Это была одна из ночей в начале июля. Накануне весь день стояла ужасная жара. Тетя Элизабет так страдала от нее, что решила не ходить на молитвенное собрание. В церковь отправились только тетя Лора, кузен Джимми и Эмили. Перед уходом Эмили попросила у тети Элизабет разрешения после собрания пойти вместе с Илзи Бернли к ней домой и провести там ночь, и разрешение было дано. Такое случалось редко. Как правило, тетя Элизабет не одобряла отлучек из дома на целую ночь. Но доктор Бернли был в отъезде, а его экономка лежала у себя дома со сломанной ногой. Так что Илзи попросила Эмили прийти к ней на ночь, а Эмили обещала попросить разрешения у тети Элизабет. Илзи не знала, как отнесется тетя Элизабет к этой просьбе, и почти не надеялась на положительный ответ - ей предстояло узнать радостное известие лишь на молитвенном собрании. Если бы Илзи не опоздала в церковь, Эмили сообщила бы ей обо всем прежде, чем собрание началось, и все несчастья этого вечера, вероятно, удалось бы предотвратить, но Илзи, как всегда, опоздала...
Эмили сидела на скамье Марри, в дальнем конце церкви, возле окна, выходившего в рощу елей и кленов, которые окружали маленькую белую церковь. Это молитвенное собрание не было одним из обычных еженедельных богослужений, на которых присутствовали лишь немногочисленные верующие. Это было "дополнительное собрание", устроенное в преддверии приближающегося воскресенья причастия[15], и проповедником был не молодой, искренний мистер Джонсон, которого Эмили, несмотря на свою злополучную ошибку на ужине дамского благотворительного общества, всегда любила послушать, но странствующий евангелист, приехавший на один вечер из Шрузбури. Его слава была так велика, что в церковь пришли все, кто только мог, но многие из прихожан заявили впоследствии, что гораздо охотнее послушали бы своего собственного мистера Джонсона. Эмили остановила на знаменитом евангелисте спокойный, критический взгляд и сразу решила, что человек он скользкий и неблагочестивый. Она слушала, как он молится с церковной кафедры, и думала: "Давать Богу добрые советы и поносить дьявола - это не молитва". Затем она выслушала начало его проповеди и решила, что он криклив, нелогичен и склонен к преувеличениям, после чего, без всякого смущения, слушать перестала и удалилась в волшебный край мечты - что делала всякий раз, когда желала ускользнуть от неприятной реальности.
За окном через ветви елей и кленов все еще лился, словно серебряный дождь, лунный свет, но на северо-западе уже собирались зловещие тучи и отдаленные раскаты грома нарушали тишину летнего вечера - жаркого и почти безветренного, хотя порой неожиданное движение воздуха, большее похожее на вздох, чем на ветерок, шевелило деревья, заставляя их тени пускаться в колдовской танец. Было в этом вечере, соединившем мирную красоту знакомого пейзажа со зловещими признаками надвигающейся бури, нечто странное, зачаровавшее Эмили, и часть времени, отведенного для проповеди евангелиста, она посвятила мысленному изложению своих впечатлений, которое предстояло потом занести в "книжку от Джимми". Остальное время она изучала ту часть публики, которая оказалась в ее поле зрения.
Это занятие никогда не надоедало Эмили, и чем старше она становилась, тем больше удовольствия от него получала. Было так увлекательно вглядываться в эти разнообразные женские и мужские лица и пытаться прочесть истории, написанные на них таинственными письменами. О да, у каждого из них была своя тайная внутренняя жизнь, неведомая никому, кроме них и Бога. Сторонним наблюдателям оставалось только строить разные предположения на этот счет, и Эмили очень любила разгадывать такого рода загадки. Иногда ей казалось, что ее предположения - нечто большее, чем просто домыслы... что порой, в отдельные моменты напряженного размышления, ей удается проникнуть в души этих людей и увидеть там скрытые побуждения и страсти, остававшиеся, вполне вероятно, тайной даже для их обладателей. Когда у Эмили появлялось ощущение, что она может читать в чужих сердцах, ей было нелегко противиться искушению воспользоваться этой своей способностью, хотя в таких случаях она никогда не могла отделаться от впечатления, что вторгается в запретную зону. Совсем другое дело - парить на крыльях фантазии в идеальном мире творчества или наслаждаться утонченной, неземной красотой "вспышки"; ни в том, ни в другом случае она ни на миг не испытывала ни смущения, ни сомнения. Но проскользнуть, вот так, на цыпочках, в какую-то на миг приоткрывшуюся дверь и мельком увидеть в сердцах и душах других людей нечто скрытое под маской, непроизнесенное, непроизносимое... когда она делала это, вместе с упоением собственной силой и властью всегда приходило и ощущение, что она совершает нечто непозволительное... почти святотатство. Однако Эмили даже не знала, хватит ли у нее сил когда-нибудь воспротивиться этому соблазну: она всегда заглядывала в эту дверь и видела скрытое за ней, прежде чем успевала отдать себе отчет в том, что именно она делает. А то, что пряталось за этой дверью, почти всегда было ужасным. Все тайны, как правило, ужасны. Красоту редко прячут - прячут лишь отталкивающее и уродливое.
"В давние времена староста Форсайт был бы гонителем христиан, - думала она. - Это видно по его лицу. В эту самую минуту он в восторге от проповедника, ведь тот описывает ад, а староста Форсайт уверен, что там окажутся все его враги. Да, именно поэтому у него такой довольный вид... А миссис Боуз, должно быть, летает по ночам на метле. Такой у нее взгляд. Четыреста лет назад она была бы ведьмой, и староста Форсайт сжег бы ее на костре. Она ненавидит всех и каждого... это должно быть ужасно всех ненавидеть... жить с душой, полной ненависти. Надо будет попытаться описать такую особу в моей "книжке от Джимми". Интересно, сумела ли ненависть целиком изгнать все добрые чувства из ее души или там все же остается капелька любви к кому-нибудь или чему-нибудь. Если остается, это, возможно, спасет ее. Какая отличная идея для рассказа! Я должна записать ее, прежде чем лягу спать. Надо будет одолжить листок бумаги у Илзи. Нет... здесь, в моем молитвеннике, есть листок. Запишу-ка я эту идею прямо сейчас.
Интересно, что сказали бы все эти люди, если бы им задали вопрос об их заветном желании и они должны были бы отвечать правду и только правду. Многие ли из этих мужей и жен захотели бы расстаться? Крис Фаррар и его жена захотели бы - все это знают. Но почему я так уверена, что Джеймс Битти и его жена тоже захотели бы. С виду они вполне довольны друг другом. Лишь однажды я заметила, какой взгляд она бросила на него, когда не предполагала, что за ней наблюдают. Ох, мне тогда показалось, что ее глаза – окна, через которые я заглянула прямо в ее сердце: она ненавидела его в ту минуту... и боялась. Она сидит сейчас там, рядом с ним, маленькая, худенькая, плохо одетая, с блеклыми волосами и серым лицом... но вся она - пылающее пламя протеста и восстания. Больше всего ей хочется одного - освободиться от него .... или хотя бы один разответить ударом на удар. Это принесло бы ей удовлетворение.
А вот Дин... что привело его на молитвенное собрание? Лицо у него очень серьезное, но глаза смеются над мистером Сампсоном... Что там такое говорит мистер Сампсон?... Что-то о мудрых девах[16]. Эти мудрые девы меня страшно раздражают - я думаю, они были ужасными эгоистками. Они вполне могли бы поделиться своим маслом с бедными неразумными девами. Я не верю, что Иисус хотел похвалить их - так же, как он не собирался хвалить негодного раба[17]... Я думаю, он просто хотел предостеречь неразумных людей и сказать им, что, если они будут беспечны, то мудрые и осмотрительные эгоисты никогда не придут им на выручку. Хотя, может быть, это грешно, я чувствую, что гораздо охотнее осталась бы за дверью и постаралась бы помочь неразумным девам и утешить их, чем пировать в доме с мудрыми. К тому же это было бы гораздо интереснее.
А вот миссис Кент и Тедди. О, ей ужасно хочется чего-то - не знаю чего именно, - но она никак не может получить желаемое, и этот страшный голод томит ее день и ночь. Именно поэтому - это я точно знаю - она так боится отпустить от себя Тедди. Но я не знаю, почему она так отличается от других женщин. В ее душу я никогда не смогу заглянуть, даже мельком... эта женщина закрылась от всех... и дверь никогда не отпирается.
А чего больше всего хочу я? Подняться альпийскою тропой к вершинам славы и вписать мое скромное имя "в заветную скрижаль".
Голод томит нас всех. Мы все взалкали хлеба жизни[18]... но мистер Сампсон не может нам его дать. Интересно, а чего он сам хочет больше всего? У него такая мутная душа, что я не могу ничего в ней разобрать. У него множество корыстных желаний.... но нет одного, такого сильного, чтобы оно могло стать преобладающим. А вот наш мистер Джонсон просто хочет помогать людям и проповедовать истину - да, именно этого он хочет. А тетушка Джейни больше всего хочет увидеть весь языческий мир обращенным в христианство. В ее душе нет места никаким низменным желаниям. И я отлично знаю, чего хочет мистер Карпентер - снова получить тот шанс, который он упустил. А Кэтрин Моррис хочет вернуть свою юность - она ненавидит нас, молодых девушек, за то, что мы молоды. Старый Малком Странг просто хочет жить... прожить только еще один год... всегда только еще один год... просто прожить... просто не умереть. Это, должно быть, ужасно, если человек живет только ради того, чтобы избежать смерти. Однако он верит в существование рая... и надеется, что попадет туда. Если бы он мог только один раз увидеть мою вспышку, бедный старик, ему больше не была бы так ненавистна мысль о смерти. А Мэри Странг хочет умереть... умереть прежде, чем нечто ужасное, чего она боится, замучает ее до смерти. Говорят, у нее рак. А вот безумный мистер Моррисон на галерее... мы все знаем, чего хочет он, - найти свою Энни. А Том Сибли, как я думаю, хочет луну с неба... и знает, что никогда ее не получит... вот почему люди говорят, будто он не в себе. Эми Крабб хочет, чтобы Макс Терри вернулся к ней - все остальное для нее не имеет никакого значения.
Обязательно надо будет записать все это завтра в мою "книжку от Джимми". Все эти догадки очень занимательны... однако писать о красивом мне нравится больше. Только... в этих моих догадках есть привкус пикантности, которого почему-то нет в том, что красиво. Эти леса за окном - как чудесны они в уборе из серебра и теней! Лунный свет творит чудеса с могильными камнями, делая красивыми даже самые уродливые из них. Но до чего жарко... здесь можно задохнуться... и раскаты грома все ближе. Надеюсь, нам с Илзи удастся добраться до ее дома, прежде чем начнется гроза. Ох, мистер Сампсон, мистер Сампсон, Бог не гневливый... вы ничего не знаете о Нем, если так говорите... я уверена, Он печалится, когда мы ведем себя неразумно и грешим, но в ярость не впадает. Ваш Бог точь-в-точь как Бог Эллен Грин. Я очень хотела бы встать и сказать вам об этом, но не в традициях Марри возражать проповеднику в церкви. Бог, такой, каким вы его описываете, некрасив... а на самом деле Он прекрасен! Вы ненавистны мне тем, что делаете Бога некрасивым, - маленький вы, противный, толстый человечек!
В этот момент мистер Сампсон, который несколько раз перехватил устремленный на него, пристальный, оценивающий взгляд Эмили и решил, что производит на нее громадное впечатление, как на неспасенную душу, кончил последним призывным возгласом и сел. Из рядов публики, давно томившейся в гнетущей духоте переполненной церкви, донесся дружный вздох облегчения, и, едва дождавшись окончания последнего гимна и благословения, все толпой повалили на свежий воздух. Эмили, подхваченная людским потоком и разлученная с тетей Лорой, вышла из церкви через боковую дверь, слева от кафедры. Прошло несколько минут, прежде чем ей удалось выбраться из толпы и торопливо вернуться за угол к паперти, где она рассчитывала найти Илзи. У паперти была другая плотная, хотя и быстро редеющая толпа, но Илзи там не оказалось. Неожиданно Эмили заметила, что с ней нет ее молитвенника. Она бросилась назад к боковой двери. Она, должно быть, оставила свой молитвенник на скамье... а этого было совершенно недопустимо! Ведь она вложила в него тот листок бумаги, на котором во время пения последнего гимна украдкой набросала несколько фраз: довольно язвительное описание одной из хористок - тощей мисс Поттер... два или три саркастических замечания о самом мистере Сампсоне... и несколько поэтических строк - из-за них она особенно волновалась, так как в них было нечто от ее тайных грез, а потому позволить холодным, чужим глазам прочесть их почти равнялось святотатству.
Когда она вбежала в церковь, старый Джейкоб Бэнкс, церковный сторож, немного подслеповатый и очень глухой, гасил лампы. Он уже добрался до двух на стене за кафедрой. Эмили схватила с подставки свой молитвенник... но ее листка бумаги в нем не оказалось! В тусклом свете последней лампы, которую гасил Джейкоб Бэнкс, она заметила заветный листок на полу под соседней скамьей и, опустившись на колени, потянулась за ним. В эту минуту Джейкоб вышел в боковую дверь и запер ее на ключ. Эмили не заметила, что он вышел: церковь была слабо освещена луной, которую еще не закрыли стремительно надвигающиеся грозовые тучи. Это был совсем не тот листок бумаги... да где же ее листок?... ах, вот он, наконец-то! Она схватила его и побежала к боковой двери... которая не открылась.
Только теперь Эмили отдала себе отчет в том, что Джейкоб Бэнкс ушел... что она одна в церкви. Она потеряла еще несколько мгновений, пытаясь открыть дверь... а затем окликая мистера Бэнкса. Наконец она бросилась по проходу между скамьями, выскочила в притвор и подлетела к центральной двери. Но тут же услышала, как колеса последнего экипажа со скрипом повернули, выезжая за церковные ворота, и в то же самое время луну вдруг поглотили черные облака - церковь погрузилась во мрак... душный, горячий, почти осязаемый мрак. Охваченная паникой, Эмили завизжала... заколотила в дверь... отчаянно дернула дверную ручку... снова завизжала. Ох, не могли же все уйти... кто-нибудь непременно услышит ее!
- Тетя Лора!.. Кузен Джимми!.. Илзи!.. - И, наконец, последний вопль отчаяния: - О, Тедди... Тедди!
Голубовато-белая полоса молнии озарила притвор, раздался удар грома. Началась одна из ужаснейших гроз в анналах Блэр-Уотер... а Эмили Старр была одна в темной церкви, окруженной кленовыми лесами... она, всегда испытывавшая безрассудный, инстинктивный страх перед грозами - страх, от которого никак не могла избавиться и который лишь отчасти могла сдерживать...
Она опустилась, дрожа, на ступеньку лестницы, ведущей на галерею, и съежилась там. Конечно, кто-нибудь вернется, когда дома обнаружат, что ее нет. Но обнаружат ли? Кто хватится ее? Тетя Лора и кузен Джимми считают, что она, как предполагалось, пошла к Илзи. А Илзи, очевидно, думает, что Эмили, не получив разрешения провести ночь в доме Бернли, вернулась в Молодой Месяц. Никто не знает, где она... никто не вернется за ней. Ей придется сидеть здесь, в этом жутком, пустынном, черном, гулком здании - так как теперь церковь, которую она хорошо знала и любила, церковь, с которой были связаны приятные воспоминания о воскресной школе, хоровом пении и приветливых лицах дорогих друзей, стала вдруг пугающим, незнакомым местом, где в темных углах могли таиться самые невероятные ужасы. Спасения не было. Выбраться через окно не представлялось возможным. Церковь проветривали через верхние фрамуги, которые открывались и закрывались при помощи прикрепленной к раме проволоки. Эмили не могла вскарабкаться настолько высоко, чтобы добраться до них, да если бы и вскарабкалась, ей не удалось бы вылезти в узкое отверстие.
Она поникла, сидя на ступеньке и дрожа с головы до ног. К этому времени вспышки молний и раскаты грома стали почти непрерывными, сплошная пелена дождя висела за окнами, их стекла яростно бомбардировали следующие один за другим залпы града. Неожиданно поднявшийся с началом грозы ветер завывал вокруг церкви. Это не был старый дорогой друг ее детства - Женщина-ветер в туманных одеждах, с крыльями летучей мыши; это был легион воющих ведьм. "Князь Воздушной Мощи правит ветрами", - так сказал однажды безумный мистер Моррисон. Почему она вдруг вспомнила безумного мистера Моррисона? Как дребезжат окна! Как будто их сотрясают грозные всадники - демоны бури! Кто это рассказывал ей о человеке, который несколько лет назад, оставшись ночью один в этой пустой церкви, вдруг услышал, как заиграл орган? А вдруг он сейчас заиграет! В эту минуту любая фантазия, даже самая нелепая и ужасная, не представлялась пустой выдумкой. Не скрипит ли лестница? Чернота между вспышками молнии была такой глубокой, что казалась густой. Эмили испугалась, что чернота коснется ее, и уткнулась лицом в колени.
Однако вскоре она сумела взять себя в руки и подумала, что изменяет традициям Марри. Марри не должны терять самообладание ни в каких обстоятельствах. Марри не должны впадать в глупую панику из-за какой-то грозы. Старые Марри, что спят на частном кладбище возле озера, наверняка, с презрением взглянули бы на нее и сочли бы ее поведение проявлением признаков вырождения. А тетя Элизабет сказала бы, что в Эмили проявляется порода Старров. Она должна держаться мужественно: в конце концов, она переживала часы и похуже... ночь, когда она съела отравленное яблоко Надменного Джона... день, когда она лежала на скале в бухте Молверн. Просто это несчастье свалилось на нее так неожиданно, что ужас овладел ею прежде, чем она смогла собраться с духом. Она должна прийти в себя. Ничего ужасного с ней не случится... всего-то придется провести ночь в церкви. Утром она сумеет привлечь внимание кого-нибудь из прохожих, и ее выпустят. Она пробыла здесь уже час и ничего с ней не стряслось... разве только, может быть, ее волосы поседели - она слышала, что такое иногда случается. Возле самых их корней появлялось время от времени такое странное ощущение - словно что-то там шевелилось. Эмили взяла в руку и приподняла конец своей длинной косы в ожидании новой вспышки света. Молния сверкнула, и Эмили увидела, что ее волосы все еще остаются черными. Она с облегчением вздохнула и немного приободрилась. Гроза удалялась. Раскаты грома становились слабее и реже, хотя дождь лил по-прежнему и ветер бушевал и стонал вокруг церкви, пугающе подвывая в большой замочной скважине.