя, плотнее прижимаясь к Леньке.
Но Берлизов, по всему видно, и не думал ругаться. Он разговаривал с мамой и сначала даже как будто не замечал нас.
- Тяжело, наверное, с двумя?
Мама говорила, что тяжело, но кое-как перебиваемся. Потом вздохнула и сказала:
- Ничего, выдержим. Скорей бы только отец наш вернулся.
- Вернется, - уверенно произнес Берлизов, и я почувствовал, что он хороший, добрый человек.
Видно, Ленька почувствовал то же самое, потому что начал медленно подступать к столу. Я за ним.
Когда я подошел поближе, я убедился, что не ошибся. У Берлизова были добрые глаза и усталое лицо, и говорил он с мамой так, будто знал нас уже тысячу лет, а ведь Берлизовы никогда раньше не жили в нашем доме. А что он не согнал Валерку, который расселся у него на коленях, это мне не понравилось.
Неожиданно Берлизов обернулся к Леньке и спросил:
- Ты почему же не учишься, герой?
Ленька не ответил. Он молча водил ногтем указательного пальца по квадратикам на клеенке.
- Переросток он, - вступилась мама. - В третьем был, когда все началось. Ну, а теперь… Вот работает пока с Григорием Трофимовичем.
- Они йод добывают. Для фронта, - подсказал я.
- Йод? - переспросил Берлизов. - Йод - это, конечно, дело нужное. Особенно если для фронта… - Улыбнувшись, он повернулся к Леньке и вдруг серьезно спросил у него: - В школу юнг хочешь?
- Как - в школу? - не понял Ленька.
- Вот откомандировали меня специально для этого дела, - объяснил Берлизов. - Школу юнг организуем у нас в Одессе. Ну так как, брат?
Я выжидательно уставился на брата: "Чего он еще думает? Сам же говорил: "Ай вонт ту би сэйлор…" Вот чудак, думает еще…" Мама не вмешивалась.
А Ленька подумал и вдруг сказал:
- Нет, в школу юнг мне пока нельзя. Я пока с дедом…
- Жаль, брат, не договорились, - поднялся Берлизов. - Но я оставлю за собой право еще поговорить с твоим дедом. Ладно?
Ленька молча пожал плечами: ладно, мол, но только никуда я от деда сейчас не уйду.
- Ну, а теперь помиритесь. - Берлизов подтолкнул ко мне Валерку. - Знаю, из-за чего подрались.
Валерка первый протянул мне руку:
- Извини.
"Очень мне надо еще мириться с этим кабаном! - подумал я. - Разве что ради его отца…"
ШКОЛА ЮНГ
Не хотелось моему Леньке уходить с "Филофоры", но ничего у него не вышло. Берлизов, конечно, поговорил с дедом Назаром, а деду перечить не станешь: это я знаю на своем собственном опыте, - и через неделю мы провожали Леньку в школу юнг.
Вообще-то провожал его я один: мама не могла - работала, а Гарий Аронович, как обычно, был у себя в цирке.
Ленька взял приготовленный мамой еще с вечера узелок, надел зачем-то старую фуражку, которую давно уже не носил, и мы пошли.
А на углу нас, оказывается, ждала Юля. И Ленька совсем не удивился, когда увидел ее на углу с портфеликом в руках. Он только сказал:
- Не пошла, значит, в школу? Смотри, влетит тебе за казенку.
- Ничего, один раз можно. И потом, мы ведь договорились - я провожаю… Здравствуй, Саня, - протянула она мне свою узкую ладошку.
- Привет.
По дороге мы зашли в парикмахерскую Ганса Карловича.
Возле ступенек на тротуаре стояла старая, довоенная скамейка. Догадался-таки поставить новый парикмахер.
Юля сидела на скамье с Ленькиным узелком, а я все время заглядывал за марлю, наблюдая, как хмурый парикмахер обрабатывает моего братана. Золотистые, выгоревшие за лето Ленькины волосы хлопьями падали на пол. Ленька делал страшные глаза и показывал мне из-под простыни кулак: "Сгинь!" Парикмахер сердито ворчал на Леньку, и его усики - четыре мухи под носом - при этом шевелились.
Школа юнг меня разочаровала. Какая же это школа юнг, если моряков в ней совсем и не видно? Все мальчишки одеты в чем попало, бегают по двору, орут, как обыкновенные. Правда, мне очень понравилась высокая новенькая мачта посреди двора.
Во двор школы нас с Юлей, конечно, не пропустили.
Ленька отнес куда-то свой узелок, вернулся к забору, где мы с Юлей ожидали его. Прутья этого забора находились так далеко друг от друга, что моя голова свободно проходила между ними. И я уже просунул было голову - хотел пролезть, - но Ленька сказал:
- Не надо, увидят. - И, помолчав, добавил: - Сейчас нас поведут в баню. А потом месяц будут держать на карантине.
Голос у Леньки при этом был грустный, и мне стало жаль своего братана. Видно, не очень это приятная штука - карантин. Ничего, Ленька выдержит.
- Я буду приходить, Леня, - сказала Юля. - Часто…
- И я тоже, Лёнь, и мама, и ребята… - успокоил я братишку. - А карантина ты не бойся. Подумаешь, карантин…
Ленька улыбнулся:
- Ладно, не буду бояться. А к Буздесу ты ходи, Санька. Обязательно ходи. Вернется наш батя… И твой, - сказал он Юле. - И будет праздник… Ты ходи, Санька…
- Буду, - пообещал я.
- Построение! Построение! - Мальчишка, такой же лысый, как и все там, во дворе, звонил в рынду возле мачты и орал: - Построение! Построение!..
- Ну, я пойду. - Ленька пожал нам руки, улыбнулся. - Гуд бай. До свидания… - и побежал строиться.
- В колонну по четыре становись! Живо!..
Во дворе уже командовал огромный мичман. В кителе и, как полагается мичману, с усами.
- Равнение напрряво! Смиррна! Прявое плечо вперед, шагом аррш!..
И голос у мичмана в порядке - командирский.
Разворачиваясь на плацу, колонна медленно уходила в глубь двора, туда, где над приземистым красным зданием дымилась высокая кирпичная труба, - там, видно, находилась баня.
Вот на мгновение мелькнуло в лысых шеренгах знакомое лицо моего брата, и я тут же потерял его.
Мой Ленька уходил из детства. В капитаны.
Примечания
1
Яша Гордиенко - герой Одесского подполья. Замучен фашистами в 1942 году.