КРИНКА МОЛОКА
По-прежнему была тишина, но вот в этой тишине Менделеев уловил слабые отрывистые звуки, прислушался и понял, что где-то внизу рубят топором бревно. А высота была две с половиной версты. Звуки были чистыми, слабыми и настолько ясными, что казалось, они не прилетали снизу, а возникали в воздухе, возле самых ушей.
Аэростат опускался. Горизонт становился все более четким. Его голубые, уходящие в дымку края как бы твердели, принимая очертания холмов, лесов…
Донеслось раскатистое веселое ржанье коня. Тонко и мелодично пропели петухи, залаяли собаки, промычала корова, и донесся крик:
- Митька, глянь, что летит!
Дмитрий Иванович рассмеялся:
- Вот и тезка нашелся.
Он различил на поле двух человек, размахивающих руками. Их голоса тоже были чистыми-чистыми и напоминали птичьи.
Аэростат снизился уже настолько, что стало чувствоваться его движение. Вот он проплыл над озером, лежащим как круглое зеркало в темно-зеленой богатой раме леса. А вот и деревня. Из домов выбегают люди, доносятся их возбужденные голоса. Сложив рупором ладони, Дмитрий Иванович крикнул вниз:
- Следите за мной! Лошадей пришлите! Спускаюсь!
- А куды тебе? - донеслось снизу.
- В Клин!
- Чаво?
- В Клин, говорю!
Ответа не последовало.
"Куда же меня занесло, если люди не знают про город Клин?" - подумал Дмитрий Иванович.
Опять потянулись поля, и снова всплыла деревня. Народ выбегал на улицу. Донесся крик:
- Спущайся! Рыба свежая есть!
Расхохотавшись, Менделеев вырвал листок из записной книжки, написал на нем, чтоб скакали верхом за аэростатом и помогли приземлиться. Но записка, как большая белая бабочка, кокетливо порхала возле аэростата так близко, что Дмитрий Иванович два раза пытался ее поймать. Потом она отлетела в сторону, и, сколько за ней ни наблюдал Менделеев, к земле она не приближалась. Ее и аэростат нес один и тот же ветер.
Дмитрий Иванович написал вторую записку, плотно свернул ее, и она тоже долго кувыркалась рядом с аэростатом. Высота была около одной версты. Шар плыл над большим селом. На его улицах было много празднично одетого народа.
- Гляди! Гляди! - доносились крики.
Все замерли, глядя на аэростат, а он, снижаясь, летел на лесок, пришлось выбросить часть балласта. Под корзиной проплыли острые верхушки елей и шапки берез с желтыми лентами увядающей листвы. Дмитрий Иванович снова взялся за клапанную веревку. Наступили решающие минуты приземления. Аэростат несся совсем невысоко, за ним бежала толпа людей.
Впереди, значительно оторвавшись от остальных, бежал молодой мужчина. Менделеев крикнул ему:
- Держи веревку и замотай за что-нибудь!
Дмитрий Иванович выбросил за борт гайдроп. Конец его немного не доставал до земли. Мужик подпрыгнул и вцепился в канат обеими руками.
По тени, отбрасываемой мужиком, Дмитрий Иванович увидел, как его подняло в воздух, но мужик не отпустил гайдропа. Потом его волокло по траве, но, изловчившись, он вскочил и быстро замотал конец гайдропа за ствол березы.
Аэростат упруго ударился о землю и повалился набок. Менделеев упал, запутавшись в полах своего пальто.
В корзину заглянуло бородатое степенное лицо, пророкотал низкий спокойный голос:
- Вылазь, барин. Здесь, будьте покойны, все будет ладно. На добром месте спустились. Будьте покойны.
Крестьянин помог барахтавшемуся Менделееву выбраться из корзины.
Удивительно сладко пахли травы. Кружилась голова и отчаянно колотилось сердце. Земля под ногами, казалось, дышала как огромное живое существо.
Вскоре толпа людей окружила Менделеева. Он снял шляпу и демонстративно широко перекрестился. По толпе пролетел вздох облегчения, и все закричали наперебой:
- Ты, барин, сядь, ляг, отдохни. Чай, нелегко ездилось по небу.
Пошатываясь от усталости и волнения, Дмитрий Иванович снова забрался в корзину, записал последние показания приборов, выбрался обратно и рухнул на траву. Его тотчас подняли, и кто-то, запыхавшийся от бега, положил под него охапку свежего сена.
…В избе стоял полумрак, было чисто, прохладно и сухо. Расплющив носы о стекло, за окном пестрели детские лица. Сероглазая девушка принесла и поставила перед Менделеевым запотевшую кринку молока.
Дмитрий Иванович припал к кринке, жадно вдохнул прохладу и долго пил мелкими глотками. По его бороде скользнула белая капелька, запуталась в волосах и поблескивала, как жемчужинка, а Дмитрий Иванович никак не мог оторваться от кринки, и брови его вздрагивали.
Ему тогда не могло прийти в голову, что спустя семьдесят с лишним лет так же припадет пересохшими губами к кринке с молоком похожая на эту девушку другая девушка, вернувшаяся на землю из космоса.
Полет Дмитрия Ивановича Менделеева - это одно звено героической цепи подвигов на пути человека к покорению воздушной стихии.
На далеком полярном острове Белом под толщей льда и снега покоятся остатки воздушной экспедиции Андре.
Шведский инженер Соломон Август Андре, как и многие отважные люди того времени, был охвачен желанием достигнуть Северного полюса. Еще в 1882 году он принял участие в экспедиции на воздушном шаре, достигшей острова Шпицберген. Затем сам спроектировал и построил управляемый воздушный шар "Орел", который был снабжен парусами и специальными устройствами, позволявшими аэростату перемещаться не только строго по ветру, но и в сторону.
11 июля 1897 года Андре и его спутники Стринберг и Френкель вылетели на "Орле" со Шпицбергена, намереваясь достичь Северного полюса. Смельчаки вряд ли могли рассчитывать на помощь в случае аварии. Единственным средством связи с землей были почтовые голуби. После вылета белокрылый вестник принес последнюю голубеграмму о том, что полет проходит благополучно… И экспедиция пропала бесследно.
Стоит подивиться отваге и смелости наших пионеров науки и техники, отправляющихся в неведомое, надеясь только на себя и на свои силы. Они уплывали на парусных кораблях, зная, что в случае несчастья никто им не сможет помочь, уходили с караванами в таежные дебри, дикие горы и пустыни, не зная, найдут ли там воду и пищу, уверенные только в одном, что они познают неведомое.
Едва освоив воздушные шары, энтузиасты один за другим отправлялись в путешествия, а ведь с последним рукопожатием, с последним упавшим в воду швартовым, с последним взмахом рук обрывалась всякая связь с миром и путешественники оказывались наедине со стихией, наедине с неизвестностью.
Спустя 33 года остатки экспедиции Андре были случайно обнаружены подо льдом и снегом на острове Белом, восточнее Шпицбергена. По уцелевшим дневникам удалось установить, что аэростат "Орел" был отнесен воздушными потоками северо-восточнее Шпицбергена. Он отяжелел от обледенения и утечки водорода и 14 июля 1897 года совершил посадку на лед на 82°56′ восточной долготы. Почти три месяца Андре и его спутники двигались по льдам к суше, и в октябре на острове Белом все они погибли при неизвестных обстоятельствах.
И только совсем недавно было установлено исследователями, что экспедиция раскинула лагерь у подножия горы и была погребена внезапно сорвавшейся со склона снежной лавиной.
ГЛАВА V
КУДА ВЕДЕТ УЛИЦА ЦИОЛКОВСКОГО
ПОД КРЫШАМИ КАЛУГИ
Осень 1967 года выдалась на редкость грибной. По субботам тысячи москвичей устремлялись на вокзалы. Вагонная давка, громоздкие короба и корзины, сапоги и истрепанная одежда - все это напоминало годы войны. Только оживленный гомон, смех и блестящие глаза прогоняли невеселые воспоминания.
Я ехал в Калугу на Вторые чтения, посвященные 110-летию со дня рождения Константина Эдуардовича Циолковского, в составе группы энтузиастов из ленинградского Общественного конструкторского бюро. Через три часа езды, мокрый, растрепанный и усталый, я вышел на станции Калуга и втиснулся в автобус.
За окнами проплывали чуть тронутые осенью холмы, леса, рощи и перелески. Средняя полоса России. Наши предки знали, где селиться. Невольно сдерживаешься, чтоб не увлечься описанием пейзажа, только потому, что лучше Тургенева и Аксакова не скажешь.
Романтичность и приподнятость моего настроения были усилены сознанием того, что я впервые еду на родину отечественной космонавтики, ракетоплавания и дирижаблестроения. Еду к Циолковскому. Ощущение было такое, словно мне придется разговаривать с ним, хотя со дня его смерти прошло 32 года.
Теплый вечер опустился на башенные краны и маковки церквей Калуги. Вечер был субботний, но прохожие на улице были редки. Каждый встречный, к кому я обращался с вопросом, охотно показывал дорогу к домику Циолковского.
Улица круто шла под гору, за ней у горизонта переливалась Ока и синел подернутый вечерней дымкою лес. Домик стоял на самом краю улицы. Окруженный деревьями, старый, заурядный, провинциальный, но милый сердцу, как морщинки на руках матери. Ныне его скромные очертания известны всему миру. Я обошел дом, дергая ручки дверей, хотя знал, что время позднее и дом-музей давно закрыт.
- Вам кого? - окликнули с другой стороны улицы. Там на лавке сидели женщины в пестрых платьях. Я подошел к ним и объяснил, что прибыл из Ленинграду и не знаю, где проводятся чтения.
Полная пожилая женщина встала и направилась к дому. Она долго шарила в кармане своего просторного, как парус, платья, нашла ключ, открыла дверь и пригласила в дом. Делала она все просто, по-домашнему, будто знала меня давно.
Дощатые стены, чисто вымытый пол и поседевшие от стирок домотканые половики. Их я запомнил сразу, так как вырос в провинции и в памяти раннего детства остался дощатый выскобленный пол и вот такие половики.
Женщина зажгла в передней настольную лампу и удалилась в угол, где стоял телефон. Пока она листала телефонную книжку и неловко набирала номер, я стоял на пороге и смотрел.
Было тихо так, как бывает тихо только в старинном деревянном доме. Нет, не мертвая гробовая тишина, а наполненная еле уловимыми звуками, шорохами, потрескиванием дерева. Свет лампы падал на стол, освещая участок пола и край оконной занавески. Дверь в соседнюю комнату была закрыта портьерой. Я стоял, вслушивался в тишину дома. Небо за окном было синим-синим.
Я знал, что в доме никого, кроме нас, нет, но мне все казалось, что из соседней комнаты доносится глухое стариковское покашливание и редкие шаркающие шаги. Вот-вот вздрогнет и откинется портьера, в комнату войдет седобородый человек и посмотрит на меня сквозь очки в железной оправе.
Ощущение было настолько четким, что я невольно поверил в реальность появления хозяина дома, стоял замерев, и мне все казалось, что он покашливает и ходит в соседней комнате. Я не слышал, о чем говорила по телефону женщина, а когда она меня позвала, я не сразу понял, о чем идет речь.
Чтения проводились в городском доме партпросвещения.
- Это недалеко, - пояснила мне женщина. - На троллейбусе. Сейчас, как выйдете, прямо по улице Циолковского подниметесь на улицу академика Королева. Остановка на углу.
Только в троллейбусе до меня дошла вся многозначительность и символичность услышанных слов: "…прямо по улице Циолковского на улицу академика Королева". Точнее и лучше не придумаешь. От мечты, от теоретических работ и предположений до вторжения в космос.
Я не мало прочитал книг о Циолковском, слышал его выступление по радио, ведь когда он умер, мне было 14 лет, то есть я находился в самом расцвете книжно-запойного возраста, читал много и увлекался всем романтическим. В те годы, последние годы Константина Эдуардовича, много говорили о ракетах и завоевании космоса. Говорили как о дерзновенной мечте человечества, что когда-нибудь сбудется. Осуществление этой мечты считали далеким будущим, и никто, в том числе и я и мои ровесники, даже мысли не допускали, что станем свидетелями и современниками первых полетов человека в космос.
Недавно один из моих товарищей по нашему Общественному конструкторскому бюро принес с собой журнал "Знание - сила". На его обложке была изображена ракета, приближающаяся к Луне. Мы все решили, что это один из последних номеров журнала. И все ошиблись. Это был номер за 1934 год.
В Доме партпросвещения было много народу, и публика была на редкость разнообразная. Поблескивали погоны летчиков и авиаинженеров. О чем-то, стоя в сторонке, тихо разговаривали седоголовые люди из легендарного ГИРДа - Группы исследования реактивного движения. Многие из них тридцать лет назад подхватили мечту Циолковского и подняли в наше небо первые "жидкостные" ракеты. Среди этих людей был и будущий Главный конструктор ракетных космических кораблей Сергей Павлович Королев, именем которого названа улица в Калуге.
Здесь же прогуливались две старушки, бывшие ученицы гимназии, где преподавал Циолковский. Здесь были философы и математики, физики, моряки и врачи. На трибуну заседания поднимались ученые самых разнообразных отраслей знания, и все говорили об одном - о Циолковском.
Я не могу привести другого такого примера, когда, обсуждая работу любого самого крупного ученою, выступали самые разные специалисты, от космонавтов до работников здравоохранения.
Трудно представить, что все работы, о которых говорили здесь, выполнил скромный провинциальный учитель, глухой, не признаваемый официальной наукой, живший в бедности, лишениях человек, которого судьба била самым нещадным образом.
С трибуны заседания авиаконструкторы рассказывали о вкладе Константина Эдуардовича в развитие самолетостроения. Герой Советского Союза космонавт Павел Романович Попович называл Циолковского учителем космонавтов. Моряки-подводники заявляли, что, занимаясь современными глубоководными исследовательскими аппаратами, они опираются на труды Циолковского. Физики говорили о нем, как о необычайно отважном ученом, вступившем в единоборство с признанными мировыми авторитетами в вопросе о круговороте энергии во Вселенной…
А я сидел и думал, как непомерно щедра природа, как плодородна на талантливых, сильных людей наша Родина. И вот в одном человеке слились мастерство Левши, инженерная интуиция Кулибина, дерзкий математический ум Лобачевского и менделеевская широта мысли. Но это только внешнее, формальное сходство. Это совершенно особое явление в истории народа, имя которому - Циолковский.
Большинству людей известно, что Циолковский положил начало современному ракетостроению. Это совершенно справедливо, но далеко недостаточно для освещения всей деятельности Константина Эдуардовича. Над исследованием наследия ученого трудится много людей, и будут появляться новые книги о нем. Я же буду рассказывать о Циолковском как об основоположнике отечественного дирижаблестроения, а ему он отдал целые десятилетия своей жизни.
Некоторые биографы Циолковского и некоторые специалисты - противники строительства современных дирижаблей - заявляют, что дирижабли - это "гениальное заблуждение великого ученого". С этим нельзя согласиться.
Гений всегда остается гением, на какой вопрос ни обратил бы он своего внимания. К какой бы области творческой деятельности Циолковского мы ни обращались, бесспорным становится одно: мысль этого человека опережала время. Он шел впереди века.
Во многих книжках о Циолковском можно увидеть чертеж самолета его проекта. Изображен самый обыкновенный нормальный самолет, какими мы их видим в сегодняшнем небе. Но надо посмотреть на дату, когда был сделан этот чертеж. Под ним написано: 1895 год! За восемь лет до первого полета братьев Райт! Тогда Циолковский опубликовал свою работу "Аэроплан, или Птицеподобная (авиационная) летательная машина". Если же посмотреть фотографии не только первого самолета братьев Райт, но и самолетов времен Первой мировой войны, то к ним слово "птицеподобный" менее всего подходит. Это были не самолеты, а какая-то помесь велосипеда, туристской палатки и этажерки. Мотор с пропеллером укреплен позади. Летчик сидит на чем-то похожем не то на трапецию, не то на куриный насест, и ноги его болтаются в воздухе… А в проекте Циолковского ровный, обтекаемый фюзеляж, чуть отогнутые назад крылья - все пропорционально, как у настоящей птицы или как у современного самолета.
И таких примеров из работы Циолковского можно привести много.
…Людям в детстве часто снится, что они летают. Летают так, что замирает сердце, человек вздрагивает и просыпается. В народе в этом случае говорят, что в этот момент человек растет, но дело не в этом. Мечта о полете - неизменный спутник детства. Все мечтали в детстве полететь, поплыть в далекие страны, покинуть пределы земли или сделать очень важное открытие, но немногим в жизни довелось осуществить на самом деле мечту детства.
Не нужно забывать, не надо отказываться от детских мечтаний, а стремиться их осуществить, не жалея сил и труда. Путь к самым романтическим открытиям и смелым невиданным полетам лежит через труд, порой кропотливый, неинтересный, но необходимый для достижения цели.
Циолковский ценил время не получасами, а минутами, как и все великие ученые, исследователи и полководцы.
Молодым человеком он на два года приехал в Москву. И эти два года, сократив свой сон до минимума, все свое время отдал изучению научных и технических книг. Его заинтересовали первые работы по воздухоплаванию. А эти работы стали все чаще и чаще печататься благодаря настойчивости другого неутомимого ученого, Дмитрия Ивановича Менделеева. Этот человек не только отважился отправиться один в воздушный полет для наблюдения затмения солнца, но и серьезно занялся изучением вопросов авиации и воздухоплавания, и поэтому весь мир считает его не только великим химиком, но и одним из основоположников воздухоплавания.
Еще в 1880 году, окидывая мысленным взором пространства нашей родины, в предисловии к своей книге "О сопротивлении жидкостей и воздухоплавании" он писал:
"У других стран много берегов водного океана. У России их мало, сравнительно с ее пространствами, зато она владеет обширными против всех других (образованных) стран берегами свободного воздушного океана. Русским поэтому сподручнее овладеть сим последним, и тем более, что это бескровное завоевание едва принесет личные выгоды - товаров, должно быть, не будет выгодно посылать по воздуху, а между тем оно, вместе с устройством доступного для всех и уютного двигательного снаряда, составит эпоху, с которой начнется новейшая история образованности".
Но многие передовые люди того времени понимали, что при существующем в России государственном строе, который препятствовал развитию любой новой мысли, мало надеяться на успехи науки, надо изменить общественную жизнь страны.
Силой взрыва намеревались освободить народ от земного рабства. Среди них был замечательный ученый-революционер Николай Иванович Кибальчич. Занимаясь изготовлением сильных взрывчатых веществ для бомб против русского царя, он думал о будущем развитии техники. Приговоренный к смертной казни, сидя в одиночной камере, он последние свои дни и часы отдал проекту ракетного двигателя. "Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я был готов пожертвовать своей жизнью", - писал он в письме, где просил передать свой проект на рассмотрение ученых-специалистов.
Вот в такой атмосфере рос и воспитывался Константин Эдуардович Циолковский.