Голосовые связки Аниной бабушки
Приёмный день начался через полчаса – пришёл Вадик. Радостный, улыбающийся.
В нём будто что-то изменилось: не было привычной подтянутости, а нерасчёсанные волосы торчали в разные стороны. И одет он был непривычно – на нём была широкая синяя рубашка в клеточку и старые, с заплатками на коленках, джинсы. С порога Вадик громко крикнул: "Привет, Аня!" и подарил ей жёлто-красный кленовый лист. Перешагнул через Шурика, который вертелся в ногах, подошел мне и наградил вторым листочком.
– Дары осени, – сказал он с улыбкой.
Шурик завистливо посмотрел на меня, потёрся об мою ногу, слегка подпрыгивая, и сказал:
– Мне…
– Чего? – поинтересовалась я.
– Ням, – резво сказал Шурик и вытянул голову по направлению к кухне.
Я проигнорировала эту наглую просьбу, и Шурик стал обиженно ныть: "Мне! Мне! Мне!" Я всерьёз подозреваю, что это его любимое слово.
– Скажи "колбаса"! – предложила я. – Тогда покормлю.
– Мне! – взвыл Шурик в истерике.
– Элька, ты Шурику мяукаешь что-то хорошее? – с интересом спросил Вадик, опустившись на корточки и гладя по шерсти немного разнервничавшегося зверя.
– Обязательная обучающая программа, – объяснила я. – Тест на склонность к дрессировке.
– Интересно, на людях такой тест проводить можно? – дурачась, спросила Аня.
– Ты – не поддаёшься, – улыбнулся Вадик. – Мы же полгода проверяли…
Лицо Ани покраснело, и она двинулась вперёд с явным намерением покалечить невинного первоклассника. Вадик засмеялся, схватил меня за руку и потащил в комнату.
– Нам поговорить надо! – крикнул он, захлопывая дверь.
– Идите-идите! – яростно крикнула Аня. – Помяукайте!
Когда мы отсмеялись, Вадик вздохнул и сказал:
– Элька… Я уж сразу скажу. Ты к нам не хочешь переселиться?
– Меня вроде бы отсюда пока не выгоняют, – пожала плечами я. – Не Борькины хоромы, но и не подвал… Я думаю, скончаться за месяц мне здесь будет нелегко.
– Нет. Ты, Элька, навсегда к нам переезжай, – сказал Вадик тихо. – Насовсем.
Я от удивления открыла рот и быстро заморгала. Странно, мне раньше мысль остаться у кого-то жить "насовсем" совершенно не приходила в голову. Или я её старательно отгоняла… Что нужно сделать и сейчас! Немедленно!
– Это беспочвенные фантазии, – заявила я. – С минуты на минуту Борька или Петька превратят меня в начальное состояние и я вернусь в привычную, родную, знакомую стихию! Я буду всем, я буду парить в небе и витать в просторах космоса! Я буду лететь стрелой навстречу непокорённому миру! Я хочу быть собой, а не какой-то Боруэллой – беспомощной, жалкой девчонкой!
Увлекшись монологом, я не заметила, что Вадик опустил голову и лицо его потускнело… Ну как солнце – светило-светило, а потом спряталось за тучами и в ус не дует. Вадик отвернулся к стенке и усердно ковырял обои.
– А я-то думал… – сказал он дрожащим голосом, а потом посмотрел на меня – и продолжил фразу голосом грустным и ровным: – Я думал, что знаком с Боруэллой. С Элькой. А не с кем-нибудь ещё. Значит, это неправда, да? Значит, ты – понарошку?
Я хотела что-то сразу ответить, но будто что-то меня остановило. Мы стояли друг напротив друга и молчали. Вадик смотрел на меня, почти не моргая. Было слышно, как где-то в коридоре муркнул Шурик, а в соседней комнате Аня перевернула страницу книги. Я опустила голову и прошептала:
– Не знаю…
Я подняла взгляд – Вадик смотрел на меня грустно и немного испуганно. Я неуверенно продолжила:
– Меня же придумали. Значит, я есть. Значит, не понарошку… Вот, видишь? – и, подняв руку, подставила под солнечный луч растопыренную ладонь.
– Вижу… Только ты будь всегда, ладно? – тихо попросил Вадик.
Я кивнула.
– Только давай пока что не будем никуда переселяться, – попросила я, шмыгнув носом. – А то переизбыток впечатлений для меня чреват этими… внешними речевыми проявлениями. И ещё я хочу животное по имени Шурик немного перевоспитать.
– Хорошо, – кивнул Вадик.
– А так – что бы мы сказали твоей маме? Эта девочка – героиня фильма "Трудный ребёнок-10", переходит из рук в руки, как почётный кубок за неведомые достижения…
– Нет, мы бы рассказали маме всё, – сказал Вадик доверчиво, будто делился большой тайной. – Она верит в сказки…
Не знаю, чем бы закончился этот разговор, от которого у меня почему-то щипало в горле, если бы не раздался отчаянный вопль:
– Где? Все? Где! Мне! Дай! Где?
Кричал, понятное дело, Шурик. Я повторила Вадику всё сказанное лишённым общества животным, и добавила трагическим голосом:
– Он сказал всё, что знал…
Мы громко рассмеялись, и в ответ на это Шурик просунул лапу под дверь и попытался таким образом прорваться в комнату. Вадик плюхнулся на живот и обменялся с Шуриком рукопожатиями (или лапопожатиями?), но неблагодарное животное выпустило когти и попыталось нанести телесные повреждения.
– Ай, Шурик! – сказал Вадик, отдёргивая руку. – А я тебе консе-е-ервов купил…
– Вау! – сказал Шурик и сел.
Выйдя из комнаты, мы на цыпочках прошагали мимо Аниной комнаты, а следом за нами, громко, как лошадь, поскакал кот, выкрикнув победоносное "Ура!" В этот свой крик он вложил столько энтузиазма, столько неприкрытой гордости за свой желудок, что зажмурил глаза и врезался в тумбочку. Тумбочка заныла, а сам Шурик недоуменно смотрел перед собой. Потом, полувопросительно и полуобиженно мяукнул то, что я Вадику никогда переводить не стала бы. И где он только этого набрался? Не от Ани же! Наверное…
Аня выскочила посмотреть, что случилось, взяла ошарашенного зверя на руки и укоризненно сказала:
– Разобьёте мне Шурика!
– Он же не вазочка, – осторожно сказал Вадик. Шурик же пытался вырваться из рук, но Аня держала его крепко-крепко.
– Раздавишь мне подопытного, – укоризненно сказала я Ане, покачав при этом головой.
Уплетая консервы, Шурик довольно жмурился, громко при этом чавкая.
– В общем, так, – решительно сказала Аня. – Элька, тебе, как бабушке, нужно позвонить родителям. Шурик, не чавкай.
– Хрю? – переспросил Шурик, недовольно вырываясь из цепких лап кулинарной нирваны.
– Чего-чего? – переспросила я недовольно, вырываясь из ностальгических кулинарных воспоминаний о мимолётном детстве. – Борьке, что ли, мне позвонить надо? И при чём тут бабушка Шурика?
– Я, кажется, понял, – сказал Вадик. – Это Аня тебя в свои бабушки хочет оформить.
Удивительно, как быстро люди обрастают вещами и родственниками! С какой лёгкостью появляются братья – родные, двоюродные, приёмные, худые и необъёмные! Закрываю и открываю глаза – появляется сестра. Снова закрываю и открываю – и сестра становится внучкой, братья – внучатыми племянниками, а я сама бегу по магазинам купить маленьким родственникам подарки на Новый год, хотя они предпочитают получать их деньгами. А ещё варю компот, пеку пирожки, надеваю на внучку красную шапочку, даю внучке в руки корзинку с пирожками и отправляю её сделать крюк по лесу, чтобы она снова принесла эти пирожки ко мне. А пока внучка будет бродить, у меня прорежутся клыки, я покроюсь жёсткой серой шерстью, в глазах появится нездоровый блеск, что уж говорить о хвосте…
– Нет! – панически выкрикнула я. – Не надо больше родственников! Хватит!
– Хех, – язвительно сказал Шурик, не отрываясь от пищи насущной.
– Вот именно! – подтвердила я.
– Да ты пойми… Родители сюда уже несколько раз звонили. А я – бабушка спит, бабушка пошла в магазин, бабушка просила не беспокоить… Надо же, чтобы она хоть раз оказалась дома! Ну, Э-э-элечка! Ну пожа-а-алуйста! – мило улыбнувшись, протянула Аня. Вадик хихикнул, но, перехватив мой гневный взгляд, прикрыл рот ладошкой. Я поставила ноги на ширине плеч, руки на поясе, выражение лица неопределённое (видела в каком-то фильме про маньяков).
– Кто? – гневно, громко, выразительно спросила я. Мой голос эхом разнёсся по комнатам, то затихая, то возвращаясь в уши благодарных слушателей с ещё большей громкостью (да, да, я и так умею!).
– Ну ладно, Элька, Элька! – крикнула Аня, закрыв уши ладонями. – Выключи своё дурацкое эхо!
– Оно не дурацкое, – ласково сказала я. – Оно родное, удомашненное.
– Выключи! – завопила Аня.
Я пожала плечами и остановила звук.
– Здорово! – сказал немного ошалевший Вадик, продолжая то отводить ладони, то прижимать их к ушам. А Аня сначала ничего не сказала – резко повернувшись, она пошла снимать совсем перепугавшегося Шурика с занавески. Потом Аня посмотрела на меня с тем же неопределённым выражением лица (тот фильм про маньяков мы смотрели вместе с Аней) и изрекла:
– Если и после этого ты не согласишься быть моей бабушкой, то… – и не договорила, а только громко засопела.
Это помогло мне понять всю серьёзность её намерений, и я спокойно согласилась:
– Да хоть внучкой.
Битый час Вадик и Аня пытались объяснить мне, какой у Аниной бабушки (которая почему-то была и бабушкой Вадика тоже) голос. Всё это очень походило на занятия сольфеджио – я на разные лады распевала фразу: "Внученька, иди кушать!" Уже через полчаса, несмотря на выходной день (в который, как известно, всё дозволено) в стенку стали стучать соседи. Через сорок пять минут соседи стали громко кричать: "Девочка, пожалуйста, не выводи бабушку! Иди поешь! Ты же видишь, как она для тебя старается!"
Ну они, конечно, не в точности так сказали, но общий смысл был примерно таким. На что я громко ответила Аниным голосом: "Не могу! Я тренирую силу воли! Бабушки!" Но потом мы решили пожалеть соседей и перешли на фразу: "Выпьем с горя, где же вилка!"
Происходило это примерно так:
– Выпьем с горя, где же вилка! – говорила я.
– Не похоже, – возмущалась Аня.
– Слишком высоко, – поправлял меня Вадик.
– Угу, – подтверждал их слова Шурик.
– Выпьем с горя, где же вилка! – исправлялась я.
– Ну не басом же! – возмущалась Аня.
– И мягче, – поправлял меня Вадик.
– Угу, – подтверждал их слова Шурик.
– Выпьем с горя, где же вилка! – исправлялась я.
– Фальшивишь! – возмущалась Аня.
– Немного не так, но похоже, – поправлял меня Вадик.
– Угу, – подтверждал их слова Шурик.
– Выпьем с горя, где же вилка! – исправлялась я.
– Совсем не так! – возмущалась Аня.
– Совсем не так! – поправлял меня Вадик.
– Угу, – подтверждал их слова Шурик.
– Нет, не выпьем, где топор-р-р?! – кричала я.
Всё это продолжалось до тех пор, пока я невзначай не спросила:
– А телефон у этой вашей голосистой бабушки есть?
– Есть, а что? – заинтересованно спросила Аня.
Я выразительно на неё посмотрела. Очень выразительно. Сложно перечислить, сколько всего выражал мой детский ангельский лик. Аню аж перекосило.
– Точно! – подпрыгнул Вадик. – Ей же можно позвонить! Элька позвонит, заговорит Аниным голосом, и всё узнает! – в этот момент Вадик посмотрел на моё выразительное лицо, перестал подпрыгивать и сник. – Всё… Ну голос её узнает… И будет знать… Всё. То есть голос. Да, Элька?
– Да! – сказала я в ярости слегка охрипшим голосом.
Аниной бабушке мы дозванивались в деревню:
– Алло! Алло, кто это?
– Алло, – сказала я Аниным голосом. – Это я, Аня, твоя любимая внучка.
Аня, стоявшая рядом, сильно ткнула меня локтем. За что? Вадик же хихикнул.
– Анюточка! – обрадовалась бабушка. – Золотце ты моё! Ой… А то я сегодня иду за хлебом, думаю, давно внученька моя не звонила. Жду уж тебя тут, жду… Вот молодец, что позвонила!
– Да, я золотце, – сказала я. – Спасибо, я узнала всё, что хотела. До свидания.
Только я собралась повесить трубку, как Аня с изменившимся лицом выхватила её у меня, показав кулак. За что?
Устав ждать, пока Аня наконец-то закончит уже пятнадцатиминутную беседу с бабушкой, мы с Вадиком ушлёпали на кухню.
Устав ждать, пока Аня наконец-то закончит получасовую беседу с бабушкой, и немного почистив холодильник от скоропортящихся (по моему мнению) продуктов, мы с Вадиком стали по очереди чесать Шурику за ушами. Шурик реагировал неадекватно, всё время повторяя: "Еды! Еды! Еды!" Это нам быстро надоело.
Устав ждать, пока Аня наконец-то закончит беседу с бабушкой, длящуюся уже целый академический час, я переоделась в свой зелёно-красный костюм, и мы с Вадиком выбрались из этого переговорного пункта на улицу. Аня нашего ухода даже не заметила. Наверное, они обсуждали что-то очень интересное. Конечно, я не понимаю, что в этом мире может быть интересней меня, но иногда встречаются такие непоследовательные и непредсказуемые люди!
– До сих пор говорит? – заинтересованно и уважительно спросил Вадик, оглянувшись на окно Аниной квартиры.
Я прислушалась. Аня, к моему удивлению, прекратила беседу и нашла себе другое не менее увлекательное занятие. Она постоянно открывала и закрывала дверцу холодильника, громко при этом возмущаясь: "Йогурты все съели! Обжоры несчастные! И шоколадку! И замороженные фрукты! И куда в них столько влезло? Грабители! Шурик! А ты хоть куда смотрел?!"
"Еда, – протяжно отвечал Шурик. – Еда…"
– Говорит, – сказала я Вадику. – Нас с тобой хвалит.
– Ого, – сквозь улыбку сказал Вадик, приподняв брови.
– Ого… – повторила я, почесав затылок.
– Еда, – где-то на восьмом этаже продолжал повторять Шурик.
Непредвиденный солнечный концерт
На улице солнце жарило вовсю и щекотало нос. Хорошенькая осень! Хоть листья местами начали желтеть, но мало ли какие сбои бывают. Конечно, вполне возможно, что после того, как я стала человеком, всё в мире изменилось. И теперь осенью будет лето, зимой будет лето, а весной и летом придётся улетать в тёплые края. На самолёте. И там, в тёплых краях, температура будет подниматься до десяти градусов тепла. А то и до двенадцати. Вымрут наконец-то последние динозавры…
– Они уже вымерли, – осторожно заметил Вадик. – Совсем.
У меня всё внутри подпрыгнуло. Неужели Вадик может читать мысли?
– Как – вымерли? – удивлённо спросила я. – То есть… Ты что, мысли читаешь? Признавайся! Не скрывай от меня ничего! Я никому не скажу!
– Да нет… – скис Вадик. – Просто ты вслух про лето и осень рассуждала. Я же не знал, что это твои мысли. Извини…
– Да ничего, – тихо буркнула я.
– Так Аниным родителям и не позвонили…
Я пожала плечами:
– Может, как-то обойдётся.
Несколько минут мы шли молча, Вадик почему-то грустно вздыхал. Я хотела уже начинать его успокаивать. Думала сказать, что мысль, высказанная вслух, есть мысль общественная. Она принадлежит всем и каждому. Именно такие случайно высказанные мысли наталкивают человечество на верное понимание происходящего в мире. Потом я хотела добавить, что мысль, высказанная мною, представляет наибольшую ценность, гениальность её неопровержима, следовательно, человечество становится обладателем гениальной идеи. Совершенно бесплатно, без процентов и налога на добавленную стоимость. С помощью этой идеи можно сдвигать с места горы и застрявшие в кюветах машины, лететь на другие планеты и с велосипеда… Но Вадик, оказалось, думал совсем о другом. Прищурившись и посмотрев вверх, он осторожно спросил меня:
– Элька… А солнце, оно разговаривает? Мне с ним поговорить ну очень хотелось бы…
– А зачем? – бестактно спросила я. Любопытство во мне непреодолимо – я с этим уже смирилась давно, ещё дня два назад. Остальные постепенно привыкали. Вадик, похоже, почти привык, потому что спокойно начал объяснять:
– Мне приснилось один раз, что мы гуляем с солнцем по улицам. Оно такое большо-о-е, – Вадик развёл руки в стороны. – И тёплое. И мы с ним говорим. И мне так хорошо, как когда мы с тобой гуляем.
У меня непроизвольно улыбка до ушей растянулась. Вадик заметил это, улыбнулся в ответ и продолжил:
– А вот о чём мы говорили, не помню. Но кажется, что о чём-то таком интересном-интересном! Только в конце помню, солнце сказало: "Ну пока, я пойду садиться, а то ночь не настанет". И ушло, но всё равно тепло было. Вот я и хочу расспросить, о чём мы говорили тогда… Интересно же.
Я подумала, что в этот день возле кровати Вадика, наверное, обогреватель поставили и свет забыли выключить. Вот и снились ему кошмары. Но вслух этого говорить не стала. Другое дело, если бы вместо Вадика со мной разговаривал Борька. Уж я тогда этими предположениями не ограничилась бы. Я бы ещё поинтересовалась, не падало ли перед сном на него что-то тяжёлое?
– Разговаривает, – кивнула я. – Только по-особенному.
– По-особенному? Это как?
– Детские песенки поёт, которые здесь, на земле придуманы, – объяснила я. – Практически постоянно. Но нравятся только весёлые, а когда оно весёлых песен долго не слышит, то наступает музыкальное голодание. И тогда солнце старается за тучу спрятаться, показывая своё недовольство. О себе песенки любит очень. Очень. Ну просто обожает песенки о себе.
– Здорово! – сказал Вадик. – А что оно сейчас поёт?
Я внимательно прислушалась. Солнце снова, в который раз за четыре миллиарда лет, пело о себе. Но песня мне была незнакома:
Жёлтое Солнце
с веснушчатым носом,
Можно к тебе
обратиться с вопросом?
Может быть, знаешь,
может быть, видишь,
Есть ли на Марсе жизнь?
Жёлтое Солнце,
я не учёный,
Просто я еду
в десятом вагоне.
Нас легонько тряхнуло,
и я вдруг подумал -
Есть ли на Марсе жизнь?
Вдруг были там жители
теплолюбивы,
Но твоего им тепла
не хватило…
Может быть, знаешь,
может быть, видишь,
Где же они сейчас?
А если на Марсе
и жили марсонцы,
Может, они
поселились на Солнце?
Наверно, ты знаешь,
наверно, ты видишь,
Есть ли на Солнце жизнь?
Они не сгорели,
а просто согрелись,
Они сомневались,
но всё же остались.
Я сам теперь знаю,
я сам теперь вижу:
Вот где на Марсе жизнь!
Пока я слушала песню, Вадик постоянно дёргал меня за рукав, повторяя: "Ну что, что оно поёт, расскажи!" После прослушивания песни я мысленно сделала её аранжировку, представила, как эту песню поёт детский хор (потому что голос у солнца был откровенно слабый, звезды из него явно не получилось бы), и уже в таком виде повторила услышанное. Вадик был в восторге! Он слушал меня, а смотрел на солнце и улыбался, качая в такт головой и размахивая руками. Мне даже немного обидно стало – ведь аранжировка-то моя! А без неё – какая у песни популярность… Наверное, я немного перестаралась с громкостью, потому что проходящий мимо парень лет пятнадцати сказал восхищённо: "Ни фига себе плеер!", а из окон высовывались люди. Некоторые из них требовали срочно прекратить безобразие. "Суббота, два часа дня, люди ещё спят!", – заявил один из высунувшихся. Мы с Вадиком не обращали на них никакого внимания.
– А стихи оно любит? – с придыханием спросил Вадик.
– Стихи… – задумалась я. – По-моему, любит. По-моему, оно само на них музыку придумывает.
– А белые стихи? – поинтересовался Вадик.