- Править неизвестной лошадью по мне труднее, чем аэростатом! - кричал в ответ Дмитрий Иванович, потом, вспомнив, перегнулся через борт корзины и спросил, не было ли телеграммы о погоде.
Ему ответили, что телеграмма была, но ничего обнадеживающего в ней не сообщалось. Менделеев снова повернулся к поручику.
- О нас, ученых, думают, что нам, как щедринским генералам, мужик нужен, иначе у нас все из рук валится, - гремел Менделеев. - Нет. Мы, естествоиспытатели, должны непременно владеть практикой. Да-да, и не возражайте!
- Но поймите мое положение, Дмитрий Иванович! - взмолился поручик.
Менделеев его перебил:
- Поймите мое, Александр Михайлович. От того, что вы полетите, ничего не изменится. Вы не готовы к наблюдениям. Если полечу я, то привезу ценные науке данные. Я подготовился для измерений, а вы нет.
Дмитрию Ивановичу казалось, что он слышит все нарастающий стук своих карманных часов, безвозвратно отсчитывающих секунды.
Вдруг плечи поручика Кованько опустились, он словно машинально вылез из кабины, лицо его было пепельно-серым. Сойдя на землю, он снял фуражку и приказал отдать удерживающие аэростат концы.
Рядом на траву с жалобным треском упала выброшенная Менделеевым из корзины табуретка. Аэростат оторвался от земли и медленно направился к тучам. Волны криков и рукоплесканий неслись ему вслед.
На площадке с непокрытой головой застыла фигура поручика. Он понимал, что пошел на такой риск, на какой никогда больше в жизни не решится. Привычным взглядом он следил за аэростатом. Поднимаясь все выше и выше, шар начал вращаться. Что ж, это обычно. Придать аэростату идеальную форму невозможно, за счет небольшой выпуклости с одного бока под воздействием встречного потока воздуха шар начинает вращаться как при подъеме, так и при спуске.
Аэростат исчез в туче, словно его и не было. Вокруг бесновалась толпа, и поручик каждой клеткой своего тела чувствовал ярость бросаемых на него взглядов.
…Офицер, командир аэростата отправил в воздух знаменитого ученого, творца периодического закона, пожилого человека, которому еще ни разу в жизни не доводилось управлять аэростатом. И он улетел в небо, грузный пятидесятитрехлетний человек в тяжелом драповом пальто и фетровой шляпе, так как боялся простудиться в полете.
Поручик рисковал не собственной жизнью. Он - военный аэронавт, и риск - спутник его профессии. Кованько рисковал не только честью, не только своим именем. Он рисковал всем самым ценным, что есть у порядочного человека.
Случись что с профессором Менделеевым, имя Кованько, его род от первого до последнего колена будут прокляты всеми народами на все века, как были прокляты Сальери, Дантес и Мартынов.
НАЕДИНЕ С ПРОСТОРОМ
Стоя в корзине аэростата, Дмитрий Иванович думал только об одном, чтоб успеть к началу солнечного затмения. Он ни разу не взглянул вниз, все его внимание было сосредоточено на стрелке анероида. И по тому, как вяло она перемещалась, становилось ясным, что подъем проходит очень медленно и надо ускорить движение вверх.
Дмитрий Иванович поставил стоймя лежащий на дне корзины балластный мешок с песком, развязал его, обхватил обеими руками, поднял, перегнул через борт, чтоб высыпать часть балласта. Но мокрый песок в мешке настолько слежался, что за борт выпала только небольшая лепешка с ладонь величиною. Выкинуть мешок целиком Менделеев не решился. Он может упасть на крышу дома, на людей и натворит бед, а где сейчас плывет аэростат, Дмитрий Иванович не знает. Может, над Клином.
Поставив мешок на дно корзины, Дмитрий Иванович стал руками загребать песок и пригоршнями выбрасывать его за борт.
Свободно плывущий в воздухе аэростат чувствителен к изменению нагрузки, как аптекарские весы. Достаточно немного его облегчить, выбросив буквально граммы балласта, как он сразу пойдет вверх; и достаточно немного выпустить газа из оболочки, как шар пойдет на снижение.
Мокрый песок набивался под ногти и вызывал противный зуд. Но вот стрелка анероида пошла быстрее, и Дмитрий Иванович, отряхивая ладони, осмотрелся.
Вокруг была серая мгла, и казалось, шар в ней застрял неподвижно.
Дмитрий Иванович снова принялся черпать пригоршнями песок, а остатки его выбросил вместе с мешком. Остался еще один мешок балласта, но трогать его было нельзя. Без него спуск может оказаться роковым.
Для спуска нужно выпустить из оболочки часть газа, но невозможно точно определить, сколько надо выпустить. И если газа выйдет немного больше требуемого, то спуск шара может перейти в падение, он может разбиться при ударе о землю. Вот для этого случая и необходим запас балласта. Его начинают выбрасывать перед самым приземлением, облегчая аэростат, а смягчение посадки уже у самой земли достигается за счет гайдропа.
Дмитрий Иванович торопливо осматривал корзину: что бы еще выбросить? Взгляд его задержался на электрическом фонаре с батареей. Вещь тяжелая и не очень нужная, а выбросить нельзя. Она ударится о землю с силой пушечного ядра.
Вокруг стояла такая тишина, что Дмитрию Ивановичу показалось, что он оглох. Не было слышно шелеста ветра в такелаже. Дмитрий Иванович шлепнул ладонью по краю корзины, услышал звук удара и успокоился. Ветер не чувствовался потому, что аэростат плыл в воздухе со скоростью самого ветра.
Стало темнеть, не то сгущались тучи, не то началось солнечное затмение.
И вдруг косматая пелена туч опустилась вниз и стала походить на всхолмленную равнину. В странном, зеленовато-пепельного цвета небе висело непомерно черное пятно, а вокруг него дикими космами сиял и переливался ореол, заливая тучи, аэростат и лицо Менделеева непривычным, неестественным светом.
Быстрее, чем во сне, автоматически, Дмитрий Иванович принялся за измерения, успев подумать, что правильно поступил, потренировавшись у себя в Боблово.
Аэростат вращался, и поэтому Менделееву приходилось непрерывно поворачиваться, следя за солнцем. Он на ощупь хватал то один, то другой прибор. Записная книжка и карандаш были подвешены на шпагатиках к пуговицам его пальто.
Плыл аэростат. Беззвучно пылало огромными ослепительными космами черное солнце. Клубились внизу облака. В корзине аэростата, поворачиваясь лицом к солнцу, топтался плотный, бородатый, длинноволосый человек, не отрывая глаз от затмившегося светила.
И вдруг сверху на аэростат, на солнце, на Дмитрия Ивановича упала влажная мгла. Солнце исчезло. Аэростат вошел в верхний слой облаков.
Только сейчас Менделеев спохватился, что аэростат продолжает подниматься, и взглянул на анероид. Высота была около полутора верст. Часы показывали шесть часов сорок две минуты. Полное затмение кончилось. Ну что ж, большую его часть Дмитрий Иванович успел наблюдать и измерить. Таким образом, поставленную перед собой задачу он выполнил.
Минуты лихорадочной напряженной работы прошли, и можно было осмотреться. Чувства, ранее приглушенные сосредоточенным вниманием к работе, сейчас обострились. Дмитрий Иванович стоял в корзине и широко раскрытыми изумленными глазами смотрел на раскинувшуюся перед ним панораму.
Аэростат снова вышел из слоя облаков, над ним простирался новый облачный слой. Под лучами выходящего из затмения солнца облака переливались удивительно нежными жемчужными тонами.
Только сейчас Дмитрий Иванович ощутил все величие тишины и всю грандиозность открывшегося перед ним мира. Он оказался один на один с этим титаническим великолепным простором. Он слышал тишину этого простора, видел его своими глазами и каждой порой лица ощущал его бесконечность.
Казалось, что шар висел неподвижно в средине исполинской сияющей чечевицы, края которой соединялись где-то непостижимо далеко. Над головою переливался купол облаков, под ногами, словно отражение неба, раскинулась чаша. Облака внизу были такими плотными, что казалось, выпрыгни из корзины - упадешь и закачаешься на этих упругих и белых холмах.
Дмитрий Иванович вдруг вспомнил вздохи и сетования Ильи Ефимовича Репина. Как ему хотелось полететь! Может быть, только он, Репин, мог передать людям все то, что увидел бы сейчас. Но Репин остался там, внизу, под дождем со своим зонтом и этюдником. И как ярко потом ни рассказывал Дмитрий Иванович о своем полете, даже воображение такого художника, как Илья Ефимович, не помогло ему передать все величие раскрывшегося перед Менделеевым мира.
…Пройдут десятилетия, и полет в воздухе станет для людей обычным, как езда на поезде. Но и тогда люди не испытают тех ощущений, которые испытывает аэронавт.
Рев моторов самолета сковывает чувства пассажира. Он видит панораму облаков сквозь толстое, в палец толщиной, стекло иллюминатора, и от этого теряется ощущение пространства. Корпус самолета дрожит от вибраций, и это порой создает впечатление езды по земле.
И только на свободно плывущем в воздухе аэростате человек может наиболее полно воспринимать всеми органами чувств свое общение с пространством, небом и облаками. Ведь и сам аэростат - брат облака, так же легок и свободен, и поэтому аэронавт тоже становится частицей великолепного и грандиозного пространства.
Анероид показывал высоту три версты. Потянув носом, Менделеев уловил характерный запах сероводорода. Значит, газ в оболочке расширялся и вытекал в атмосферу через нижнюю открытую горловину. Ее после наполнения оболочки не закрывали, так как при подъеме на высоту с падением атмосферного давления газ в оболочке расширялся, и если горловина была бы закрытой, то газ своим давлением мог порвать оболочку. Водород - газ без цвета и запаха, но при его получении за счет примесей в кислоте и железе образуются и другие газы, в частности сероводород.
Видимо, сейчас аэростат Дмитрия Ивановича полностью уравновесился и плыл по ветру на одной и той же высоте. Постепенно за счет утечки газа аэростат будет медленно приближаться к земле. Это наиболее спокойный и надежный спуск. Есть другой способ. В верхней части оболочки, в самом зените, помещен клапан, конец от которого проходит через весь шар в корзину. При помощи этого клапана аэронавт может выпустить газ из оболочки и начать спуск аэростата, регулируя скорость снижения выбрасыванием балласта.
Не имея никакого опыта в управлении аэростатом, Дмитрий Иванович решил не рисковать и ждать самоопускания. Он присел на мешок с балластом и тотчас вскочил: а где же гайдроп и якорь?
Менделеев перегнулся через борт и первым делом увидел прикрепленный снаружи к корзине жестяной бак с краном. Он повернул его, из крана полилась вода и исчезла внизу, разбившись на крохотные сверкающие шарики. О существовании этого бака Дмитрий Иванович ничего не знал, он вообще не успел ознакомиться с устройством аэростата, так как не собирался лететь один. Менделеев догадался, что вода в баке - это дополнительный балласт для более точного регулирования высоты аэростата.
Потом Дмитрий Иванович увидел, что якорь и гайдроп висят за бортом и перепутались.
Подумав, Дмитрий Иванович решил распутать только гайдроп. Поплевав на руки, он стал втаскивать в корзину тяжелый мокрый канат. Затянув первый узел в корзину, Дмитрий Иванович присел, переводя дыхание и стирая с лица пот. Пятьдесят три года не двадцать лет. Сердце учащенно колотилось, пальцы дрожали от усталости.
Передохнув, Дмитрий Иванович, ломая ногти, долго распутывал узел и укладывал гайдроп в бухту на дне корзины.
А аэростат плыл и плыл в небе.
Анероид показывал высоту три с половиной версты. Видимо, обсыхая, аэростат поднимался, к тому же и сам аэронавт облегчил его, выпустив немного воды из бака.
Дмитрий Иванович посмотрел вниз. Под аэростатом сплошным слоем громоздились облака без единого просвета, и было неясно, где сейчас летит аэростат.
Надо было подождать: может, облака разойдутся - и тогда выбирать место для приземления. На всякий случай Дмитрий Иванович решил проверить, как работает выпускной клапан, и потянул за веревку. Она не поддалась. Он потянул сильнее и не услышал шипения выходящего газа. Заглянув в горловину шара, Дмитрий Иванович увидел, что клапанная веревка внутри оболочки запуталась двумя узлами и не проходила через отверстие. Как же опускаться? Аэростат высыхал и поднимался все выше и выше. И если даже ждать самоопускания шара, то как потом выпускать газ после приземления, чтоб аэростат лег и не волочился ветром?
Оставалось только одно - добраться до оболочки по стропам и ножом прорезать горловинку, через которую проходила клапанная веревка. Для этого нужно выбраться из корзины, а вдруг закружится голова?
Дмитрий Иванович навалился животом на край корзины и перегнулся через борт. Долго смотрел в бездну раскрывшуюся под ним.
Медленно клубились облака, до них было целых две версты. Шумела в ушах кровь. От напряжения стало темнеть в глазах, но головокружение не появилось. Тогда, немного передохнув, Дмитрий Иванович вынул нож и, уцепившись за стропы, стал ногами на край корзины. Потом, взяв нож в зубы, стал взбираться наверх. Стропы больно врезались в ладони, ноги часто срывались и болтались в пустоте. Под тяжестью тела аэростат накренился, и Дмитрий Иванович повис над бездной. Высота была уже около четырех верст. Но об этом профессор не думал, рукоятка ножа потрескивала в судорожно сжатых зубах.
"Смотреть только вверх. Только вверх", - думал Дмитрий Иванович, подтягиваясь еще и еще.
Стоя в корзине, он прикинул, что дотянется ножом до горловины клапанной веревки, но не учел крена аэростата. И теперь, взобравшись по стропам, он убедился, что не достанет. Пришлось сползти вниз. Долго сидел на дне корзины, собираясь с силами, сокрушенно глядя на злополучную веревку.
Прошло полчаса. И снова этот человек в тяжелом драповом пальто начал карабкаться вверх по стропам, на что вряд ли бы решился бывалый матрос или опытный аэронавт.
Шар, казалось, неподвижно висел между слоями облаков, на самом деле он двигался вместе с ветром… Куда? Ни Менделеев, ни оставшиеся на земле не знали, куда несет аэростат.
На третью попытку добраться до злополучной горловины не хватило сил. Стоя в корзине, Дмитрий Иванович стал внимательно рассматривать веревку, пытаясь представить, как могли захлестнуться на ней узлы. Долго рассматривал, как скручены у веревки волокна и пряди, и решил попытаться вращать веревку, может, это поможет.
Ведь во что бы то ни стало надо было спуститься благополучно. Не для того, чтобы спасти свою жизнь, а для того, чтобы доказать простоту управления аэростатом и что это управление вполне доступно любому грамотному человеку.
Отказывая в средствах на полеты для научных исследований, чиновники уверяли, что это дело сложное и очень опасное. Спустившись благополучно, Менделеев выбил из их рук этот козырь.
Так вот и стоял профессор в гондоле аэростата, крутя в ладонях клапанную веревку, и вдруг радостно воскликнул: один узел распустился - и клапан можно было уже приоткрыть. Теперь снова надо было ждать, когда откроется земля, чтоб выбрать место для посадки. Ведь не вся же европейская часть России покрыта тучами.
Через некоторое время облака внизу стали редеть, и сквозь пелену Дмитрий Иванович стал различать квадраты полей, темные пятна лесов и рощ - все было расплывчатым, словно проглядывалось сквозь воду.
Но вот сверху сверкнуло солнце. Оно сияло ослепительно, словно после затмения спешило вернуть все свои лучи земле. Туманная пелена под аэростатом стала быстро рассеиваться. Открывшаяся панорама земли была удивительно чистой. Сверкали голубые причудливые узоры речек и ручьев. Высота не ощущалась, и только когда внизу под корзиной проплыл коршун размерами с комара, Дмитрий Иванович почувствовал всю глубину расстояния, отделявшего его от земли. Показались две крупных речки. Менделеев решил, что это Сестра и Лутосня, и потянул клапанную веревку. Послышалось шипение. Аэростат чуть вздрогнул и начал вращаться. Пользоваться компасом стало неудобно. Дмитрий Иванович поймал болтающуюся на шпагатике, привязанном к пуговице пальто, записную книжку и торопливо записал, что надо придумать прибор, на котором не сказывалось бы вращение аэростата. Потом он стал сверять карту с местностью. Большая река, блестевшая у горизонта, наверно, Волга, а другая - впадающая в нее Шоша.
Дмитрий Иванович выяснил, что шар ветром несет на северо-восток. Под обильными лучами солнца газ в оболочке нагрелся, и аэростат вновь пошел вверх. Дмитрий Иванович еще раз потянул за клапанную веревку. Теперь он действовал не спеша, с осторожностью, ведь в его распоряжении был только один мешок балласта. Чем смягчить приземление, если будет выпущено излишнее количество газа?
Но Дмитрий Иванович успевал не только управлять аэростатом, он записывал показания термометров, барометров, определял направление полета и выбирал место для посадки. Одной рукой он держал клапанную веревку, другой открывал и закрывал кран водяного бачка. Он стоял так, чтобы в любой момент схватить мешок и высыпать из него балласт.