- Вы погружаетесь всё глубже и глубже в приятную тьму, вы засыпаете - глубже и глубже - вам покойно, вы расслаблены, слышите только мой голос - вы засыпаете глубоким, спокойным сном - всё более глубоким - пока я считаю до десяти, считаю до десяти, вы всё глубже погружаетесь в сон - гораздо глубже - гораздо глубже - раз - глубже, глубже - два - глубже, глубже, глубже - три - глубже и глубже - четыре - ещё глубже - пять - вы уже спите глубоко и спокойно…
Последний-из-Могикан и правда спал. По его симпатичной поросячьей мордочке расплылась блаженная улыбка. Я и сам еле удержался, чтоб не прилечь вздремнуть рядом с нашим Могиканином. Мы подождали, пока поросёнок заснёт покрепче. Потом Стаффан продолжал:
- Ты слышишь мой голос, слышишь мой голос, завтра ты проснёшься, и ты приложишь все старания, все старания, ты победишь всех этих собак, ты будешь бодрый и сильный и победишь собак, ты проснёшься очень бодрым, и ты приложишь все усилия, все усилия, ты разгромишь их всех в пух и прах…
Это уже Стаффан не читал по книге, а сам всё сочинил. Я подумал: хорошо, если наш Могиканин вообще завтра проснётся. Не исключено ведь, что гипноз собственного сочинения Стаффана не подействует. Мы тихонько встали, вышли на цыпочках из загона и отправились сами спать. Я подумал, что нам-то, наверное, будет потруднее дышать ровно и глубоко и заснуть глубоким, сладким, спокойным сном.
Когда на следующий день мы прибежали к Последнему-из-Могикан, он уже встал со своей кушетки. Выглядел он и правда необыкновенно бодро, глазки так и блестели. Он пожирал ту самую занавеску, которую Стаффан повесил перед входом и которая, вообще-то говоря, была красным вечерним платьем Стаффановой мамы. Платье ему, как видно, очень понравилось, он жевал его с большим аппетитом. Когда мы его отняли, оно уже мало походило на вечернее платье.
Хлопот предстояло ещё порядочно.
В последнее время мне пришлось немало повозиться, собирая разную детскую одёжку. Дома у нас мало что нашлось. Только одна Лоттина старая юбочка, из которой она выросла. И я стал ходить по знакомым и выпрашивать разные детские тряпки, какие уже не нужны. Они думали - это я для Евы, и спрашивали, скоро ли надо ждать ребёночка. Но когда мне тащили одежонку для грудных, я говорил, что хорошо бы на несколько размеров больше, потому что ребёночек будет, наверное, очень-очень крупный.
Так я раздобыл белую панамку, красную майку, варежки и шарф, синий, как глаза у Лотты. Ну разве этим обойдёшься? И коляску, выходит, только зря тащили к свинарнику…
Дело в том, что мы решили устроить маленький маскарад. Не поведёшь же нашего Могиканина в парк на поводке. Да нас прямо у входа завернут. И прости-прощай тогда все наши великие замыслы!
В общем, мы всё же постарались нацепить на нашего Могиканина все эти тряпки, хотя это было совсем не просто. Наш на редкость милый и сговорчивый поросёнок тут вдруг раскапризничался. Наверное, лучше было бы одеть его в то вечернее платье, раз уж оно ему так понравилось.
Он брыкался, тряс мордой. Будто хотел сказать: "Что это ещё за глупости?" А когда мы его всё-таки одели, вид у него стал довольно чудной. Панамка как-то подпрыгивала на ушах, а ножки путались в красной майке и в юбке, и плюс толстый вязаный шарф на шее. Вряд ли такой вот ребёночек мог бы понравиться даже отцу родному.
Мы уложили его в коляску и накрыли одеялом.
- А теперь постарайся помалкивать, - сказал ему Стаффан.
- Хрю! - сказал Последний-из-Могикан.
- И ни пуха тебе, ни пера, - сказал я.
- Хрю-хрю! - сказал он, что в переводе должно было означать "К чёрту!".
И вот, значит, отправились мы на выставку. Ева, Лотта и Бродяга присоединились к нам по дороге. Ева утром звонила Оскару в больницу. Оказалось, что ему уже гораздо лучше. Он сказал, что сразу почувствовал себя лучше, когда узнал, что "Поросята-бунтари" атаковали сейф. Он выразил надежду, что Последний-из-Могикан будет иметь на выставке большой успех.
Мы, как милая семейка на воскресной прогулке, неторопливо вышагивали по улице с детской колясочкой. Кто же мог знать что в колясочке лежит переодетый поросёнок и потеет солнцепёке?
Ветер со стороны сверкающего озера трепал флаги у входа в парк. Мы заплатили за вход и оказались в толчее, на выставке. Возле павильона духовой оркестр наигрывал марш, а в перерывах музыканты попивали пиво. Выставка собак привлекла множество посетителей. Больше чем всегда - из-за солнечной погоды и забастовки. Голубой красовался в светлом костюме с ярким галстуком (без дырок) и с тёмными от пота подмышками. Он не отходил от площадки, огороженной канатом на колышках. Там стояли два стула - для судьи и секретаря.
Собак, конечно, тут всяких хватало, всех пород и мастей. Тощие щёголи-борзые считали друг у друга рёбра. Нервный француз-бульдог отошёл в сторонку, уступая голосу природы. Аристократ Овчар Магнус фон дер Лай обсуждал свои награды с пожилым сенбернаром Габриелем де Лосьоном, но тот всё как-то больше ворчал и брюзжал, утверждая, что в его время всё было иначе, мол, измельчало поколение. Мол, кого только нынче не тащат на выставки. Щенок нынче пошёл грубый, неотёсанный какой-то. К их обществу присоединился доберман-пинчер и рыкнул в знак согласия. Он вот лично получил военное образование по специальности "пограничная служба" на собачьей площадке в Соллефтео, а отец его, так тот обучался у самого Эйнара Эдстрёма, крупнейшего знатока военного собаководства, и - положа лапу на сердце - нынче все распустились, сукины дети, никакой дисциплины, никакого патриотизма. "И не говорите, - проворчал Овчар, родословная которого висела в рамочке под стеклом в некоем роскошном поместье Сёдерманланда. - Нынче о чистоте расы и думать забыли, а надо бы, надо бы поберечь благородные, сильные, умные породы - венец творенья".
В сторонке, под тополем, несколько пуделих обсуждали причёски, болтали о путешествиях по Франции, о знакомствах и визитах. Они явно распускали хвосты перед догом Голубого, но тот на них и глазом не повёл, а хладнокровно прошёлся вокруг огороженной площадки, поднимая лапу чуть не у каждого колышка.
Вообще-то, собаки рассуждали, может, и не совсем так или совсем даже не так. Это наш Бродяга так переводил собачьи разговоры на доступный нам язык. И мы просто за животы держались.
Голубой для начала произнёс нудную речь о том, какая честь для нашего Дальбу, что здесь имеет место столь значительное событие, как это важно, что такое множество собак самых разных профессий собрались вместе, в общем - чушь собачья. Будто так уж приятно было смотреть на это сборище тявкающих и гавкающих псов. Но все стали ему аплодировать, а собаки охорашивались, вообразив, будто хлопают им.
Пока шла вся эта собачья говорильня, к нашей компании подошёл близорукий дядя Янссон. Он нагнулся над колясочкой, где лежал и пыхтел в своей панамке Последний-из-Могикан.
- Ах, какая прелесть! - сказал дядя Янссон и ласково похлопал Последнего-из-Могикан по мордашке. - И как же зовут эту чудную крошку?
- Последний-из-Могикан, - не подумавши, ляпнул Стаффан.
- Полина-Анна? - сказал дядя Янссон. Он среди шума не расслышал. - Хорошее имя.
Он снова похлопал Последнего-из-Могикан по мордашке. На этот раз поросёнок не выдержал и хрюкнул.
- Что ты говоришь? - переспросил дядя Янссон. - Очень, очень славная девчушка. И прехорошенькая. Вылитая мама.
Он поклонился Еве и скрылся в толпе, а мы просто полегли от хохота. Мы никак не могли остановиться. Так всегда бывает: уж если смешинка в рот попала - всё, хочешь перестать, и не можешь.
- Значит, я на хрюшку смахиваю, - сказала Ева и попробовала похрюкать.
- Очень похоже получается, - сказала Лотта.
И вот, значит, выставка открылась. Собак подводили к судье, и он каждой заглядывал в пасть, смотрел, какая у неё форма черепа, как она держит хвост, осматривал шерсть, лапы, глаза. Свои соображения он аккуратно записывал в тетрадку. "Папы" и "мамы", по-моему, при этом очень нервничали.
Одна за другой выходили всё новые собаки. Их выкрикивали по именам. Каких только имён тут не было! Одно другого чуднее. И со всякими там приставками. Например, "фон Гоген-Мюллер", или "де ла Патриция Сельская". Была тут даже "Принцесса Турандот". Шпицы, колли, спаниели, овчарки, терьеры, фокстерьеры, скотчтерьеры, сенбернары, мопсы, сеттеры, пойнтеры, борзые, доги, болонки, боксёры, и ещё какие-то породы, про каких я вообще раньше не слыхивал, с важным видом проходили перед столиком судьи. Это, кажется, называлось у них "выводка собак".
Казалось, конца не будет этому собачьему шествию.
Наконец начались испытания по выучке. У меня прямо всё оборвалось внутри, когда после всяких там собачьих имён объявили: "Последний-из-Могикан д'Альбу!" Должны были выйти восемь собак и один поросёнок; хотя, конечно, кто мог знать, что "Последний-из-Могикан д'Альбу" - это поросёнок.
Последний-из-Могикан шёл девятым. Самым последним. Это Стаффан вытащил такую бумажку, на которой была написана цифра девять.
Не знаю, как проходят такие вот испытания в других местах, но здесь всех сначала проверяли на послушание. Хозяин или там хозяйка должны были сначала пройтись со своей собакой. Судья смотрел, как собака умеет ходить у ноги хозяина. Потом проверяли, как собака выполняет команды "Сидеть!", "Лежать!" и разные другие. Потом она должна была бежать за какой-нибудь там вещью, которую швыряли куда подальше. Потом она должна была разыскивать человека, который куда-нибудь прятался, притворившись раненым.
А под конец она ещё должна была бежать по специальной дорожке, перепрыгивать через поставленные там козлы, через канавы с водой и взбираться на прислонённую к заборчику лестницу.
Когда до Голубого дошло, что Последний-из-Могикан тоже будет выступать, он весь побагровел от злости. Чтобы эта проклятая свинья, натворившая столько бед, участвовала в соревнованиях наряду с его чистопородным догом Бисмарком! Ну, знаете, это уж слишком!
Он подошёл к судье и стал размахивать руками и чего-то там орать.
Вокруг нас стал собираться народ, и скоро собралась целая толпа. Мы уже вызволили нашего Могиканина из коляски и стащили с него эти дурацкие тряпки. Теперь он красовался в чём мать родила, хитро поглядывал своими свиными глазками на хохочущую публику. По-моему, такое внимание толпы его нисколечко не смущало.
- Покажите нам нашу свинку! Хотим видеть нашу свинку! - кричали зрители.
Судья просто не знал, что ему делать. С одной стороны, ему, конечно, не хотелось идти против желания публики и отстранять поросёнка от участия в соревнованиях. Но с другой стороны, какое отношение имеет свинья к собакам? Её при всём желании не отнесёшь ни к какой породе собак, даже самой диковинной, самой смешанной-перемешанной. Да уж, трудную ему подсунули задачку.
Он подошёл советоваться с секретарём, который и сам был в полной растерянности.
- Свинья - не собака, - так начал судья свою речь к притихшим в ожидании его решения зрителям. - Я - специалист по собакам, а не по свиньям. Это - выставка собак, а не выставка свиней.
Публика, сообразив, к чему клонится дело, засвистела и заулюлюкала. И стала опять кричать своё: "Хотим видеть нашу свинку!" Радовался, по-моему, один только Голубой. У него был очень довольный вид. Тут вдруг Последний-из-Могикан залаял по-собачьи. Ну, может, и не совсем по-собачьи, но, в общем, очень похоже. Это был один из последних трюков, которым обучил его Стаффан. Зрители захохотали.
- Вот видите, он даже лает по-собачьи! - закричали они.
- Даже лающая свинья - всё равно ещё не собака, - сказал судья. - Но, с другой стороны, было бы, так сказать, небезынтересно поглядеть, на что способна эта удивительная свинья. Поэтому я решил допустить её к участию в соревнованиях вне конкурса.
Зрители завопили от восторга. Сейчас они увидят, как их свинка будет соревноваться с собаками! Я радовался, как может радоваться только тот, у кого есть поросёнок по имени Последний-из-Могикан, который участвует в выставке собак солнечным июньским днём в скучном посёлке Дальбу. Честно говоря, я уже немножко забеспокоился, как бы нашего Могиканина не дисквалифицировали.
Может, нехорошо хвалиться, но должен всё-таки сказать, что сначала Последний-из-Могикан всем утёр нос. Он тенью следовал у левой ноги Стаффана, когда тот командовал "Рядом!". Он летел, как из пушки, когда надо было подать поноску. Он полз по-пластунски, как опытнейший разведчик, когда надо было ползти. Он буквально вдавливался в землю, когда Стаффан кричал ему "Лежать!". Он выполнял всё, как загипнотизированный, и при этом очень элегантно держал хвост. Публика ахала и охала от изумления.
Даже этот самый номер с поисками раненого он выполнял просто потрясающе. Ни одна медсестра, будь у неё даже собачье чутьё, не сумела бы проворнее отыскать полумёртвого человека, скрытого в густых зарослях. Никто уже, по-моему, не сомневался, что Последний-из-Могикан - это просто свиноподобная собака. Даже сам судья болел за него. Когда он записывал в свою тетрадку результаты, лицо у него было совершенно обалдевшее.
Ни одна из восьми собак и в подмётки не годилась Последнему-из-Могикан. Мне это было яснее ясного. Зрители будто взбесились: орали как сумасшедшие и так хлопали, что, наверное, отбили себе все ладони. Многих из них я знал - я видел их на том суде, когда судили Бродягу с его поросёнком.
Оставалось последнее испытание: бег с препятствиями. Мы очень волновались. Да разве нашему Могиканину, с его короткими и кривыми ножками, обогнать когда-нибудь этих натренированных, поджарых собак? Чёрный Бисмарк стиснул челюсти, как видно, твёрдо решив победить или умереть. У него и в других видах соревнований результаты были лучше всех, если не считать поросёнка.
Собак выстроили в ряд. Ждали только сигнала старта.
Прозвучал сигнал - и Бисмарк сразу же вырвался вперёд. А Последний-из-Могикан сразу же оказался в хвосте, хоть и бежал что есть силы.
- А, безнадёжное дело, - махнул рукой Стаффан.
- Ну и подумаешь, - сказал я. - Всё равно он молодец.
- Молодец-то молодец, а всё ж таки обидно, - пробурчал Стаффан.
Зрители дружно поддерживали Последнего-из-Могикан. Только и слышно было его имя. Иногда только кто-нибудь крикнет: Смелый! Или там: Денди! А то бы можно было подумать, что это одиночный забег.
Вдруг зрители повскакали с мест и стали кричать "Ура!", "Ура!".
Оказалось, что когда Последний-из-Могикан одолел кое-как первое препятствие, он - наверное, от радости - вдруг гавкнул по-собачьи, но только очень странно, с каким-то подвизгиваньем, и этот странный лай явно сбил остальных участников с толку. Лай был вроде бы собачий и в то же время совсем не собачий. Собаки не знали, видно, что и подумать. Они стали все оборачиваться, чтоб поглядеть, что это за существо там у них за спиной. В результате одна собака плюхнулась прямо в ров с водой. Вторая споткнулась и кувырком перелетела через препятствие.
Бисмарк и тот встревожился. Он задержался на минутку и покосился назад.
Перед каждым препятствием повторялась та же история. Последний-из-Могикан визгливо гавкал раз-другой - и обалдевшие собаки спотыкались, валились кулём с разных там заборов или плюхались прямо в воду.
Некоторым собакам этот странный лай так, видно, подействовал на нервы, что они вообще сошли с дорожки и, скуля, побежали к разозлённым хозяевам, поджав свои породистые хвосты.
К финишу шли уже только двое из участников. - Последний-из-Могикан и Бисмарк.
- Жми, жми, Пятачок! Дуй живее, вверх крючок! - кричали ему хором болельщики.
- Могиканин! Могиканин! - орал я до хрипоты.
Лотта так и подпрыгивала на месте. Бродяга дёргал себя за бороду. Ева размахивала руками и так размахалась, что задела огромную соломенную шляпу на голове какой-то собачницы, и шляпа свалилась. Ветер подхватил шляпу, взвил её вверх и, покружив, положил прямо к ногам тощей гончей, которая тут же принялась её жевать.
Бисмарк и Последний-из-Могикан шли теперь ухо в ухо. Оставалось ещё только одно препятствие - и всё, финиш. Невозмутимый Бисмарк тоже вроде бы немножко нервничал. Он уже приготовился прыгнуть, спружинив мощными мускулами задних ног, и Последний-из-Могикан тоже изготовился оттолкнуться своими копытцами.
- Бисмарк! Давай! - взревел Голубой.
- Храв! Храв! - визгливо гавкнул-хрюкнул Последний-из-Могикан прямо в ухо Бисмарку.
Такого не смог выдержать даже этот толстокожий дог, носивший имя Железного канцлера. Он улёгся вдруг на землю и зарылся головой в траву. Голубой орал ему разные там слова. Но всё без толку. Бисмарк не желал больше рисковать своими ушами. Хватит с него.
В гордом одиночестве Последний-из-Могикан доскакал до финиша - к безграничному восторгу зрителей.
Победа!
Наш поросёнок обскакал этих спесивых псов со всеми ихними родословными и длинными ногами! Чистопородная шведская сельская свинья показала, на что она способна.
Сколько тут было криков, шума, сколько смеха! Даже сами собачники и те присоединились к общему веселью. Во всяком случае, многие из них. Хотя у других физиономии были довольно кислые. А у Голубого - просто жутко кислая. Он опять побежал жаловаться судье.
Но судья уже сочинял вовсю какой-то там диплом для Последнего-из-Могикан. Там было написано, что Последнему-из-Могикан д'Альбу присуждается звание Лучшего Поросёнка Года на выставке собак. Диплом был просто роскошный - с печатями и раскрашенный в разные яркие цвета.
Стаффан, я и Лотта - мы все бросились бежать, чтобы обнять нашего любимого поросёнка, который невозмутимо прогуливался у финиша.
Бродяга еле поспевал за нами.
- Куда вы все вечно мчитесь! Будто на пожар! - пропыхтел он.
Мы обнимали, и тискали, и тормошили Последнего-из-Могикан, а он смотрел на нас удивлённо, будто хотел сказать: "А чего тут, спрашивается, такого особенного? Разве вы не знали, что я буду победителем?"
И он снисходительно ткнул нас всех по очереди своим пятачком.
А Оскар-то как обрадуется, подумал я.
Вокруг нас опять собралась целая толпа. Всем хотелось поздравить, всем хотелось поближе поглядеть на этого удивительнейшего поросёнка. Всем хотелось прикоснуться к нему, похлопать, погладить, а он стоял совершенно спокойно, и морда у него была снисходительно-невозмутимая. И даже когда его подхватили и стали качать, он взлетал в воздух с тем же снисходительно-невозмутимым видом.
- Да здравствует поросёнок-бунтарёнок! - крикнул кто-то.
И все закричали "Ура!".
Примечания
1
Автор дал кличку собаке Бисмарк по имени реакционного политического деятеля германской империи XIX века, которого называли Железным канцлером.