Ленька молчал. Молчала и Сосулька. Ждала, что Ленька скажет. А женщина все не отходила от крана и смотрела на нас. Она даже руки на груди скрестила, будто вовсе и не собиралась уходить. И вода, переполнив ведро, лилась ей прямо под ноги, и она этого не замечала. "Что же она так до потопа стоять будет?" - подумал я. И в это время Ленька поднял голову, виновато улыбнулся и протянул Сосульке руку:
- Мир. Ладно?
- Мир, - улыбнулась Сосулька.
И женщина у крана тоже почему-то улыбнулась, потом вздохнула и ушла, покачиваясь, расплескивая на ходу воду.
- А это кто? - кивнула в мою сторону Сосулька.
- Братан мой, - объяснил Ленька. И добавил: - Младший.
Как будто у него еще и старший есть…
- Ну, здравствуй, братан, - протянула она мне руку. - Меня зовут Юля. А тебя?
- Шурка, - поздоровался я и подумал: "Юля. Недаром я ее назвал Сосулька. Юлька-Сосулька. Подходит. И ладошка у нее прохладная".
Помолчали. Я хотел было предложить пойти всем в парк, к Буздесу, как Ленька вдруг сказал:
- Пошли в "Бомонд". Там сегодня "Девушка моей мечты" идет. Пошли?
- Пошли, - согласилась Юля.
Ленька посмотрел на меня: ты, мол, как? Я сразу же забыл о том, что мне нужно идти в парк, к Буздесу: сегодня хоть и воскресенье, но мы с ним договорились работать.
И мы пошли в "Бомонд", кинотеатр неподалеку от вокзала.
МАРИКА РОКК - ЗВЕЗДА ЭКРАНА
Если сейчас вы приедете поездом в Одессу и выйдете на привокзальную площадь, с левой руки у вас будет Привоз, с правой, на углу, новый жилой дом в пять этажей. Вот на месте этого жилого дома и стояло раньше старенькое, обшарпанное ветрами, исклеванное осколками здание "Бомонда".
Говорили, что когда-то (еще до революции) кинотеатр принадлежал одному оборотистому французику. И французик этот, чтобы хоть как-то сгладить неприглядность здания, в котором помещался кинотеатр, сколотил над входом пышную вывеску с огромными золотистыми буквами: "Бомонд".
Прошли годы. Французик исчез. А вывеска осталась. Правда, на ней вывели новое название: "Кинотеатр повторного фильма", - но золотистые буквы просвечивали сквозь краску, вылезали наружу, и все продолжали называть кинотеатр по-старому - "Бомонд". Пока его не снесли вовсе. Так он и умер со старым названием.
…Возле кинотеатра густая толпа народа. Толпились здесь в основном мальчишки и девчонки. А у кассы наводил порядок мой старый знакомый, старшина Мурадян:
- Нэ напирай! Становысь один за один!..
Здесь же мы встретили Мамалыгу и Валерку Берлизова.
Валерка сражался в очереди за билетами, Мамалыга стоял в сторонке и щелкал кабачковые семечки.
Когда мы подошли, Мамалыга покосился на Юлю и буркнул нам с Ленькой:
- Привет.
А Валерка - он уже держался одной рукой за окошечко кассы - крикнул:
- Леньчик, давай гроши! Я возьму!
Ленька достал деньги и начал протискиваться к нему.
- Сколько вам? - кричал Валерка, стиснутый со всех сторон толпой.
- Три! - показывал на пальцах Ленька. - Три билета!
- Как делишки? - спросил у меня Мамалыга.
- Да так, ничего, - ответил я. И небрежно добавил: - Ленька вчера аванс получил.
- Аванс? - переспросил Мамалыга.
- Это у моряков зарплата так называется, - растолковал я ему и увидел, что Юля улыбнулась чуть заметно, уголками губ.
- Аванс? - с уважением в голосе повторил Мамалыга. - И сколько?
- Триста дубов… Новенькими…
Мамалыга полез в карман за семечками.
- Хотите? - протянул он горсть Юле и мне.
- Давай, - просто согласилась Сосулька.
И мне понравилось, как она согласилась. И что спасибо Мамалыге не сказала, тоже понравилось.
Ленька и Валерка выбрались из толпы. Потный Валерка держал в кулаке скомканные билеты.
- Уф, братцы, - запыхтел он, - чуть не задавили…
- Такого задавишь, как же! - сказал Мамалыга и взял у него билеты. - В каком ряду будем сидеть?
- Места что надо. Будь спок, Жора, - утешил его Валерка, отирая лоб, и повернулся к Юле: - А я тебя знаю: ты из четвертого "Б". Точно? А меня зовут Валерий. Так же, как и Чкалова. Чкалова знаешь?
- Еще бы, - сказала Сосулька и улыбнулась.
А Леньке эти разговорчики, видно, совсем не понравились. Он оттеснил Валерку:
- Пошли, пошли, через десять минут начало…
Валерка тоже заспешил:
- Пошли, пошли. Сейчас вы такую кинуху увидите, братцы! Я уже два раза ходил!
Мы заняли места в десятом ряду. Юля села между мной и Ленькой. Валерка и Мамалыга - сбоку от меня.
Узкий длинный зал "Бомонда" был набит до отказа. Одни мальчишки и девчонки.
Мурадян уже суетился здесь:
- Нэ шуми! Занимай место согласно билет! Ти-хо!..
В первом ряду я неожиданно увидел вдруг Мишу. Сумасшедшего Мишу с Привоза. Миша сидел, прикрыв рукой глаза, и словно дремал в ожидании сеанса. Балалаечки при нем не было.
- Жорка, - толкнул я Мамалыгу, сидевшего рядом. - Ты погляди, Жора, кто в первом ряду сидит. Узнаёшь? "Миша режет кабана, Миша задается…"
Мамалыга увидел Мишу и толкнул Валерку:
- Глянь, Валерка, кто в первом ряду сидит…
Валерка приподнялся и, увидев Мишу, ничуточки не удивился:
- А что, разве Миша не человек? Что ему, уж и кинуху нельзя посмотреть?
Погас свет. Аппарат высветил на полотне белый квадрат экрана, и под веселенькую такую музыку перед нами появилась "девушка моей мечты".
- Марика Рокк, братцы! Марика Рокк! - заерзал на своем месте Валерка.
- Тише, ты!.. - цыкнул на него Мамалыга.
Рыжая, с большим, густо накрашенным ртом, Марика Рокк, пританцовывая, делала вид, будто бы продает цветы, и пела: "Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!.." - а возле нее вертелись два чудака в узких красных панталонах и делали вид, будто хотят друг друга изуродовать из-за этой самой Марики. Они хватали друг дружку за грудки и пыжились, как воробьи возле лужи в пасмурную погоду. Разойдутся, повертятся возле рыжей Марики, заглядывая ей по-собачьи в глаза, и снова наскакивают друг на друга.
"И долго они так будут выпендриваться?" - подумал я про себя. Но вот уже другие молодчики, с усами, в белых фраках, подхватили Марику на крышу фургона и везут куда-то по улицам города. Куда? А бес его знает! И Марике тоже неинтересно знать, куда ее везут. Широко улыбаясь накрашенным ртом, Марика не теряет времени и продолжает танцевать прямо на крыше фургона: "Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!.."
Ага, кажется, приехали. В ресторан. За столиками жирная, прилизанная публика. Орут, приветствуют свою Марику. Когда же это она успела переодеться? Ну и чудеса!..
"Айн дер нихт! Айн дер нихт!" - поет Марика, отчебучивая чечетку прямо на столах. И вот уж ей подпевает весь зал ресторана: "Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!" - поднимаются, тянутся бокалами к Марике. Ну вот, всю жратву на столах заслонили своими животами. Вон там, по-моему, курица стояла. А рядом на столе - поросенок, зажаренный в целом виде. И еще, кажется, рыба заливная с белыми кружочками яиц… "Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!.."
Я повернул голову и увидел, что Сосулька тихо, вполголоса, подпевает рыжей Марике. И ногой слегка притоптывает в такт песенке: "Айн дер нихт! Айн дер нихт!.." Так же, как те на экране. Это мне уже совсем не понравилось. И я отодвинулся поближе к Мамалыге.
И вдруг в зале раздался дикий, нечеловеческий рев:
- Гады-ыы!! Ы-ыыы!..
Кричали в первом ряду. Зал оцепенел.
А на экране вдруг появилась огромная, разлапистая тень Миши. Он шел прямо на экран. И на полотне страшно вырисовывались его растопыренные, огромные, скрюченные пальцы. Как щупальца осьминога.
"Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!" - продолжала петь Марика. Но вот уже Мишины пальцы впились в сытую, упитанную морду толстяка на экране и рванули полотно вниз.
Свет на экране погас. Наступила гробовая тишина. Потом в темноте раздалась басистая команда Мурадяна:
- Свэт! Свэт зажгит!..
Включили свет. У первого ряда было слышно глухое сопение: это Миша запутался в полотне рухнувшего экрана.
Бледный, взъерошенный Мурадян в очках - вместе со всеми он смотрел фильм и в суматохе забыл снять очки - помог Мише выпутаться из полотна, взял его под руку и повел к выходу, успокаивая:
- Нэльзя так, дорогой. Нарушаешь порядок… Общественный мэсто… Нэльзя так…
Миша покорно дал себя увести. Зал постепенно опомнился. Загалдели, зашевелились. Юля всполошилась:
- Куда же он его повел?
- Известно куда, в тюрягу. Посадят, и делу конец, - уверенно произнес Валерка и сложил ладони рупором: - Фильму! Фильму давай!..
- Заткнись! - оборвал его Ленька и повернулся к нам: - Айда отсюда, ребята?
Мы переглянулись. В это время кто-то распахнул двери на улицу, и в зал хлынуло солнце. И я вдруг вспомнил о Буздесе.
- Братцы! - завопил я. - Айда со мной, братцы! - и потащил всех к выходу.
Остаток дня мы провели на обрыве у Буздеса.
Старик обрадовался нашему приходу. Правда, он немного расстроился, когда Валерка взял в руки Адель и вдруг брякнул:
- А из нее суп толковый можно сварганить! Я читал…
- Ты что, сдурел?! - подскочил я к нему и вырвал черепаху. - Да ты знаешь, сколько ей лет? Знаешь? Почти сто! Вот… - показал я ему дату на панцире.
- Сто? - удивился Валерка. - Ну, тогда в суп она не годится: мясо у нее жесткое.
Честное слово, я ему чуть по кумполу не заехал! Аделью! Хорошо, вовремя опомнился.
Вечером мы все были в цирке на открытии сезона. Гарий Аронович, помолодевший, нарядный - в черном костюме с блестящими, наглаженными отворотами, - встретил нас у входа.
Буздеса, деда Назара и его бабку вместе с Мишкой и Оськой Гарий Аронович усадил в центральной ложе, как раз напротив оркестра. На коленях у деда Назара примостилась Ирма. Дед Назар подбоченился и строго глядел на оркестр. Музыканты, смущенно шушукаясь, располагались со своими инструментами и тоже посматривали на деда.
А бабка Назариха, та все время норовила спрятаться за тяжелую бархатную портьеру. Мишка и Оська таращили глаза во все стороны, и когда заметили нас - меня, Леньку, Юлю, Мамалыгу и Валерку в верхнем ряду, под самой галеркой, - чуть не лопнули от гордости за свою ложу и стали показывать нам кончики языков. Но дед Назар заметил и сразу же пресек это безобразие.
Лысый дирижер поднял свою палочку, еще раз оглянулся на деда Назара, как бы спрашивая: "Можно начинать?" - и мне показалось, что дед Назар в ответ чуть заметно кивнул дирижеру: валяй, мол.
И было представление. И музыка. И клоун, выступавший с политсатирой, смешно копировал припадочного Гитлера, толстопузого Геринга и заставлял нас хохотать до колик в животе.
Потом клоун взял гитару - такую же, как у Демьяна, красивую, отделанную перламутром гитару с двумя грифами - и крикнул дирижеру:
- Маэстро, прошу!
И запел:
Гитлеру ночью не спится,
Фюрера сон не берет.
Гитлер тоскливо, тихо и грустно
"Синий платочек" поет:
"Где же ты, мама-Одесса?
Где же ты, папа-Ростов?
Мы удираем, лапти теряем,
Черт нас понес на Восток!.."
Я машинально поднял вверх голову и вдруг высоко над ареной увидел тонкую, почти незаметную для глаз, проволоку. Она тянулась через всю арену от одного бархатного сиденьица к другому. И я подумал, что когда-то, наверное, вот на этой проволоке танцевала под самым куполом веселая и бесстрашная Алиса Гурман.
"ВЕДУ БОЙ И НЕ СДАЮСЬ!"
Был десятый час утра. Мы с Буздесом сидели у дота над морем и месили тесто для бенгальского огня. Мы уже перебрали по косточкам все вчерашние номера в цирке. Потом я вспомнил о происшествии в "Бомонде" и рассказал Буздесу. Не забыл я и Мурадяна. Я даже изобразил, как дрожали очки на самом кончике вислого носа Мурадяна, когда он выводил Мишу из зала.
Буздес молча выслушал меня.
- Все это очень грустно, Шура, - вздохнул он. - И вообще мне кажется, вам не следовало ходить на этот фильм. И кто только допустил эту мерзость на экран?! - возмутился Буздес. - Вы вот что, Шура, вы когда-нибудь обязательно посмотрите "Бемби". Обязательно посмотрите.
- Бемби? Это про что?
- Это про оленей, Шура.
- Оленей?
- Да, да, про оленей, Шура. Но вы зря морщитесь. Очень жаль, что не видели вы этот фильм.
- Зато я видел "Два бойца".
- О, "Два бойца" тоже отменный фильм. Но когда-нибудь вы обязательно посмотрите и "Бемби". Запомните, Шура: "Бемби".
- Ладно, - сказал я, - запомню… Хоть это и про оленей, но я запомню - "Бемби".
Вдруг Буздес высвободил из серебристого теста руки и поднялся:
- Взгляните, Шура, что это за странный кортеж?
Я глянул на море и увидел подводную лодку, опоясанную понтонами. Два буксира медленно тянули лодку мимо нас к порту.
- Э, да там что-то стряслось, - облизнул пересохшие губы Буздес. - Флаги почему-то приспущены. Обратите внимание, Шура. Куда это они ее ведут?
- Должно быть, в Военную гавань, - сказал я.
- Вы правы, Шура. Вы правы. Ну-ка, собирайтесь, собирайтесь побыстрее, - забеспокоился вдруг Буздес и начал убирать со стола. - Мы обязательно должны узнать, в чем дело. Где Адель? Куда запропастилась Адель?
Мы быстренько снесли с Буздесом свое хозяйство в дот, заперли Адель и почти бегом направились вниз, в Военную гавань.
На причале в Военной гавани собрались почти все свободные от вахт моряки. Были здесь и гражданские.
Мы с Буздесом протиснулись сквозь толпу и увидели эту подводную лодку.
К причалу лодку швартовать не стали. Понтоны бережно поддерживали ее на плаву метрах в двадцати от пирса.
Вокруг лодки сновали катера. По всему было видно, что она долго пролежала на морском дне, прежде чем ее подняли на поверхность: узкое, продолговатое тело сплошь покрыто водорослями, якорей в клюзах совсем не различить - мидии густо облепили их лохматыми комьями. Водоросли плотным темно-зеленым ковром покрывали ее покатые бока, сосульками свисали с уцелевшей антенны, протянутой от боевой рубки к носу. На боевой рубке стоял номер подводной лодки: "Т-69".
Саперными лопатками матросы очистили уже рубку и теперь освобождали маленькую пушечку перед ней. Дуло у пушечки искорежено, свернулось на сторону. Матросы сбрасывали лопатками водоросли прямо в воду, и у меня еще мелькнула преглупая мысль: "Столько добра пропадает даром, из них ведь - йод…"
Катером на лодку доставили газосварочный аппарат.
- Автоген привезли, - промолвил кто-то за моей спиной. - Без автогена им люк не открыть - прикипел.
- В чем дело, ребята? В чем дело? - допытывался Буздес у матросов.
Но они хмуро отмалчивались и угощали Буздеса махоркой:
- Кури, дед… Кури…
- Вы мне баки не забивайте! - сердился Буздес. - Я сам когда-то сигнальщиком!..
Лишь в конце дня все узнали тайну, которую подняли эпроновцы со дна Черного моря.
Вот что рассказал мне Буздес.
В конце ноября сорок третьего года на траверзе Сухого лимана, неподалеку от Одессы, сели намертво на мель два больших немецких сухогруза. Сначала в вязкий грунт - головное судно, которое вел русский лоцман, за ним другой транспорт, шедший в кильватере.
Штормило. Оба судна были плотно набиты боеприпасами и сидели в воде намного ниже дозволенной марки. Очень нужны были фашистам снаряды. Вот они и набили сухогрузы "под завязку".
Пока взбешенное немецкое командование лихорадочно решало, вывозить боеприпасы на баржах или же пытаться снять сухогрузы с мели, партизаны одесских катакомб доложили обо всем по радио в штаб Черноморского флота. И в тот же день из Туапсе вышла на задание подводная лодка "Т-69".
Третьи сутки не утихал шторм. Оба сухогруза по-прежнему торчали на меляке в десяти милях от Одессы. Точно в отместку фашистам, Черное море цепко держало их корабли в своих объятиях.
Фашисты расставили вокруг обоих судов мощную охрану: миноносцы, сторожевые корабли и тральщики днем и ночью утюжили море вокруг. Сотни зениток уставились в небо с берега. И все же "Т-69" искусным маневром вышла на допустимую дистанцию и атаковала вражеские транспорты.
От взрывов начисто исчезнувших сухогрузов взлетели на воздух даже два тральщика, шарившие в это время неподалеку от них.
Но "Т-69" не удалось прорвать вражеское кольцо. И на исходе вторых суток, когда на каждого члена экипажа оставалось всего лишь по нескольку глотков кислорода, личный состав лодки во главе с командиром принял решение: всплыть и дать последний бой врагам. Решение это моряки занесли в вахтенный журнал.
"Т-69" всплыла на глазах у ошарашенных фашистов, и на флагштоке ее боевой рубки взвился вымпел: "Веду бой и не сдаюсь!"
Командовал лодкой гвардии капитан-лейтенант Назаров. Слышите, капитан-лейтенант Назаров! Иван Григорьевич…
Ночь за окном. Мы с братом - на кухне. Я едва сижу на табуретке: глаза слипаются. А Ленька все еще возится со своими брюками - гладит.
Мама на ночной смене.
- Шел бы лучше спать, Санька, - недовольно ворчит Ленька, снимая утюг с примуса. - Торчишь здесь…
Но я не обращаю на эти его слова никакого внимания. Да и сам Ленька через минуту забывает о них.
- Нет, ты понимаешь, Санька, - говорил он мне, - механизмы они перед всплытием смазали. Густо. Знали, что когда-нибудь их все равно поднимут. Ты понимаешь?!
- Понимаю, Лёнь…
Набрав в рот воды, Ленька раздувает щеки, фыркает на брюки и снова принимается гладить. Завтра у всех моряков в Одессе форма одежды парадная, номер один.
Ленька знает морские законы и тоже готовится к завтрашнему дню. Вернее, к сегодняшнему - ведь за окнами уже давно ночь.
ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД
В полдень три "студебеккера", в кузовах которых стояли шеренгами вдоль бортов суровые матросы с автоматами на груди, в парадной форме, медленно вывели три лафета, один за другим, из Военной гавани на Приморскую улицу.
Сразу же за последним лафетом, сжимая в правой руке промасленную рыбацкую кепку, тяжело ступал дед Назар. Сбоку от деда, по обе стороны, медленно шагали два адмирала в золотых погонах и орденах. Адмиралы шагали в ногу с дедом, чуть поотстав на полшага, как бы давая ему одному, отцу командира - героя капитан-лейтенанта Назарова, - одному разделить и горе, и почет, и славу сыновней доблести и доблести его боевых товарищей.
За адмиралами матросы несли развернутое гвардейское знамя подводной лодки. Дальше - строгие шеренги моряков в парадной форме.
Впереди головной машины высвечивал на солнце медными трубами военный оркестр. Он заполнял улицы и переулки торжественной, печальной мелодией. Перед оркестром, на красных подушечках, матросы несли бескозырки и ордена подводников.
Когда лафеты поравнялись с Таможенной площадью, в торговом порту, на судах и буксирах, на баржах и катерах, торжественно загудели гудки, отдавая последнюю честь морякам-подводникам. Из порта выходили грузчики в жестких, как у деда Назара, брезентовых робах, торговые моряки - наши и иностранцы - и пристраивались в колонне.