– Дождь слушаем… – подал голос Стёпка. Он с любопытством разглядывал дядю Егора. А тот перевернул сосновую чурку и уселся на ней как ни в чём не бывало. Борода и волосы на голове были у него мокрые. Видно, долго стоял под дождём. Митька вдруг обнаружил, что у старшего брата на макушке просвечивает розовая лысина.
– Дядя Егор, у вас плешь, – сказал Митька.
Треугольные глаза квартиранта стали весёлыми. Он провёл ладонью по волосам, а когда убрал руку, – лысина исчезла.
– Гляди – нету? – удивился Митька.
Дядя Егор достал из потайного кармана пиджака почти новую колоду карт и подкинул на ладони:
– Умеете?
– В подкидного, – сказал Стёпка.
– Это чепуха, – усмехнулся дядя Егор. – Научить вас в преферанс?
Он разложил карты на полу и стал объяснять. Ребята смотрели на его белые тонкие пальцы и слушали. Но, когда стали играть, ничего не получилось. Трудная игра, непонятная. А дядя Егор так весь и светился улыбкой. Ему нравилось перебирать карты, щёлкать ими, тасовать. Он всё-таки научил мальчиков играть в другую, более простую игру. Достал из кармана большой кулёк шоколадных конфет и разделил на три равные части.
– Это вам, – пододвинул он две кучки ребятам.
Митька взял одну конфету и положил в рот.
– Это для игры, – сказал дядя Егор. – Одна конфета – десять копеек.
Скоро все конфеты снова перекочевали к нему. Митька проглотил слюну и бросил карты квартиранту на колени.
– Я не хочу конфет.
Дядя Егор рассмеялся, убрал карты в карман, а все конфеты пододвинул ребятам. Когда он ушел, Митька с интересом посмотрел на приятеля и спросил:
– Хороший мужик?
– Борода у него противная. И глаза… – сказал Стёпка, запихивая в рот сразу две конфеты. – Вкусные, чёрт…
19. БУТЫЛКА ПОД СТОГОМ
Мысль об экскурсии в Москву не давала Митьке покоя. Стёпка так и не сказал, откуда он узнал, что Митьку думают взять. Но Тритон-Харитон был человек надёжный. И врать он не станет. А школа? Пока Митька больной, ясно, почему он не ходит в школу. А потом? Если он и потом не пойдёт в школу, то всё – поездка ухнула. Да и вообще ему не хотелось бросать школу. Что за жизнь на мельнице? День дома просидишь – ни одного человека не увидишь. А география – это чепуха. Если он захочет…
– Ты что, оглох? – спросила мать. – Зачем к тебе ни свет ни заря Стёпка приходил, спрашиваю?
Митька, стиснув зубы, молчал.
– Господи, да что с тобой? – положила ложку на стол мать. – Глазищами так и зыркает…
– Оставь его, сестрица, – сказал дядя Егор. Он с аппетитом хлебал жирные щи, улыбался. К бороде его прицепился кусочек капустного листа. Когда квартирант широко разевал рот, борода его норовила заскочить в тарелку.
Митька отодвинул от себя почти полную тарелку и выбрался из-за стола.
– Не фокусничай! – пригрозила мать.
Он молча вышел. Слазил на чердак за портфелем, забежал в сарай за книжками. На речку идти не хотелось. Дядя Егор пообедает, отдохнёт и придёт рыбачить. А с ним встречаться не хотелось. Митька направился к высокому стогу, что был смётан на пригорке. Река шумела близко, но из-за кустов её было не видно. В каких-нибудь двадцати метрах от стога начинался сосняк.
Митька натягал немного сена и улёгся. Дождь перестал моросить, но небо над головой было словно серой ватой набито. Земля приятно холодила спину и пятки. Он достал из портфеля географию и стал лениво листать. Прочитал всё про тундру. Закрыл глаза и про себя повторил. На всякий случай прочитал про лесостепь, тайгу и смешанный лес. Повторил и, облегчённо вздохнув, убрал учебник в портфель. Теперь можно и книжку почитать. Сначала "Судьбу барабанщика", а потом эту… "Чудотворную".
Книжка увлекла его. Судьба маленького барабанщика Серёжи чем-то напоминала его, Митькину, судьбу. На лист уселся зелёный молибога и, покачиваясь на тонких ножках, стал усердно бить поклоны. Митька хотел щелчком сшибить его, но пожалел. Очень уж уморительно молибога кланялся. На него просто нельзя было смотреть без смеха!
Митька почувствовал себя неспокойно. Что-то заставило его оглянуться назад. И он сразу забыл про молибога. К нему по колючему косовищу шёл старший брат. В одной руке он держал удочку, в другой нёс связку плотвиц. Митька не поднялся, не спрятал книгу. Он даже не пошевелился.
Дядя Егор подошёл к стогу с другой стороны. Опустился на корточки и, зарывшись бородой в сено, засунул под стог руку до плеча. Митька услышал звон и бульканье. Спина дяди Егора стала медленно выгибаться, голова запрокидываться. И Митька снова увидел маленькую розовую лысину. С пятачок. И ещё он увидел стакан, который дядя Егор держал у губ, и бутылку.
"Водку хлещет", – безразлично подумал Митька.
Дядя Егор между тем выпил ещё полстакана, заткнул бутылку длинной деревянной пробкой, засунул под стог и сеном припорошил. Когда он уходил по косовищу домой, Митька видел, как на щеке его перекатывался желвак. Квартирант что-то жевал на ходу.
Со стороны реки послышалось негромкое кряканье, плеск. Там в камышах жила дикая утка. Митька её несколько раз видел. Утка была маленькая, серая, с коричневой спинкой и белым брюшком. Это было весной. Она тихо выплыла из осоки и, подивившись на цветной поплавок, нырнула под кувшинку. Её белый хвост трепетал под прозрачной водой, а серые лапы с жёлтыми перепонками смешно сучили. Второй раз Митька увидел её летом. У него упала в воду банка с червями и поплыла вниз по течению. Митька берегом обогнул камыши и полез в воду, наперерез, надеясь перехватить банку. И тут в маленькой заводи, окружённой камышом и высокой травой, он снова увидел утку. И не одну: вокруг неё были разбросаны маленькие пушистые жёлтые комочки. Митька не успел сосчитать, сколько их. Утка встрепенулась и что-то крякнула своим утятам. Они запищали, засуетились и вдруг все разом провалились под воду. Чуть погодя в зарослях речной повилики снова показалась утка. Она вертела своей точёной головкой – и с широкого утиного носа капала хрустальная вода.
Выросли утята и разлетелись куда глаза глядят. Осталась утка одна. Скучно ей. Иногда вечерами слышно её печальное кряканье. Может быть, по утятам тоскует? Или зовёт других уток, чтоб всем вместе, косяком, лететь в тёплые края?
Утка умолкла. С неба опять заморосил невидимый дождь. Не дождь, а мокрая пыль. Из сосняка выпорхнули две белобокие сороки. Словно по воздушным ухабам – вверх-вниз – оглушительно вереща, они перелетели через речку и опустились в берёзовой роще.
Не хотелось Митьке уходить отсюда, но въедливая мокрая пыль надоела. Он сложил книжки в портфель и пошёл домой. В сенях замешкался, хотел снова отнести портфель на чердак, но раздумал.
Дома было тихо. Мать сидела у печки и сплетала лук в вязанки. Дядя Егор покашливал в другой комнате.
– Нагулялся, сынок? – ласково спросила мать.
– Читал, – сказал Митька.
Мать приложила палец к губам и показала глазами на дверь: дескать, тише – услышит!
– Когда захочу, тогда и буду читать, – с вызовом сказал Митька. Достал из портфеля "Судьбу барабанщика" и, усевшись под лампой, стал листать книгу.
– Не гневи бога, сынок, – прошептала мать.
– Знаешь, какая интересная? Про шпионов. Хочешь, вслух буду читать?
Мать махнула рукой и отвернулась. А Митьку так и подмывало ещё что-нибудь сделать.
– У меня ещё есть одна книжка. "Божественная"… Мне её сам дядя Гриша прислал… И тебе велел прочитать… А если спрячешь, – твою библию в реку брошу. Лучше до моих книг и не касайся.
Он всё время поглядывал на дверь, дожидаясь, пока выйдет дядя Егор. У Митьки было сегодня воинственное настроение. Ему всё было нипочём.
Квартирант скоро вышел из своей комнаты. Митька ожидал, что увидит его пьяным, пошатывающимся. Ничего подобного. Дядя Егор выглядел как всегда.
– Кажись, надолго занялся? – кивнула мать на мокрое окно. Луковица из её рук выскользнула и покатилась по полу.
– Божья роса божью землю кропит, – сказал дядя Егор, щупая кончик своей бороды. Так он всегда делал, когда сердился.
– Сено бы не потравил, – сказала мать, не поднимая луковицу.
– Что читаешь? – повернулся дядя Егор к Митьке.
– Книгу.
– Вижу, что книгу. Какую?
– Про маленького барабанщика.
– А-а, – сказал дядя Егор и отпустил бороду.
– Про барабанщика можно? – спросил Митька.
– Что с тобой поделаешь? – пожал плечами дядя Егор.
Мать облегчённо вздохнула и подняла с пола луковицу.
– А про икону чудотворную можно? – спросил Митька.
– Про что?
– Про икону, – сказал Митька. – Один мальчишка нашёл её где-то.
Квартирант близко подошёл к Митьке, посмотрел ему в глаза.
– Покажи!
– От вас водкой пахнет, – сказал Митька и отодвинулся.
Треугольные глаза старшего брата побелели, на щеках заходили желваки. Он быстро взглянул на мать и цепко схватил Митьку за плечо.
– Ты что болтаешь, дрянь?
– Я не дрянь, – сказал Митька. – Это вы…
– Уши оборву! – закричала мать. – Как ты смеешь?
Митька вскочил с табуретки, прижал книжку к груди.
– Ну чего вы?! – тонким плачущим голосом крикнул он. – Уйду из дому… Нет житья! В школу не пускают. Книжки – нельзя. Молиться можно? Не хочу! Не буду! Вы… вы противные. Орёте, как дурные…
Митька замолчал. Слёзы градом посыпались из глаз. Он отвернулся к окну, прижал к лицу занавеску. Плечи затряслись.
– Одумайся, сынок, – тихо сказала мать. – Что такое говоришь? – Она беспомощно посмотрела на дядю Егора; на глазах её тоже блеснули слёзы.
Старший брат сел за стол, забарабанил пальцами по клеёнке.
– На него нашло, сестрица, – спокойно сказал он. – Сатана… Не ходит мальчишка на моления, а сатана тут как тут. Это речи сатанинские. Надо спасать мальчишку от сатаны…
– Не надо меня спасать, – всхлипывая, произнёс Митька. – А на мельницу я всё равно больше не пойду… Хоть убейте.
Дядя Егор подошёл к Митьке, погладил по голове.
– Не ропщи, брат Митрий, – ласково сказал он. – Всё образуется… Ещё спасибо мне скажешь… Покажи эту книжку… Про икону.
– В портфеле, – буркнул Митька.
Дядя Егор достал из портфеля книгу, сунул под мышку.
– Это библиотечная, – предупредил Митька. – Не заховайте…
– Погляжу, что это за книга… – сказал дядя Егор.
20. ГРЕХ И САТАНА
Всё утро Митька вертелся у зеркала, висевшего над кроватью. Выворачивая глаза, старался взглянуть на шею. Вообще-то он и так, без зеркала, знал, что от чирья осталась одна маленькая болячка.
– Мам, – сказал Митька, – погляди-ка, чирья-то нема.
– Ну и слава богу.
– Теперь можно в школу?
Мать взглянула на дверь, за которой слышались шаги дяди Егора. Митьке это не понравилось. И чего она всё время его боится?
– Ещё находишься в свою школу, – негромко сказала мать. – Отдохни маленько.
– Я и так вторую неделю сижу дома, – заныл Митька. – Мам, пусти!
– Успеется.
– Не пустишь – всё одно убегу. Лучше пусти. А, мам?
Мать не успела ответить: из комнаты вышел дядя Егор.
Борода его и усы были аккуратно расчёсаны, глаза весело перебегали с Митьки на мать. Чувствовалось, что он встал в хорошем настроении.
– Чем нас попотчуешь, сестрица? – ласково спросил он. – Вещий сон мне нынче приснился...
– Я пошёл в школу, – перебил Митька.
Улыбка сползла с губ дяди Егора. В треугольных глазах появилось что-то такое, от чего Митьке стало не по себе.
– Не боишься гнева божьего – ступай! – сказал дядя Егор. – Крепко сидит в тебе, брат Митрий, сатана.
– Скучно ему, Егор Власыч, – робко вступилась мать. – Один-одинёшенек. Слоняется день-деньской из угла в угол. А в школе – однолетки.
– Не думает он о боге, сестрица... Это сатана его наущает.
– Я уж по-всякому пробовала, Егор Власыч, – устало сказала мать. – Упёрся, как бык.
– Сатана это. – Дядя Егор ещё больше помрачнел. – Гнать надо из него сатану...
– Все ребята ходят в школу, а я дома сиди? – угрюмо сказал Митька. – В школу хочу.
Дядя Егор, щупая бороду, взад-вперёд заходил по избе. Сзади к его пиджаку прицепились длинные светлые волосины. Особенно много их было на плечах.
– Гнать надо сатану, – повторил дядя Егор и остановился напротив матери: – Другого выхода нет, сестрица.
Мать опустила руки, лицо её побледнело.
– Вам виднее, брат Егор.
Митька смотрел на них, и тревога закрадывалась в его сердце. Как это гнать сатану? Ишь чего придумали!
– Никакая сатана во мне не сидит, – сказал он. – У меня внутри – полный порядок. – И похлопал себя по животу.
Дядя Егор молча мерил шагами избу. Мать держала в руках тарелку с румяными оладьями. Глаза у неё были красные, то ли от печного жара, то ли от слёз.
– А как... его выгоняют? – на всякий случай спросил Митька. – Опять нужно в речку лезть?
– Хуже, – коротко сказал дядя Егор.
Митька вспомнил, как года два назад доктор гнал у него глистов. Ух, и неприятная штука! То глисты, а сатану гнать, наверное, и того страшнее...
– Нет, говорю, у меня никакого сатаны, – заволновался Митька. – Ничего из меня гнать не надо.
– Моим советам не внемлешь. Со святого радения сбежал. К книгам антихристовым влечение имеешь. Это всё сатанинские штучки. Уж я-то знаю.
– Отдайте "Чудотворную". Она библиотечная.
– Не ропщи.
– Мне попадёт, – сказал Митька. – Лучше отдайте.
– Это сатанинская книжка.
– Нет, – сказал Митька, – библиотечная. У вас все книжки сатанинские, кроме библии и этого... евангелия...
Он весь кипел. Вторую книгу у него хотят зажилить. Добро бы его, а то библиотечную.
– Я тогда все ваши книжки спалю, – заявил Митька. – Вместе с мешком.
– Уймись! – прикрикнула мать.
– И твою библию спалю, – сказал Митька.
Пусть лучше изобьют, а книгу он им не даст.
– Эту книжку мне... Тритон-Харитон принёс... А ему дал дядя Гриша... Не отдадите, – он сам придёт, – припугнул Митька.
Дядя Егор смотрел на Митьку, качал головой и как-то странно улыбался:
– Эх, брат Митрий, и что ты за беспокойный человек! Ну кому твоя книжка нужна? Верующий человек такую пакость и в руках-то держать не захочет.
Он принёс из комнаты книгу и отдал Митьке.
– Отдай её назад этому... Тритону. Богомерзкая книга. И читать-то её противно.
Митька обрадованно затолкал книгу в портфель и направился к двери.
– В школу всё-таки? – спросил дядя Егор.
– Ага, – сказал Митька.
– Не советую, брат Митрий... Ну, придёшь ты в школу, а тебя всё равно оттуда выставят.
– Я же географию выучил. Пускай спрашивают.
Митька надел кепку, всунул босые ноги в стоптанные сандалеты.
– Ты водное крещение принял?
– Заставили...
– Кто же в школе крещёного держать будет? Там пионеры в почёте, а ты – член общины.
– Никто не знает.
– Узнают, – сказал дядя Егор. – Ты – в школу, а я к директору...
Митька растерялся и не нашёл, что ответить. Неужели и вправду теперь все пути в школу отрезаны? Всю жизнь сидеть, как квашня, дома...
– Хозяюшка, – совсем другим тоном сказал дядя Егор. – Не мори, ради Христа, голодом.
Митька уже не первый раз замечал, что квартирант последнее время чересчур уж ласков с матерью. Вот и сейчас, склонив набок голову, пристально наблюдает за ней, а длинные пальцы сучат кончик тощей бороды, будто прядильную нить. Мать ничего не видит. Она шурует ухватом в печи, и на красивых руках её полыхает жаркий отблеск огня.
Так и не пошёл в этот день Митька в школу. Дядя Егор звал рыбачить – тоже не пошёл. До самых сумерек, как прикованный, просидел у окна. Сосчитал, что за час со старой липы слетело сто одиннадцать листьев, а над Калинкой пролетело восемь уток и один чирок. Немного Митьку развеселили сороки. Они летели куда-то по своим делам, но, увидев в лопухах у дороги блестящую консервную банку, сразу приземлились. И тут начался сорочий базар! Долго ссорились они у этой банки, сварливо трещали, злобно долбили друг дружку чёрными клювами. Победительницей оказалась хромая сорока. Она разогнала всех, а банку поднять в воздух так и не смогла. Зря старалась.
Дядя Егор принёс на прутике штук пять плотвиц и три окуня. Мать изжарила рыбу, поставила самовар.
– Иди за стол, – позвала она.
Митька не пошёл.
21. ДВА ЛИЦА
В избе было тихо, как в погребе. Дядя Егор, тётка Лиза и мать сидели за столом и молча пили чай. Митька, грудью навалившись на подоконник, дочитывал "Судьбу барабанщика". Дядя Егор и тётка Лиза, прихлёбывая с блюдец, строго и выжидающе смотрели на мать. А она, низко склонив голову, дула на кипяток. Чёрные ресницы её были опущены.
– Завтра же сама сходи, сестрица, – сказал дядя Егор.
– Так-то лучше будет и для него, сестрица, – пропищала тётка Лиза. – И богу угодно.
Ресницы матери дрогнули и ещё ниже опустились. Блюдце закачалось в её руке.
– Схожу, – чуть слышно произнесла она. – А что он дома-то будет делать?
– Уж это не твоя забота, – сказал дядя Егор.
– Бог о нём позаботится, – пропищала Головастик. – И мы...
Митька понимал, что говорят о нём, но никак не мог от книги оторваться. А потом он и так догадывался, о чём речь. Всё о нём и о бесе, который в Митьке сидит...
В сенях затопали тяжёлые шаги, раздался громкий стук. Митька встрепенулся: это не богомол! Дядя Егор поспешно встал из-за стола и с блюдцем в руках ушёл в свою комнату. В дверях показалась огромная фигура председателя сельсовета. Мать поднялась навстречу.
– Здравствуй, Марфа, – сказал дядя Гриша и провёл рукой по усам. – Пускать не хочешь?
– Мне что – входите, – поджала губы мать, – изба большая.
Харитонов перешагнул через порог, и, хотя мать сказала, что изба большая, – сразу стало тесно. Потолок и тот вроде ниже стал. У стола, нахохлившись, будто чёрная курица, сидела тётка Лиза. На маленьком личике её сквозило беспокойство. Мышиные острые глазки то посмотрят на мать, то на председателя сельсовета. Она громко прихлёбывала чай и закусывала булкой.
– Хлеб-соль, – сказал дядя Гриша. – Как это говорится-то? Попы за книжки, а миряне за пышки.
– Не хлебом живы, молитвою, – заметила тётка Лиза.
– Слышал я тоже одну молитву, – усмехнулся Харитонов. – Господи, прости, в чужую избу пусти, помоги нагрести и вынести. Не твоя ли это молитва?
– Тьфу-тьфу! – яростно заплевалась тётка Лиза. – Как язык-то у тебя повернулся?
– Всё гадаешь-предсказываешь? – насмешливо спросил её Харитонов. – Поколдуй мне!
– Какая же я колдунья, прости тя господь, Григорий Ляксандрыч, – сказала тётка Лиза. – Уж когда карты в печи спалила. И вспоминать-то об этом грешно... Заглянула на часок к сестрице Марфуше – чайком побаловаться.
– Чаёк – дело хорошее. – Дядя Гриша придвинул табуретку к столу и сел. – Если хозяйка угостит, – и я не откажусь. Попьём чайку, потолкуем о жизни... Ходят слухи, что ты не только чайком балуешься... Самогон гонишь?
– Самовар остыл, – сказала мать. –Не ждали в гости-то,
– Я в момент разогрею! – сорвался с места Митька. – Мам, спички где?
– Где им быть? На шестке.