– Водили, – кивнула я. – Хороший был садик. Там росли яблони и груши. Над рекой…
Борька пнул меня под столом ногой, я встала с табуретки, подошла к этому истязателю и дала подзатыльник. Но Борины родители и к этому отнеслись спокойно!
– Это хорошо, что ты так любишь природу, – сказала тётя Надя, когда я вернулась на место. – Значит, в вашем детском саду было много зелени, да?
Я гневно подняла над собой ложку:
– В каком детском саду? Меня воспитывали только дома, в кустарных условиях!
– И тебе, наверное, было очень скучно дома? – спросила тётя Надя.
Для убедительности я подняла не только ложку, но и вторую руку, с хлебом и отчеканила:
– Мне было ужасно весело! Я радовалась, как дикий телёнок в жарких полях Северного полюса! Я хохотала триста раз в день строго по расписанию! Тем, что я находилась дома, а не в детском саду, я значительно улучшала мир в целом и экологическую ситуацию в частности! Детским садам – нет-нет-нет! Солнечному пляжу – да-да-да! Вихрем взлечу над полем, детский сад размету на части!
– Я же говорил, – наставительно сказал тёте Наде Борин папа.
– Но мы уже договорились, – тихо сказала она, насупив брови. – Заплатили деньги за временное пребывание. Теперь она как угодно туда пойдёт, не пропадать же деньгам.
– Куда? – испуганно спросила я.
– Боренька, – улыбнувшись, сказала тётя Надя. – Пока не приедут твои родители, ты походишь в детский садик. Там такие же детки, как ты. Ну, почти такие. Тебе там очень понравится!
Только не это!
Только не это…
В плену
До самого конца я верила в лучшее. Ведь когда Борькины родители уйдут на работу, станет ли сам Борька меня в садик отводить? Ему что дороже – жизнь или отвести меня в садик? Я к нему подошла бы и спросила: "Жизнь или садик? Или кошелёк?
Подсказать, или сам догадаешься?" А он бы в ответ сказал что-то ветвисто-философское, но всё равно оптимистичное. Поэтому уснула я спокойно. Засыпая, на секунду вспомнила, что нужно снова потребовать превратить меня обратно. Но это так быстро забылось…
– Боренька, просыпайся…
Я недовольно открыла один глаз. Надо мной нависало лицо Борькиной мамы, и от неожиданности я снова погрузилась в сон. У меня в это время никаких лиц Бориных мам не предусмотрено! Сплю я!
Мне сразу приснилось землетрясение. "Хватай документы!" – кричал Борька. "Нету у меня документов!" – отвечала я. "Тогда хоть что-нибудь хватай!" А землетрясение постоянно шептало на ухо: "Просыпайся, просыпайся, просыпайся…"
Скривившись, я снова открыла один глаз. Видение с лицом тёти Нади не исчезало. К тому же меня методично трясли за плечо.
– Подымайся, – сказала тётя Надя и похлопала рукой по одеялу. – Нам пора идти.
– У меня послеобеденный сон, – пробурчала я. – До завтра не будить.
Но меня разбудили, умыли, одели… Что я могу поделать, если у меня с утра уровень сопротивляемости понижен? Зато в садик меня пришлось нести на руках, а я уже оклемалась и поэтому вырывалась изо всех сил.
На нас странно посмотрел проходящий мимо старичок с собакой, а я слабым сиплым голосом сказала:
– Меня украли, позвоните в мили… – и безжизненно повисла на руках дяди Миши, это он меня нёс.
Тётя Надя и дядя Миша почему-то рассмеялись, как удачной шутке, а старичок только головой покачал. А собака-пекинес, как две капли воды похожая на домового, тявкнула вслед. Да, полная беззащитность детей – это вам никакие не шутки. Даже если эти дети умнее взрослых во много тысяч раз… Вот и я сейчас оказалась в плену, и вырваться невозможно!
Я с трудом приподнялась и сообщила дяде Мише:
– У этой собаки кличка – Клизма. У всех собак должна быть такая кличка, – и закричала уже в сторону домового. – Клизма, Клизма! Клизма, иди сюда!
Домовой, почуяв, что обращаются к нему, снова тявкнул и качнул головой.
– Ну не Боруэллами же их называть, – сказал дядя Миша и захихикал. – А то именной беспредел какой-то получится.
– И не дядями Мишами тоже, – обиженно сказала я. – Хотя было бы неплохо. "Дядя Миша, рядом! Дядя Миша, лежать! Дядя Миша, фас! Дядя Миша, на, на, на…"
– Надя, – задумчиво сказал дядя Миша. – Не лучше ли нам этого чудо-ребёнка просто в мусорный бак выбросить? Может, кто и подберёт.
– Ну что ты такое говоришь, – возмутилась тётя Надя. – Кто там её подберёт.
– А на мя-я-ясо, – протяжно сказал дядя Миша, засмеялся, почему-то подбросил меня в воздух. Поймав, он пощекотал мне рёбра.
Это нечестный приём! Я совсем не хотела смеяться! Оно само вырвалось!
– Это твоя тумбочка, – сказала воспитательница.
– Береги её как зеницу ока, – добавил дядя Миша. – Храни в ней самое ценное.
Я гневно сверкнула глазами и постучала себя по голове:
– У меня самое ценное – здесь!
– Тогда залезай внутрь, – сказал дядя Миша и подмигнул. Я скрестила руки на груди и громко выдохнула через нос.
На серо-синей тумбочке красовался приклеенный рисунок – смешной львёнок верхом на большой черепахе.
– Очень символично, – шепнул дядя Миша тёте Наде. – Этот львёнок на всех тут покатается.
Я, конечно, это услыхала, улыбнулась и сделала реверанс. Меня переодели в новенькую футболку и юбку – это Борькины родители с собой принесли. Купили, что ли? Футболка мне очень понравилась. Она была светло-жёлтой, а спереди, свернувшись калачиком и сощурившись, смачно зевал только что проснувшийся тигрёнок. И ниже – надпись: "Tiger is not a cat!" Восклицательный знак получился из свисающего хвоста тигрёнка и отпечатка тигрового следа, будто на песке…
Правда, такое нашествие семейства кошачьих меня немного смутило, но я успокоилась, когда дядя Миша снова шепнул тёте Наде на ухо:
– И не только покатается, а съест тут всех. Сразу же, на завтрак.
А потом Борькины родители ушли… Я сначала бросилась к двери – меня остановили. Я попыталась допрыгнуть до открытой форточки, но не смогла.
Воспитательница была высокой-высокой, как трубочка для напитков. Оттуда, с огромной высоты, она вещала:
– За тобой вечером придут. А пока что иди, знакомься с ребятами. Меня, кстати, зовут Вероникой Андреевной.
Она наклонилась ко мне и погладила по голове (на которой в этот раз не было ни косичек, ни бантиков). А потом легонько подтолкнула ко входу в комнату… или как это в садиках называется? Не помню точно. Кунсткамерами, что ли…
Ко мне подошёл мальчик и потащил меня за руку:
– Подём. Там иглуски. Подём иглать. Ты будесь маяком.
Мальчик был на голову ниже меня. Он был маленьким! Чуть больше трёх лет, наверное… Тут все были такими! Меня куда определили? В ясельки, что ли? Борин папа, конечно, человек с юмором, но не до такой же степени!
– Подём, – сказала я голосом мальчика. – Я буду вампилом.
И зарычала. Мальчик радостно взвизгнул, забавно передёрнул плечами и руками, и побежал. Я – за ним. Увидев такое веселье, завизжали все дети в группе и набросились на меня.
– Она вампил! – сообщил на бегу мальчик.
Меня повалили с ног, кто-то пытался укусить за шею. И укусил-таки! И не раз! Как же так, кусаться – это моя привилегия! Вбежала воспитательница, в два счёта разобрала кучу-малу. Кто-то начал плакать, а нескольких человек, которые пытались вырваться ко мне, воспитательница держала за руки. По нескольку ладошек в каждой руке.
– Вампиры ушли! – серьёзным, сильным голосом крикнула воспитательница. – Город очищен от зла!
Она отпустила детей, но никто уже ко мне не рвался. И у всех был грустноваторадостный вид. Ко мне подошёл знакомый мальчишка, ткнул пальцем в тигрёнка на футболке и спросил:
– А тепель ты кто?
– Заключённая, – понуро пробурчала я и вздохнула.
На самом деле всё было не так уж плохо. Вернее, чуть лучше, чем я ожидала… Дети меня полюбили.
Они ходили за мной стайками от двух человек до всей группы целиком, просили поиграть с ними, что-то рассказать. "Страшную историю! Хотим страшную историю!" – кричали они наперебой.
– Шёл-шёл и умер, – говорила я, а они радостно визжали.
Дети даже выпили моё молоко, от которого я наотрез отказалась! И котлету съели, хотя этого я не просила. Пришлось пройтись по тарелкам и восполнить утраченное в десятикратном размере.
Я подумала, что из детей такого возраста я наверняка могла бы собрать настоящую армию – сильную, могучую, непобедимую!
Иногда плачущую и вопящую, но всё же очень обаятельную. И если пустить их на битву с Борькиными родителями или самим Борькой, который от похода в детский сад меня так и не спас, то психической травмы противникам было бы не избежать.
Воспитательница, по-моему, со своими прямыми обязанностями совсем не справлялась. Она только со стороны наблюдала, как мы играем в Маугли (после того, как меня долго уговаривали поиграть, я выбрала из всех игр самую безобидную. Дети же!).
А играли мы так: в группе было двадцать человек, поэтому в игре оказалось десять Маугли и десять волчат (естественно, "Мауглями" хотели быть все, но я восстановила справедливость). Я была волчицей и воспитывала своих "детей", отпустив их поиграть во чистое поле. Те радостно кувыркались, рычали, охотились на хищников, бабочек и мух…
Наблюдая за этим безобразием, я случайно встретилась взглядом с воспитательницей. Мы не выдержали и рассмеялись… Спустя несколько минут она подошла ко мне и тихонько спросила:
– Эля, я выйду ненадолго, посидишь с детками? У тебя неплохо получается.
И подмигнула.
Где Эля? Какая Эля? Поскольку обращались ко мне, я сказала:
– Ошибочный запрос. Человека с такой кличкой в окрестностях не обнаружено. Проверьте правильность произношения и повторите поиск. Слова на жаргоне работников детского сада не рассматриваются.
Когда через пятнадцать минут мы выяснили все противоречия, я осталась по эту сторону двери, а воспитательница исчезла в неизвестном направлении, навеки унося с собой тайну необходимости столь внезапного самоудаления.
Дети повели себя странно. Они сразу же прекратили играть, оделись (ну, Маугли же в одних трусах всегда ходил…) и выстроили маленькие стульчики полукругом, уселись на них, сложив руки на коленях, а меня усадили напротив. Я не сопротивлялась – от удивления иногда со мной такое бывает.
Несколько секунд дети молчали. Наконец кто-то попросил:
– Почитай нам книжку…
А другой:
– Расскажи нам сказку!
А третий:
– Хочу домой…
– Дорогие подопечные! – громко сказала я. Дети доверчиво заулыбались. – Волею судеб вы вверены мне в мои самые честные, справедливые и добрые руки. А это значит, что я сейчас же, незамедлительно, должна начать процесс воспитания. Воспитание – это очень интересный процесс, потому что для одной стороны – это эксперимент, а для другой, так сказать, подопытной овечки…
Услышав слово "овечка", кто-то отчётливо заблеял, остальные засмеялись.
– Не так, – укоризненно сказала я и воспроизвела нужный звук. – Вот как надо.
Малолетний народ сразу активизировался, и со всех сторон посыпалось:
– Покажи корову!
– Собачку, собачку!
– Как мой папа храпит!
– Ворону покажи!
– Голодного котёнка!
– Р-р-р-ажжъярённого льва!
– Газировку!
– Покажи, покажи, покажи!..
Слова и визг, как град, рушились на мою голову. Тысячи рук тянулись ко мне, миллионы глаз смотрели выжидающе, жалобно…
– Спасите! – закричала я и бросилась к двери, дёрнула на себя…
– Аня! – радостно закричала я. – Анютка!
И бросилась моей спасительнице на шею.
Прибежавшую на мой крик воспитательницу мы уговорили довольно быстро, и вскоре я оказалась на свободе. Вероника Андреевна просто не могла противостоять фактам!
– Ты знаешь эту девочку? – заботливо спросила воспитательница.
– Конечно, знаю! Это знакомая сестричка.
Воспитательница немного растерялась:
– Это как?
Ну и что мне ей говорить? Уважаемая Вероника Андреевна, представляю вам лучшую предсказательницу всех времён и народов, потенциально опасную для общества девочку, с которой мы познакомились позавчера, а она случайно оказалась родственницей моего хорошего знакомого Вадика, а именно двоюродной сестрой. Сестра моего знакомого – значит, знакомая сестра! Что непонятного?
– Ну просто знакомая сестричка, – повторила я. – Это значит, что в некоторой степени она сестра и в некоторой степени я её знаю!
Воспитательница приготовилась сказать ещё что-то, но тут подбежали две девочки приблизительно моего возраста.
– Вероника Андреевна, там ваш Сашка опять сбежал! Мы в окно видели! Только что!
– Ох! – взволнованно сказала Вероника Андреевна и направилась к двери. – Опять Сашка! Догнать бы… и три часа в углу без права амнистии!
– А мы? – спросила я. – Мне можно идти?
– Да, – небрежно бросила воспитательница и добавила тише: – Тоже в угол…
Но я сделала вид, будто не услышала. И не услышала ещё и окончание этой фразы, произнесённое уже за дверью, на бегу:
– Всех… в угол!
Во всей этой истории меня огорчило одно: когда я бросилась на шею спасительнице, Аня этому совсем не обрадовалась.
– Опять ты? – сказала она тогда с едва уловимой досадой (и с кислой миной притом).
– А кого ты ожидала увидеть? – возмутилась я. – Разъярённого льва? Так вон он, на тумбочке. Разъярённого тигра? Так вот он, рядом со мной! – и выпятила грудь. – А если стадо разъярённых африканских слонов, так им тут совсем не место – дети растопчут!
– Да просто новая фраза возникла – детский сад такой-то, группа такая-то… Думала, что-то новенькое, а тут…
– Такая у тебя судьба, – старческим, дрожащим голосом сказала я. – Не противься, покорись ей, дитя моё.
– Ой! – удивилась Аня. – А как у тебя это получается?
– Много будешь знать – скоро состаришься, – сказала я тем же голосом, после чего перешла на свой собственный. – А что касается чего-то новенького, так это я, я и ещё раз я! Мне всего несколько дней от роду…
– Эта шутка лет на пять устарела, не меньше, – улыбнулась Аня.
Никогда не ужинайте натощак!
Аня передала меня, как эстафетную палочку, Борьке. Даже дождаться его смогла: у неё уроки сегодня позже начинались. Ждал с нами и Вадик, и эти родственники пользовались мною, как переговорным устройством.
Борька сразу же потащил меня домой, потому что хотел за вечер все уроки сделать. Впереди были выходные, и Борька жаждал абсолютной свободы. Я запротестовала. Второй день в домашнем заточении – это слишком! Неужели Борька не хочет, как позавчера, повеселиться, побродить, погулять, навести страху на город? Борька на это ответил, что как раз завтра собирается выгулять всех нас по полной программе. Я опротестовала слово "выгулять", но когда Борька добавил, что себя он тоже выгуливать собирается, я немного успокоилась. Да и Вадик гулять тоже не мог – шёл на танцы…
– Я сегодня ещё один схожу, вдруг Вика вернётся, хорошо? – спросил он меня шёпотом.
А как раньше было – летай где хочешь, твори что угодно! Для меня был открыт весь мир! Все канализационные люки, все квартиры, города, страны! А теперь – один учит уроки, другой идёт на танцы, и ты не можешь сделать ни одного самостоятельного шага. Ну я же не маленькая, в конце концов!
– Петя, – использовала я последнюю возможность вырваться. – Пойдём погуляем, а?
– С тобой? – спросил Петька. – Не-е-етушки!
Я захотела крикнуть, чтобы они в таком случае превратили меня обратно и отпустили восвояси, но посмотрела на ничего не подозревающую Аню и осеклась.
Странно, Аня – единственный человек в этой бандитской группировке, который ничего не подозревает! Вроде бы и причин скрывать моё высокое положение нет. Даже наоборот, это полезно! Ведь в таком случае, спасая меня в очередной раз, Аня не будет ныть, а скажет:
– Как я рада, Боруэлла, что могу спасать тебя в миллион первый раз от грозящей опасности! Для меня – обычной, ничем не выдающейся девчонки, это огромная честь! Поставь мне, пожалуйста, автограф на футболке, а то твои автографы уже некуда ставить.
– Ну что ты, Аня, – снисходительно скажу я, небрежно расписываясь. – Ты тоже немножко необычная. Вот предсказания, например, или твоя нелюбовь к мытью посуды в горячей воде. Это особенные качества, не у каждой девочки они есть.
– То – качества, – мечтательно скажет Аня. – А быть туманом можешь только ты…
…Перед ставшим привычным семейным ужином у меня почему-то начал глаз дёргаться. Я спросила у Борьки, бывают ли у людей такие проступания голода на лицо, но он только хмыкнул и сказал: "Если не лечиться, то бывают".
Бывают… А он хоть раз задумывался, бывают ли нормальные ужины в его драгоценной семье? То они меня чуть не убивают едой (её количеством), то приглашают в гости Петьку (наверное, листочек дают с указанием времени, когда в дверь звонить), то в детский сад меня сплавляют… Мы, кстати, когда добрались домой, позвонили Бориной маме на работу. Я голосом воспитательницы сказала, что Боруэлла отпущена восвояси с подозрительным типом по имени Боря.
Надеюсь, ужин будет спокойным. Пусть смеются, поют, кричат, хлопают друг дружку ложками по голове, рассказывают страшные истории из рабочих будней, расспрашивают меня о том, как я сумела сдружиться с детками почти пелёночного возраста, но только не надо никаких происшествий! Это опасно для пищеварения!
В общем, я успела только ложку ко рту поднести (в ней покоился борщ, выпускающий пар, а с краёв ложки свешивалась капуста), как зазвенел дверной звонок.
– Не открывайте! – крикнула я. – Это опасно!
– Почему? – спросила тётя Надя, поднимаясь.
– Не почему, а для чего, – объяснила я, надувшись. – Для пищеварения.
Тётя Надя качнула головой и пошла в прихожую.
– Не открывайте, пожалуйста! – ещё раз крикнула я вслед, потом побежала догонять Борину маму. – Это нам сегодня в садике рассказывали за завтраком. Говорят, если не доешь, то еда будет за тобой весь день гоняться. А знаете, тётя Надя, что я не доела?
Тётя Надя всё-таки остановилась и вопросительно посмотрела на меня, выжидающе приподняв брови. Я состроила самый жалостливый взгляд, на который была способна (смотрела потом на этот взгляд в зеркало – жуть!).
– Я там всё не доела. Всё, что давали. Сначала смешала, а потом не доела. Вы только представьте себе: там, за дверью, стоит громадный такой кисель с котлетой вместо головы и кусками хлеба вместо рук. Столовые приборы я тоже не доела, поэтому в одной руке у него вилка, в другой ложка, а в третьей ножик, который я у нянечки стянула. А вместо ног у него – каша.
В дверь позвонили ещё раз, и тётя Надя сказала:
– Сказки сказками, а дверь дверью, – и решительно двинулась вперёд.
Я глубоко вздохнула и крикнула вслед:
– Предупреждаю в последний раз – оно вас съест!
А в это время на кухне дядя Миша, наслушавшись моих кулинарных откровений, хихикая, рассказывал Борьке (я с интересом прислушивалась):